высекли в загородном доме
Нахлебница
Рассказ времен заката домостроя
В большом купеческом доме все еще спали. Спала и Надя, молодая девушка, недавно забранная в дом на правах нахлебницы и бедной родственницы. Снились ей покойные родители, домашние пирожки и кошка Машка, которую милостиво разрешили взять с собой. Имущество родителей досталось купцу, дальнему родственнику, решившему приютить сироту.
C первым лучом она проснулась.
– Господи, благослови Прохора Федоровича и Марфу Петровну! – Надя стала на колени, чтобы помолиться за упокой родителей и за здравие дяди с тетей, взявших ее в дом на воспитание, и позволивших взять кошку. Нахлебница была красивая девушка с голубыми, как васильки, глазами, которая начала вступать в пору юности.
Тут кошка Машка прыгнула на этажерку, на которой стоял таз и кувшин для утреннего умывания. Надя с трепетом увидела, что фаянсовый кувшин разбился вдребезги.
– Что тут за шум неполезный с утра пораньше? Понятно! Придется наказать! Немедленно! – Вошедший на шум купец, Прохор Федорович, стал расхаживать по комнате, бросая грозные взгляды на трепещущую бедную родственницу.
Кошка Машка поспешила спрятаться.
Наденьку в новом доме еще не пороли ни разу, но она хорошо запомнила, как высекли молодую горничную, взятую из деревни, после того, как она надерзила хозяину. Перед глазами Наденьки предстала отчетливая картина жуткого наказания.
Полностью обнаженную девушку Прохор Федорович заставил лечь на скамью, жена купца привязала ее руки и ноги к скамье. Хорошенькая белая попка ее вздрагивала и сжималась в ожидании расправы. Купец, известный в городе торговец изделиями из каучука, выбрал подходящую связку из трех мокрых прутьев, и, чуть помедлив, сильно ударил ею по беззащитному телу.
Девушка дернулась, но промолчала. На белой коже вспухли три отчетливых рубца.
После второго удара у несчастной вырвался стон, а когда рубцы начали накладываться друг на друга, покрывая кожу рельефной сеткой, девушка громко зарыдала, моля о пощаде. Когда наказание закончилось, и дрожащей заплаканной девушке позволили встать со скамьи, Надя увидела, что на бедрах в местах, куда попадали кончики прутьев, выступили капельки крови, а сама девушка. банально обгадилась!
– В следующий раз надо использовать английское изобретение! – поморщилась супруга купца. Очень хорошо помогает! – А девке в другой раз добавишь еще пять ударов за недержание.
– Вот красавицы, – женщина продемонстрировала всем грушу из каучука. – Англицкое изобретение!
«Англицкое изобретение!» – в тот день Надя долго не могла заснуть, вспоминая свист розог, крики жертвы и невольно представляя на ее месте себя. – Неужели и меня промоют? Перед глазами ее при этом то и дело возникало то самое страшное каучуковое изделие, что ей показала Марфа Петровна, и о котором она раньше ничего не слышала. Тут не надо обладать большой фантазией, чтобы понять, как новомодное устройство работает.
Кошка Машка, последняя память об отчем доме мяукнула и потерлась об ноги.
– Вот Машенька, покойный папенька задирал мне рубашонку в кроватке и ремешком! – Девушка погладила ее по голове. А тут они аглицкую грушу затеяли и розги!
Кошка заурчала и зажмурилась.
– Марфа Петровна говорила, что купец нажил состояние на торговле аптекарскими и колониальными товарами и новомодные каучуковые груши расходятся быстро. Ну и одну она для дома приберегла! Машенька, представляешь, как мне стыдно от того, что меня, почти взрослую, теперь наверное, разденут, так же, как ту бедняжку горничную! Эта адская груша страшнее боли. Жаловаться на кошку Машку она не стала.
Массивный дубовый стол стоял в кабинете купца. Скамейку для воспитания приносили из людской. Обычно на ней спал дворник. Дорога в хозяйский кабинет показалась девушке очень длинной. Скрипнула дверь и мышеловка захлопнулась, оставив в комнате Марфу Петровну, супругу купца и Наденьку.
«И некому за меня заступиться!» – подумала девушка, увидев а столе аглицкую грушу, и миску с постным маслом.
Следующая тирада Марфы Петровны заставила ее густо покраснеть.
– Что стоишь соляным столбом? – Марфа Петровна схватила грушу, сдавали ее с боков, и окунула ее кончик в масло. – Раздевайся!
– К-как? – Голос Наденьки дрогнул. – Как раздеваться?
При виде того, как груша вбирает в себя масло, и раздувается как клоп, насосавшийся крови, на девушку напал панический страх. На что угодно она согласилась бы, лишь бы ее не пороли и не клизмили!
– Ну как? Для начала снимай сарафан, – усмехнулась Марфа Петровна, понимая, что девушка в полной ее власти.
«Для начала?» – путаясь в одежде, Надя стянула сарафан. Наступало самое страшное!
– Снимай рубашку! Доигралась! – хмуро бросила Марфа Петровна, жена хозяина.
Девушка отчаянно замотала головой.
– Снимай, снимай! Если обмараешь, то надеть нечего будет. Ну, долго я ждать буду?
Ничего не отвечая, Надя обхватила себя руками, до последней минуты надеясь, что полного обнажения не будет.
– Не дури, девка, – почти ласково сказала Марфа Петровна, – сейчас хозяин войдет. Если он увидит, как ты кочевряжишься, будет такое, что не приведи тебе Господь. Пропишет тебе не одну, а две английские дюжины! Не дури, ну!
Помедлив несколько секунд, девушка решилась – одним рывком сдернув с себя рубаху, поспешно прикрыла руками грудь и треугольничек светлых волос внизу живота. А потом присела, пытаясь скрыть наготу.
Наденька слышала от прислуги, что саму Марфу Петровну лекарь с помощью такой каучуковой груши и прованского масла неплохо лечил от «бешенства матки», промывая купчиху спереди и сзади. Неудивительно, что Марфа Петровна верила в силу клизмы с прованским маслом.
Но радости и просветления девушка не почувствовала: ей жутко, нестерпимо захотелось в туалет.
– Теперь вон там ведро! – Приказала Марфа Петровна, шлепнув Настеньку по попе, – таз и кувшин!
Купец снова ненадолго вышел из комнаты: компаньон из Англии просил подписать фискальные бумаги. Наденька успела привести себя в порядок, а Марфа Петровна говорила, что воспитывать ее будут по отечески, как велит родительский долг и святая церковь. А клизма стоит на страже женского здоровья.
«По-отечески! С клизмой! Участь моя сиротская!»
Стук двери прервал невеселые мысли – Вслед за Петром Федоровичем его младший сын Иван втащил в комнату высокий медный чан, в котором мокли розги. Жена хозяина привязала ее к скамье, наскоро перекрестила и отошла в сторону.
– Эти англичане понимают в каучуке, но плохо понимают в воспитании. Ишь, табаком дымят, нехристи, навезли тростей из ротанга из Индии, столы вместо скамеек! Тьфу! Срамота, а не порка! Вот у нас как полагается, по Домострою: вот лавочка и вот прутики! А они еще дым от табака поганого в попу загоняют, говорят – дым омолаживает! Марфуша, может тебя дымком омолодить?
– Не надо, улыбнулась раскрасневшаяся Марфа Петровна. – Али я не хороша боле?
Иван и не думал уходить.
– Хороша! – Купец обожал свою располневшую от многократных родов супругу с крупными грудями, округлым животом и тугими ляжками.
Рука хозяина по-хозяйски ощупала ягодицы нахлебницы, заставляя ее ежиться от стыда. Наденька с ужасом слушала и ждала.
– Ну, Наденька, сейчас я поучу тебя аккуратности, а мой Ванятка пусть посмотрит! – хозяин, перекрестившись на иконы, не спеша, со знанием дела выбрал розги из стоящего на полу чана, и, повернувшись к лежащей на лавке девушке, невольно залюбовался ею.
– А теперь от меня! – Марфа Петровна взяла розги.
На сына купца, никто внимания не обратил, кроме кошки Машки, что просочилась в комнату и с сочувствием наблюдала за мучениями хозяйки.
К концу порки Надя даже перестала просить пощады и только плакала и дергалась от ударов.
Когда очередного из них не последовало, Надя даже не заметила этого и некоторое время продолжала истошно рыдать. Марфа Петровна отвязала ее. Но приказа встать не последовало. Кошка Машка поспешила удалиться.
– Бывал я в доме своего английского друга! Ничегошеньки он в воспитании не понимает! Устраивает служанкам порку «заграничной», через стул и в виде «сикс оф зе бест» тростью в наклонном голом виде! А надо по простому! Розгами! И без дерьма! Обгадишься – еще розог добавлю! Вот помню, на Пасху я объелся, да простит Господь мне это прегрешение! И Марфа Петровна без всякого лекаря меня излечила! Разговаривая с Надей, купец поглаживал ее кончиком прута по спине и ягодицам. Надя изо всех сил старалась не шевелиться, чтобы опять не рассердить хозяина.
– Нет, я буду аккуратно, я буду стараться!
– Вот Машенька, высекли меня! И отъенеменили! Слово-то, какое грешное! Не выговоришь! – Девушка погладила ее по голове. – Плохо жить бедной родственницей! Знаешь, вставая со скамьи, у меня закружилась голова, потемнело в глазах, в ушах зашумело. Мне показалось, что душа выходит из моего грешного тела. Но я тебя не выдала! Вышвырнула бы Марфа Петровна тебя вон из дома за этот кувшин!
– Спасибо! – Сказала кошка человеческим голом. – Не бойся, все будет хорошо! Я всего лишь кошка Машка, блудница канашка, но я-то видела, как на тебя смотрел сынок купца, когда отец показывал ему в назидание, как он тебя голую розгами нахлестывает.
– И что?
– Его Ванька теперь только о тебе и думает. Ты ему теперь сниться будешь. Он на тебе женится! Дай только срок! Он теперь о тебе мечтает. Ты только не ори, когда он тобой овладеть захочет.
– Ну, обесчестит он меня, а жениться-то ему после этого зачем? Я почти бесприданница! А он? Он сын богатого купца!
– Ванька об этом не думает. Он теперь только о тебе и мечтает.
– У него отец есть.
– А куда Прохор Федорович денется после того, как его Ванька тебя в его доме обрюхатит? Не посмеет выгнать из дома свою дальнюю родственницу, от его сына беременную. Отдаст замуж за своего сына, чтобы срам прикрыть. Ему все равно надо тебя когда-то замуж отдавать. Свой долг перед Богом и твоими родителями исполнить и с рук сбыть. Да и ты – красавица далеко не последняя…
– Ох, и влетит мне за это!
– Скажешь, что не звала на помощь потому, что не хотела себя и его Ваньку позорить. А согрешила потому, что Ванька обнимал тебя крепко и слова говорил горячие клятвенные про то, как сильно ты ему мила, как он без тебя жить не может и богом клался, что замуж возьбмет. А ты ведь не каменная, и его сыночек тоже из тех парней, о которых девушки мечтают… Ну и сограшили! Польсти Прохору Петровичу про его сына-то.
– Все равно высекут… А Ванька слишком молод! С них станется!
– Смотря, когда хватятся. Это у нас, кошек быстро. Скажешь, как соберутся пороть, что его внука уже в своем чреве носишь. Марфуша точно заступится!
– Спасибо Машенька!
Девушка успокоилась и смогла задремать, прижимая к себе кошку.
Утром она встала и осмотрела следы на попе.
– Машенька.
– Мяу! Ответила кошка по-кошачьи.
Больше она не разговаривала. Предсказание кошки Машки через два года сбылось. Отдавая беременную нахлебницу замуж за Ивана, купец наделил ее приданным, благо деньги из небольшого Наденькиного наследства, обернувшись не раз и не два, принесли хороший доход. Купец в накладе не остался.
Старую кошку Машку Наденька взяла в новый дом, но больше по-человечески она не говорила ни разу. Наденькиных детей кошка уже не застала.
* Развитие каучуковой промышленности к 1850-м годам позволило сделать домашнюю клизму более удобной — как в домашнем использовании, так и в госпиталях. В клизмах стали использовать эластичные груши вместо старомодных поршней.
Теги: эротика порка клизма сказка для взрослых
«Обойтись совсем без розог нельзя»
Как низовые суды исполняли запрещающий порку женщин высочайший указ
17 апреля 1863 года, в день своего рождения, Александр II запретил наказывать провинившихся шпицрутенами, плетьми, кошками, прогонять сквозь строй и накладывать клейма. Сохранялась лишь порка розгами только для лиц мужского пола. Но на деле крестьянок продолжали пороть, а осужденным женщинам освобождение от телесных наказаний даровали лишь в 1893 году. Для всех и окончательно розги были отменены 11 августа 1904 года. Правда, многие крестьяне этого не почувствовали — их продолжали сечь, причем даже при советской власти.
Телесные наказания для освобожденных от крепостной зависимости крестьянок были формально отменены в 1863 году. Женщинам-заключенным пришлось ждать подобной милости еще тридцать лет
Фото: Росинформ, Коммерсантъ
«После этого всегда бываешь расстроен»
«Одна из самых неприятных и тяжелых обязанностей нашего патриархального помещичьего управления (а для меня — да, вероятно, и не для одного меня — самая неприятная и тяжелая) это необходимость подвергать, время от времени, людей наших телесному наказанию (розгами),— писал в 1857 году в «Земледельческой газете» помещик А. С. Зеленой.— Всякий, кто управлял и управляет населенным имением, согласится со мною, что без этих наказаний дело обойтись не может. Арест, например, не может заменить телесного наказания: мужик будет спать под арестом богатырским сном и будет доволен, что он избавляется от работы… Телесное наказание имеет в себе что-то отталкивающее. Поручать наказывать так людей приказчику никак не следует; отсылать для этого людей в суд или стан тоже далеко и неудобно… Надобно непременно при наказании присутствовать самому, а после этого всегда бываешь расстроен, по крайней мере, на весь день и ни за что взяться не можешь: литературная статья не читается, музыкальная пьеса не слушается; жизнь как-то огрубляется; все как-то на душе неловко… хотя и сознаешь, что совершенный акт наказания есть только исполнение обязанности и что это зло покамест необходимое».
Закон позволял помещику наказывать крестьян розгами строго и строжайше. При строгом наказании виновному назначалось не менее шести и не более семидесяти пяти ударов. Строжайшее наказание (за воровство и некоторые другие проступки) — от семидесяти пяти до ста пятидесяти ударов.
Для государственных крестьян существовали другие правила — они за провинности могли получить от десяти до шестидесяти ударов.
«Наказание розгами,— гласил Сельский судебный устав для государственных крестьян 1839 года,— полагается только за важнейшие проступки или за неоднократно повторенные проступки меньшей важности… Наказание сие производится при Сельской расправе, чрез десятских, в присутствии сельского старосты, под наблюдением сельского старшины».
Удельных, принадлежащих императорской фамилии крестьян тоже секли. Департамент уделов обязывал приказное начальство: «за неисполнение правил веры, за буйство, пьянство, ябедничество, мотовство, леность, неповиновение старшинам и старшим наказывать виновных, с утверждения управляющего, публично на мирском сходе розгами или отдачей в смирительный дом».
Порка розгами была до того привычной картиной, что для забавы детей изготовлялась деревянная подвижная игрушка на эту тему. Художник С. С. Голоушев описал ее:
«На скамье, или кобыле, в надлежащей позе мужик, а по бокам два других с розгами в руках. При вращении проволочной рукоятки воздающие возмездие приходят в движение и всыпают наказуемому столько горячих, сколько пожелает играющий».
«Другого 20 ударами и не проймешь»
Волостной суд мог приговорить виновных максимум к трем рублям штрафа, шести дням общественных работ, семи дням ареста и двадцати ударам розгами
Фото: Росинформ, Коммерсантъ
В конце 1850-х годов при проектировании жизнеустройства крестьян после отмены крепостного права одним из бурно обсуждавшихся вопросов был вопрос о том, за кем будет закреплено право сечь освобожденных крестьян — за их бывшим помещиком или сельским управлением?
После освобождения крестьян 19 февраля 1861 года власть над ними перешла к сельскому обществу и волостному управлению. Волость образовывали несколько селений, имевших вместе 2000–3000 ревизских душ. Каждая деревня управлялась сходом крестьян и выбранным на сходе старостой. Управление волостью состояло из волостного схода, волостного старшины и правления и волостного суда. Волостной сход составлялся из сельских и волостных должностных лиц и выборных крестьян по одному от каждых десяти домохозяев. Для заведывания текущими делами волости сход выбирал старосту, который вместе с писарем и вел эти дела.
На волостных сходах из крестьян выбирались и судьи волостного суда. Они должны были нести это бремя поочередно, но, как правило, бесплатно. Грамотным был лишь писарь, а большинство судей читать не умели. Но теперь на них вместо помещиков была возложена «неприятная и тяжелая обязанность» телесно наказывать крестьян. Разбор «дел по маловажным их проступкам» вменили волостным судам. «Положение о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости» гласило:
«Волостной суд властен, по таковым проступкам, приговаривать виновных: к общественным работам — до шести дней, или к денежному взысканию — до трех рублей, или к аресту — до семи дней, или, наконец, лиц, от телесного наказания не изъятых,— к наказанию розгами до двадцати ударов. Назначение меры наказания за каждый проступок предоставляется усмотрению самого суда».
Единственное почти наказание, к которому волостной суд приговаривает, это телесное
Волостной суд не имел права приговаривать к телесному наказанию престарелых крестьян, достигших 60-летнего возраста; крестьян, «окончивших курс в уездных училищах, земледельческих и равных с ними, или высших учебных заведениях». На время службы от телесного наказания освобождались: волостной старшина, его помощники, сельские старосты, заседатели волостного правления, судьи волостного суда, сборщики податей и смотрители хлебных магазинов. Женщин можно было сечь по-прежнему.
Казалось бы, теперь, без помещичьей власти, мужик мужику зад не выпорет. Но документы волостных судов говорят об обратном. Прежде всего наказывали розгами неплательщиков податей — ведь их долги раскладывались на всю общину.
Так, в Вохринской волости Бронницкого уезда Московской губернии в декабре 1869 года 42 недоимщика получили по 17 ударов розгами «за неплатеж податей казенных и оброчных вследствие пьяной и развратной жизни».
В том же году в волостной суд Шаловской волости Богородского уезда Московской губернии были «представлены неплательщики казенных податей, выкупных платежей и помещичьего оброка за 1868 г. и за первую половину сего 1869 г.». 89 крестьян разных деревень были приговорены к 20 ударам розгами каждый. «Наказаны сего ж числа под наблюдением старшины»,— говорилось в протоколе суда.
В Глазовской волости Можайского уезда Московской губернии в июне 1871 года 33 недоимщика получили по 19 ударов розгами; в июле — 71 недоимщик приговорен к 20 ударам каждый; в ноябре того же года в тот же суд сельский староста привел 42 недоимщика и 20 неплательщиков пригнал старшина. Все получили по 20 ударов.
«Единственное почти наказание, к которому волостной суд приговаривает, это телесное»,— рассказывали крестьяне Пехорской волости Московского уезда в 1872 году и объясняли это тем, что «народ у нас все фабричный, нетрезвый, взять с него нечего, а под арест посадишь, места лишится, недоимку еще больше накопит и под арестом будет пьянствовать и бесчинствовать».
Поскольку арест давал земледельцу возможность отдохнуть от тяжких забот, крестьяне-судьи, как правило, приговаривали односельчан к порке
Крестьяне Сергеевской волости Шуйского уезда Владимирской губернии были солидарны с пехорскими:
«Из наказаний самое лучшее, в смысле удобства для крестьян, это розги; их боятся, мужика они не разоряют, и обществу нет от них убытка, жаль только, что волостной суд не может много их назначать, другого 20 ударами и не проймешь. Если виновному предлагают на выбор: розги или арест, то всегда виноватый предпочитает розги».
И еще в нескольких уездах Московской и Владимирской губерний крестьяне высказывались за увеличение количества ударов — до 50 и более. Одни признавались: «Это целебный пластырь для нашего брата, и без них нам быть никак нельзя». Другие подтверждали: «Крестьянину без розог нельзя быть, как без каши». В Костромской губернии заявляли: «Розги дороже ареста; без них другого не сократишь. Хорошего не высекут, а розги нужны на худых людей»; «Обойтись совсем без розог нельзя, потому что есть такие, которые только их совестятся, и без них не уймешь».
Нередко в волостных судах, по просьбам родителей, секли розгами их детей старше 17 лет за непослушание, непочтение, самовольное отделение от семьи…
20 ударов были гарантированы, если крестьянин явился в волостной суд в нетрезвом виде, если произносил там «скверноматерные» слова, если не приходил по вызову в суд без уважительной причины. За нарушение трудового договора, за игру в орлянку, за «празношатательство» по чужим деревням в пьяном виде, за нищенство без паспорта, за оскорбление кого-либо «скверными» словами, за нанесение побоев, за разбитие окон, за регулярное «злоумышленное» пьянство и, конечно, за воровство наказывали розгами.
Каждый крестьянин прекрасно знал, что обязательно будет высечен за какое-либо «непотребство», и все же некоторые не могли отказать себе в удовольствии похулиганить.
4 апреля по случаю свадьбы были собраны гости, где учинили бунтовство и насмешки и положили на кушанье груду навозу
11 апреля 1871 года в Бородинской волости Можайского уезда Московской губернии суд слушал жалобу крестьянина, которому испортили свадьбу. «4 апреля по случаю свадьбы были собраны гости, где учинили бунтовство и насмешки и положили на кушанье груду навозу». Хозяин предложил 12 крестьянам выйти из горницы, они упорствовали. Тогда послали за старостой. Он насмешников вывел, а выходя со двора, они выбили ворота. Волостной суд приговорил каждого к 15 ударам розгами.
«Дабы помнили день 19 февраля»
Несмотря на императорский указ, волостные суды продолжали наказывать провинившихся женщин розгами
Фото: Росинформ, Коммерсантъ
Несмотря на то что с 17 апреля 1863 года указом Александра II все лица женского пола, кроме ссыльных, были освобождены от телесного наказания, в деревнях их продолжали приговаривать к розгам. Особенно при разборах семейных ссор волостные судьи продолжали руководствоваться старым обычаем — правом мужа над женою, отца над дочерью и т. д.
В селе Сенежи Клинского уезда Московской губернии в 1865 году крестьянка получила 10 ударов за то, что украла у соседки 22 аршина холста и рубашку. В том же году в Таращанском уезде Киевской губернии сельский староста препроводил в суд женатого крестьянина и замужнюю крестьянку, замеченных им в «блудной жизни». Мужику присудили 15 ударов, бабе — 10.
В 1866 году в Михалевской волости Бронницкого уезда Московской губернии судьи, выслушав жалобу крестьянской вдовы на то, что соседка, «бывши в нетрезвом виде, нанесла ей побои кулаками, и, повалив ее на землю, мяла ногами, и разбила ей ключом зубы», приговорили бабу «за буйство, дурное и нетрезвое поведение» к 10 ударам розгами.
В 1867 году в Зименковской волости Ковровского уезда Владимирской губернии крестьянин пожаловался на другого крестьянина за любовную связь с его женой. Обвиняемые сознались. Волостной суд постановил: наказать розгами, по 20 ударов каждому, а также присудили 20 ударов матери прелюбодея за то, что «она не предупреждала своего сына и не удерживала его от порочных наклонностей». В той же волости крестьянку наказали за оскорбление старосты 20 ударами, другую — тем же количеством за то, что не слушалась родителей и ругала их неприличными словами.
В 1868 году в Сергеевской волости Шуйского уезда Владимирской губернии крестьянке дали 20 ударов розгами за то, что у нее «начали ночью петь, принимали ночью в дом неблагонадежных людей и пьянствовали».
В том же году в Ковровском уезде крестьянин пожаловался на свою жену за то, что она самовольно ушла из его дома и проживает у матери. Ответчица объяснила, что она ушла от мужа потому, что он ее бьет. Суд постановил: крестьянку наказать 20 ударами розог, поручив старосте «наблюдать, чтобы муж ее не бил, иначе и он будет».
10 ноября 1868 года в Митинском волостном суде Дмитровского уезда Московской губернии уважили крестьянина деревни Гаврилковой. Он просил наказать свою жену за то, что «она 3 раза бегала от него, оставляя его в необходимое для крестьянина время без работницы». Он просил «поступить с ней как с беглой и водворить ее для совместного с ним жительства». Судьи постановили наказать женщину 20 ударами и посадить под арест на 3 дня; потом «водворить ее для совместного с мужем жительства, причем внушить ей, чтобы впредь она не бегала от своего мужа». В тот же день в сенях волостного правления она была высечена и посажена в темную каморку. В течение двух недель она чувствовала себя нездоровой. Позже эта крестьянка подала жалобу — редчайший случай! И судьи, вынесшие этот приговор, за противозаконность его вместе со старшиной были привлечены к уголовной ответственности.
И в Киевской же губернии, в Копачевской волости, в 1870 году произошел трагикомический случай. Сельский староста заявил в суд, что «8 крестьянок, среди которых была даже жена бывшего волостного старшины, в праздник 19 февраля мыли белье и занимались шитьем». Копачевский волостной суд решил, что «поступок крестьянок есть непростительный, так как 19 февраля есть день спасения 23-х миллионов крестьян от крепостного их состояния, последовавшего от Августейшего монарха Александра II, каковой день каждому из нас должен быть незабвенный и приснопамятный, который следует проводить как один самых важнейших праздников». Суд постановил подвергнуть крестьянок наказанию розгами по 19 ударов каждой — «в пример другим, дабы помнили день 19 февраля».
Но в 1870-е годы информация о запрете сечь женщин все же усвоилась в большинстве волостей империи. Но не все одобряли новые порядки.
Непременно следует сечь и женщин; многие из них дошли до такой степени бесстыдства, что на них арест не действует
В Можайском уезде Московской губернии волостные судьи считали:
«Непременно следует сечь и женщин; многие из них дошли до такой степени бесстыдства, что на них арест не действует. Они совершенно отбились от рук, занимаются развратом, возмущают мужей против родителей, родителей против детей; они, в большинстве случаев, причина разделов, которые окончательно разорили крестьян и привели их в самое бедственное положение».
Судьи Сергеевского волостного суда Владимирской губернии сообщали:
«Женщин не секут только потому, что это воспрещено законом, оттого они никого не боятся, занимаются беспутством и пьянствуют. Фабричная жизнь совсем перепортила женщин, жены отбиваются от мужей; дома у нее муж, а на фабрике любовник; ареста женщины не боятся; была бы большая милость, если бы испросили разрешение сечь женщин, за беспутство надо их срамить перед обществом».
«Понижается нравственно, как-то опускается»
В Российской Империи дольше всего телесные наказания продолжали применять в самых отдаленных местах — на каторжных работах в Сибири
Фото: РГАКФД/Росинформ, Коммерсантъ
Комитет, работавший над указом об отмене телесных наказаний 1863 года, не решился запретить розги в волостных судах для всех, полагая, что по мере распространения образования между крестьянами они сами откажутся от позорящего наказания.
Очень медленно, но все же во многих волостях к концу XIX века крестьяне почти перестали приговаривать провинившихся к розгам. В 1900 году «Русские ведомости» опубликовали статистическое исследование В. Постникова о телесных наказаниях в Нижегородской губернии с 1868 по 1898 год. В 1868 году из общего числа осужденных волостные суды приговорили к розгам 57%, в 1878 году — 40%, в 1888 году — 33%, в 1898 году — чуть больше 1%.
Правовед Г. А. Джаншиев писал в 1900 году:
«Наше крестьянское молодое поколение, не испытавшее на себе развращающего действия крепостного права, относится враждебно к розге. Вот как здраво рассуждает молодой волостной писарь: «Начать с того,— говорит он,— что мы не видели ни одного случая, когда бы розги исправили порочного человека, и сомневаемся, чтобы вообще можно было указать такой случай; тогда как в деревенской жизни зауряд встречаются факты, ясно свидетельствующие о том, что человек, сравнительно хороший и порядочный, но почему-либо понесший наказание розгами, понижается нравственно, как-то опускается, его достоинство как человека падает и в его собственных глазах, и в глазах его односельчан. Но то, что унижает человека, не может служить к исправлению его нравственности. В среде крестьян за телесное наказание стоят, главным образом, старики, люди старых понятий, перенесшие гнет крепостного права»».
11 августа 1904 года высочайшим указом розги были отменены окончательно, и, следовательно, всякое их применение стало незаконным. Но в 1905 году в Курской и Черниговской губерниях бунтовавших крестьян власти наказывали розгами.
В дер. Коклягино Исетской волости трое крестьян были выпороты красноармейцами
Телесные наказания, казалось бы, должны были исчезнуть полностью и навсегда после революции. Но в информационной сводке Тюменской губчека за октябрь 1921 года указывалось:
Телесными наказаниями увлекались и в продотрядах, отправлявшихся в деревни для изъятия запасов зерна у крестьян. В обзоре внутреннего политического положения РСФСР, составленном в декабре 1922 года в ГПУ, отмечалось:
«Необходимо признать повсеместные злоупотребления, насилия, зачастую даже возмутительные бесчинства продработников. Правда, в настоящем году они не носят столь невероятного чудовищно-преступного характера, какое они иногда носили в продкампании прошлого года (Сибирь), но распространенность их в нынешнем году по всей территории Республики значительно превосходит прошлогодние. Особенно возмутительными являются всевозможные виды насилия, выражающиеся в форме необоснованных репрессий по отношению к крестьянам, а иногда выливающиеся просто в дикое бесчинство и самосудство. Некоторое представление о том, на что решаются слишком ретивые продработники, может дать следующий факт, имевший место в дер. Дроново Янсеновской вол. Одоевского уезда Тульской губернии. Начальник продотряда и начальник уездной милиции Дрызгалович и заведующий уездным отделом управления Игнатов на общем собрании исстегали в кровь крестьян и крестьянок с грудными детьми нагайками с привязанными на конце ружейными патронами».
Во время коллективизации некоторые особо ретивые руководящие работники пороли крестьян, заставляя вступать в колхозы. А в 1935 году прокурор Северо-Кавказского края Б. Э. Гарин подготовил доклад «О систематических порках колхозников». Так что после официальной отмены телесных наказаний в 1904 году вера в силу их воздействия не ослабевала еще очень много лет.