В ветреный день росы нет в раздумье сна нет

В ветреный день росы нет в раздумье сна нет

Николай Владимирович Уваров

Энциклопедия народной мудрости

Что за роскошь, что за смысл, какой толк в каждой поговорке нашей! Что за золото!

«Это уже не ново, это уже было сказано» – вот одно из самых обыкновенных обвинений критики. Но всё уже было сказано, все понятия выражены и повторены в течение столетий. Что же из этого следует? Что дух человеческий ничего нового не производит? Нет, не станем на него клеветать: разум неистощим в соображении понятий, как язык неистощим в соединении слов. Все слова находятся в лексиконе; мысли же могут быть разнообразные до бесконечности.

В простоте слова – самая великая мудрость, пословицы и поговорки всегда кратки, а ума и чувства вложено в них на целые книги.

Россыпи родного языка

Неважно, кто ты – школьник или студент, учёный или любитель словесности, знаток своего языка или только осваивающий его богатство. Важно то, что ты неравнодушен к великому и могучему русскому языку, что ты соприкасаешься с бесценной славянской культурой, пытаешься понять и оценить этот пласт национального достояния. Приветствую тебя и надеюсь, что мой многолетний труд будет тебе полезен. Я выступаю как продолжатель дела Владимира Ивановича Даля. Его книга «Пословицы русского народа», а также «Толковый словарь живого великорусского языка» были величайшим событием XIX века. Так уж случилось, что моё давнее увлечение фольклором переросло в постоянную потребность собирать всё, что украшает русский язык, что делает его сильным и величественным. Прошедшие почти полтора столетия нисколько не умалили роли трудов Даля, а скорее наоборот – показали, что творения его помогали многим поколениям постигать русский язык, понимать его значение в истории культуры и искусства России. Но жизнь не стоит на месте. Бурные политические, экономические, культурные события XX века меняли не только уклад жизни россиян, но и внесли значительные изменения в форму и содержание самого языка. Что-то ушло в прошлое, что-то появилось вновь. Из двадцати тысяч пословиц и поговорок, собранных Далем, примерно четвёртая часть практически не встречается в устной речи. В то же время тысячи и тысячи народных изречений появились в связи с Октябрьской революцией, коллективизацией сельского хозяйства, Великой Отечественной войной, развитием спорта, эстрадного искусства, возрождением православия, обострением криминальной обстановки в стране и так далее и тому подобное. Материал, собранный в различных регионах страны, в том числе и через моих соратников-корреспондентов, в многочисленных аудиториях, озвученный на радио и телевидении, встречавшийся в литературе различного характера, лёг в основу «Энциклопедии народной мудрости», выпуск которой в таком объёме предпринимается впервые в отечественном книгоиздании.

При сборе материалов для энциклопедии я пользовался методологией В.И. Даля, однако при издании применил ряд новшеств. А именно:

1. Обилие материала и не всегда совершенная форма подачи пословиц по темам заставили меня вернуться к додалевскому периоду, когда авторы изданий располагали пословицы в алфавитном порядке. Но чтобы лучше ориентироваться в поисках нужных изречений, я присвоил каждому изречению свой номер и предлагаю указатель слов и тем. Он насчитывает около двух тысяч изречений (у Даля было тем-указателей 170). Причём в указателе привожу не только слова в именительном падеже и единственном числе, но и однокоренные слова. Такой указатель слов и тем, разработанный мною, представлен на суд читателя впервые. Надеюсь, что он сослужит добрую службу, облегчит поиск нужных пословиц и поговорок.

2. Учитывая тот факт, что имя человека играет важную роль в его жизни, я создал указатель имён, встречающихся в «Энциклопедии народной мудрости». Наверное, каждому будет интересно узнать, как его имя трактуется в пословицах и поговорках.

Надеюсь, предлагаемая читателям энциклопедия поможет расширить круг знаний о своих именах, по природе прославляемых, побудит каждого к уважению себя, своих близких и незнакомых людей. Уважение сродни доброте, которая непременно сопутствует памятливости, душевному спокойствию, счастью. Тогда и имя своё легче нести по жизни высоко, с достоинством и честью, как подобает Человеку.

Я понимаю, что мою работу собирателя россыпей родного языка законченной назвать нельзя. Тем более, что наша бурная жизнь активно влияет на форму и содержание пословиц и поговорок и отнюдь не в лучшую сторону. Впрочем, анализы и оценки – это тема отдельная, если на то будет угодно судьбе. А пока остаюсь верным своему увлечению.

1. А Абрам добрый к нам.

2. А больной ты никому не нужен.

3. А был ли мальчик?

4. А в провинции и дождь развлечение.

5. А в сердце льстец всегда отыщет уголок.

7. А Вавилу уж запрятали в могилу.

9. А Васька слушает да ест.

10. А воз и ныне там.

11. А вы, друзья, как ни садитесь, всё в музыканты не годитесь.

12. А говорят, всех бешеных собак перевешали.

13. А делом ни один бедняжке не помог.

14. А ему хоть кол на голове теши!

15. А за козла ответишь!

16. А зима катит в глаза.

17. А иначе нам удачи не видать.

18. А к нам печали вовсе не стучали.

19. А как худ князь, так и в грязь.

20. А когда досуг-то будет? А когда нас не будет.

22. А кто слыхал, чтобы медведь летал?

24. А куда ты денешься?

25. А ларчик открывался просто!

26. А медали нам не дали.

28. А мне по барабану!

30. А молчальники вышли в начальники.

31. А на масляной неделе из трубы блины летели.

32. А нам только б выгода.

33. А нам что чёрт, что батька.

34. А напоследок я скажу…

35. А ну, сочтёмся своими: бабушкин внучатый козёл тёщиной курице как приходится?

36. А он и в ус не дует.

37. А он и ухом не ведёт.

38. А рогожка чем не одёжка, да ещё есть куль праздничный.

39. А рубль уже не деньги?

41. А счастье было так близко.

42. А счастье было так возможно.

43. А сынок-то-вылитый отец!

44. А там уж дело техники.

45. А ты пела? Это дело. Так поди же, попляши!

46. А ты что думал: в сказку попал?

47. А удачи нам на даче не видать.

48. А хитрость и в былые времена была с умом и доблестью сходна.

49. А что поделаешь? А кому сейчас легко?

50. А что, у меня детей что ли мало или я мало кому должен?

52. А? Ворона – кума, галка – крестница, тебе ровесница.

53. Абзац котёнку, больше срать не будет.

54. Абрам, Абрам, да не Божий же храм.

55. Абросим есть не просит, а ест – не бросит.

56. Абстрактное понятие.

57. Абсурдное решение.

58. Авангард коммунистического движения.

59. Аввакум не кум, своей бражкой угощает.

60. Аввакум скажет наобум, а ты бери себе на ум.

61. Авгиевы конюшни.

62. Август-ленорост, припасает холст.

63. Август без тепла – хлеб втридорога.

64. Август варит, а сентябрь к столу подаёт.

65. Август крушит, да поле тешит.

66. Август марта теплее, Азия Африки честнее.

67. Август-батюшка заботой-работой мужика тешит.

68. Авдей всё меж людей.

69. Авирон не боится ворон, а на галки есть палки.

70. Авирону чёрт дал оборону – сову да ворону.

71. Авось – дурак, с головой выдаст.

72. Авось – хоть брось, а наверняка – в почёте.

73. Авось верёвку вьёт, небось петлю затягивает.

Источник

В ветреный день росы нет в раздумье сна нет

3305. В будни изнанкой, а в праздник лицом.

3306. В бумажной лодке по реке не поплывёшь.

3307. В бурю руль из рук не выпускай – лодку затопит.

3308. В быстрой воде не задерживается муть, в молодости – горе.

3309. В вате не спрячешь огня.

3310. В ведренный день не бегут от дела в тень.

3311. В Великий пост и поп прост.

3312. В великом роду не без выродка.

3313. В весёлой компании и позевнуть не скучно.

3315. В ветреный день нет покоя, в озабоченный день нет сна.

3316. В ветреный день росы нет, в раздумье сна нет.

3317. В вине больше погибает, чем в море утопает.

3318. В вине винись, а за правду держись.

3319. В воде жить-с лягушками речи вести.

3320. В воде не тонет и в огне не горит.

3321. В воде по горло, а пить просит.

3322. В воде рыбы много, всей не выловишь.

3323. В воду глядит, а про огонь говорит.

3324. В воду попадёшь – сухим не вылезешь.

3325. В военном деле силён – в бою не будешь побеждён.

3326. В воздухе пахнет войной.

3327. В воздухе пахнет грозой.

3328. В войне не бывает победителей.

3329. В волосах седина, а все ещё нет ума.

3330. В воре, что в море, а в дураке, что в пресном молоке.

3331. В воскресенье веселье, в понедельник похмелье.

3332. В гадании нет мудрости.

3333. В глаза – как лисица, а за глаза – как волк.

3334. В глаза – как лисица, а за глаза – как львица.

3335. В глаза и Бога боится, и людей боится; а за глаза – никого не боится.

3336. В глаза и за глаза.

3337. В глаза ласкает, а по за глаза лает.

3338. В глаза льстит, а за глаза пакостит.

3339. В глаза любит, а за глаза губит.

3340. В глаза не льсти, а за глаза не брани.

3341. В глаза не хвали, за глаза не кори.

3342. В глаза не хвали, за глаза не хули.

3343. В глаза немного песку надобно.

3344. В глаза хвалит, а за глаза бранит.

3345. В глазах двоится.

3346. В глазах зелёные мальчики запрыгали.

3347. В глазах испуга всё двоится.

3348. В глазах мальчики заплясали.

3349. В глазах мил, за глаза постыл.

3350. В глазах старость велика.

3351. В глазах трусливого всё увеличивается – и опасности, и трудности.

3352. В глубине души.

3353. В глубине каждой груди есть своя змея.

3354. В глубине сердца.

3355. В глубокой реке броду нет, у несговорчивого человека ума нет.

3356. В глупом сыне и отец не волен.

3357. В глупую голову и хмель не лезет.

3358. В гнев входи, да греха не допусти.

3359. В гневе будешь говорить – запутаешься.

3360. В гневе глупцы остры на язык, но богаче от этого не становятся.

3361. В гневе и прямое превращается в кривое.

3362. В гневе ты – как огонь, а в любви – как вода.

3363. В головах кулак, а под боком так.

3364. В голове вертится, а на ум нейдёт.

3365. В голове ветер ходит, а в кармане пустота бродит.

3366. В голове гнездятся мысли.

3367. В голове дырка.

3368. В голове не укладывается.

3369. В голове нет, и в шапку не накладёшь.

3370. В голове нет, так в аптеке не купишь.

3371. В голове петушки да меленки.

3372. В голове реденько засеяно.

3373. В голове темно – весь мир мрачен.

3374. В голове шумит-шумит, а в кармане тихо-тихо.

3375. В голову бить – разума не добыть.

3376. В голову ничего нейдёт.

3377. В голубятниках да в кобылятниках веку пути не бывало.

3378. В горах прольётся – степь расцветёт.

3379. В горе-счастье ищи.

3380. В горести не унывай, и беспричинно не радуйся.

3381. В горле ком стоит.

3382. В горле мозолей не бывает.

3383. В горне и железо надсадится.

3384. В горне и железо плавится.

3385. В городе живёт, а колокольне кланяется.

3386. В городе места много: на любом посиди да вперёд иди.

3387. В городе не пашут, а калачи едят.

3388. В городе ни ткут, ни прядут, а тоньше нашего ходят.

3389. В городе суета, а в деревне маета.

3390. В гору-то семеро тащат, а с горы и один столкнёт.

3391. В гостеприимной семье гости собираются, а в озере, богатом водорослями, – рыбы.

3392. В гости звали, да быть не велели.

3393. В гости идёшь – опоясывайся, к себе зовёшь – распоясывайся.

3394. В гости к Богу не бывает опозданий.

3395. В гости ходить – надо и к себе водить.

3396. В гостях-не дома: воля не своя.

3397. В гостях хорошо, а дома лучше.

3398. В гостях аппетит, а дома душу воротит.

3399. В гостях гостить – не свою волю творить.

3400. В гостях надо кушать, чтобы порядок не рушить.

3401. В гостях не своя воля: угощают– кушай, не угощают-не спрашивай.

3402. В гостях хороша девка, а дома лучше того.

Источник

Синтаксический разбор предложения в тексте

Чтобы сделать синтаксический разбор предложений в тексте, введите текст в текстовое поле и нажмите кнопку разобрать.

Как программа делает разбор предложений?
Программа разбивает весь текст по словам и предложениям, далее разбирает каждое слово по отдельности, выделяет морфологические признаки и начальную форму слова.

Оцените нашу программу ниже, оставляйте комментарии, мы обязательно ответим.

Характеристика предложения

О инструменте

После того как вы нажмете кнопку «Разобрать», вы получите результат синтаксического разбора предложения. Сверху результата будет указано количество символов в тексте и количество слов.

Каждая часть речи подсвечивается отдельным цветом, если вы хотите отображать только определенные части речи в предложении, выберите в панели инструментов нужную вам часть.

Какой вариант разбора выбрать?

Омонимы — это слова одинаковые по написанию, но разные по значению, такие слова могут попасться в предложении и программа не может определить какой смысл несет слово. Здесь нужно выбрать подходящей разбор слова в предложение, смотрите по контексту.

Для этого вам помогут морфологические признаки слова, чтобы их увидеть наведите на слово и в раскрывающемся меню выберите «Все характеристики».

Часть речи сверху слова

Чтобы показывать часть речи сверху слова, включите соответствующею функцию в настройке разбора.

Источник

Литература

Тесты по русскому языку

Войско шло по левому берегу Евфрата.

Равнина, широкая, гладкая, как море, была покрыта серебристой полынью. Деревьев не было видно. Кусты и травы имели ароматический запах. Изредка стадо диких ослов, вздымая пыль, появлялось на краю неба. Пробегали страусы. Жирное, лакомое мясо степной дрофы дымилось за ужином на солдатских кострах. Шутки и песни не умолкали до поздней ночи. Поход казался прогулкой. С воздушной легкостью, почти не касаясь земли, проносились тонконогие газели; у них были грустные, нежные глаза, как у красивых женщин. Воинов, искавших славы, добычи и крови, пустыня встречала безмолвной лаской, звездными ночами, тихими зорями, благовонной мглой, пропитанной запахом горькой полыни.

Они шли все дальше и дальше, не находя врагов.

Но только что проходили — тишина опять смыкалась над равниной, как вода над утонувшим кораблем, и стебли трав, притоптанные ногами воинов, тихо подымались.

В конце апреля начались жаркие дни, товарищи завидовали тому из воинов, кто шел в тени, падавшей от верблюда или от нагруженной телеги с полотняным навесом. Люди далекого севера, галлы и скифы, умирали от солнечных ударов. Равнина становилась печальной, голой, кое-где покрытой только бледными пучками выжженной травы.

Налетали внезапные вихри с такой силой, что срывали знамена, палатки; люди и кони валились с ног. Потом опять наступила мертвая тишина, которая напуганному солдату казалась страшнее всякой бури. Но воины шли все дальше и дальше, не находя врагов. (Д. Мережковский.)

Человек без шляпы, в серых парусиновых брюках, кожаных сандалиях, надетых по-монашески на босу ногу, и белой сорочке без воротничка, пригнув голову, вышел из низенькой калитки дома номер шестнадцать. Очутившись на тротуаре, выложенном голубоватыми каменными плитами, он остановился и негромко сказал: «Сегодня пятница. Значит, опять нужно идти на вокзал».

Произнеся эти слова, человек в сандалиях быстро обернулся. Ему показалось, что за его спиной стоит гражданин с цинковой мордой соглядатая. Но Малая Касательная улица была совершенно пуста.

Июньское утро еще только начало формироваться. Акации подрагивали, роняя на плоские камни холодную оловянную росу. Уличные птички отщелкивали какую-то веселую дребедень. В конце улицы, внизу, за крышами домов, пылало литое, тяжелое море. Молодые собаки, печально оглядываясь и стуча когтями, взбирались на мусорные ящики. Час дворников уже прошел, час молочниц еще не начинался.

Был тот промежуток между пятью и шестью часами, когда дворники, вдоволь намахавшись колючими метлами, уже разошлись по своим шатрам; в городе светло, чисто и тихо, как в государственном банке. В такую минуту хочется плакать и верить, что простокваша на самом деле полезна; но уже доносится далекий гром: это выгружаются из дачных поездов молочницы с бидонами. Сейчас они бросятся в город и на площадках черных лестниц затеют обычную свару

с домашними хозяйками. На миг покажутся рабочие с кошелками и тут же скроются в заводских воротах. Из фабричных труб грянет дым. На Приморский вокзал человек в сандалиях прибыл в ту минуту, когда оттуда выходили молочницы. (И. Ильф, Е. Петров.)

Но только что император вступил в заповедную рощу Аполлона Дафнийского, благоуханная свежесть охватила его. Здесь, под непроницаемыми сводами исполинских лавров, разраставшихся в течение многих столетий, царили вечные сумерки.

Император удивлен был пустынностью: ни богомольцев, ни жертв, ни фимиама — никаких приготовлений к празднику. Он подумал, что народ близ храма, и пошел дальше.

Цикада начала было стрекотать в траве, но тотчас умолкла. Только в узенькой солнечной полоске полуденные насекомые жужжали слабо и сонно.

Император выходил иногда на более широкие аллеи, между двумя бархатистыми титаническими стенами вековых кипарисов, кидавших черную как уголь, почти ночную тень. Сладким и зловещим ароматом веяло от них.

Попадались целые луга дикорастущих нарциссов, маргариток, лилий. Луч полуденного солнца с трудом пронизывал лавровую и кипарисовую чащу, делался бледным, почти лунным, траурным и нежным, как будто проникал сквозь черную ткань или дым похоронного факела.

Наконец, увидел он мальчика лет десяти, который шел по дорожке, густо заросшей гиацинтами. Это было слабое дитя: странно выделялись черные глаза с глубоким сиянием на бледном лице древней, чисто эллинской прелести. (По Д. Мережковскому.)

Иван Иванович совершенно упал духом. Его восторженное состояние после приезда сменилось молчаливой тоской и апатией.

роде, казалось ненужным и для горожан несколько смешным и забавным. Ему не смеялись в лицо, но он видел на лицах улыбки сожаления и хитрые, насмешливые взгляды, и тогда он, съежившись, уходил прочь, стараясь подольше не встречаться с людьми.

По заведенной привычке он все еще ежедневно и аккуратно выходил на поиски работы. Не торопясь и стараясь идти как можно медленней, он, без всякого трепета, как раньше, почти механически, высказывал свои просьбы. Ему предлагали зайти через месяц, иногда же просто и коротко отказывали.

Иной раз, приведенный в тупое отчаяние, Иван Иванович с сердцем упрекал людей, требуя немедленно работу и немедленную помощь, выставляя свои заслуги перед государством.

Целыми днями он таскался теперь по городу и вечером, полуголодный, с гримасой на лице, бродил бесцельно из улицы в улицу, от дома к дому, стараясь оттянуть, отдалить свой приход домой. (М. Зощенко.)

Заря пламенеет на небе и в воде. Завтра будет ветреный день. Приречные кусты черно-зелены. В дальней темной деревушке все стекла горят праздничным красным светом заката: точно там справляют свадьбу. Где-то в лужках или на болотах звенят ровным дрожащим хором лягушки. Воздух еще легко прозрачен.

На левом борту, на белой скамейке сидит девушка. Гущин раньше не замечал ее, и внимание его настораживается. На ней черное гладкое платье с широкими рукавами, а черный платок повязан, как у монашенки. К женщинам Гущин по природе почти равнодушен, но в обращении с ними труслив и ненаходчив. Однако он подтягивается и несколько раз проходит взад и вперед мимо девушки, заложив руки в карманы брюк, приподняв плечи, слегка раскачиваясь на каждой ноге и грациозно склоняя голову то на один, то на другой бок.

Наконец, он садится рядом, кладет ногу на ногу и правую руку на выгнутую спинку скамейки. Некоторое время он барабанит пальцами и беззвучно насвистывает какой-то несуществующий фальшивый мотив. Потом крякает, снимает мешающее ему пенсне и поворачивается к девушке. У нее простое, самое русское, белое и сейчас розовое от зари лицо, в котором есть какая-то робкая, точно заячья прелесть. Она чуть-чуть курносенькая, губы пухлые, розовые, безвольные, а на верхней губе наивный молочный детский пушок.

Гущин набирается смелости и спрашивает особенным, вежливым, петроградским тоном: — Извините меня, пожалуйста. Не знаете ли вы, какая будет следующая пристань? (А. И. Куприн.)

Редут этот состоял из кургана, на котором с трех сторон были выкопаны канавы. В окопанном канавами месте стояли десять стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов.

В линию с курганом стояли с обеих сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.

Пьеру, напротив, казалось, что это место (именно потому, что он находился на нем) было одно из самых незначительных мест сражения.

Выйдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно-радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.

В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, было ограничено, отделено от других канавой, — здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.

Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.

Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру. (Л. Н. Толстой.)

В Новороссийске работа у нас была легкая. Там на горе стоит зерновой элеватор, этажей в двенадцать высоты, а из самого верхнего этажа, по наклонному желобу, чуть ли не в версту длиною, льется беспрерывным золотым потоком тяжелое, полновесное зерно, вливается к нам прямо в трюм и заполняет весь корабль, заставляя его постепенно погружаться в воду. Нам приходилось только разравнивать лопатами его тяжелые груды, причем мы утопали в зерне по самые колени и чихали от пыли.

Наконец, когда барк принял столько груза, сколько он мог вместить, и даже, кажется, немножко более, потому что он осел в воду ниже ватерлинии, мы тронулись в путь. По правде сказать, величественное зрелище представляет из себя пятимачтовый парусник, когда все его паруса выпуклы и напружены. А ты, стоя на рее, с гордостью сознаешь, что тобой любуются с других судов старые специалисты. (А. И. Куприн.)

В это мгновение лодка причалила, и все общество вышло на берег.

Между тем кучер с лакеем и горничной принесли корзинки из кареты и приготовили обед на траве под старыми липами. Все уселись вокруг разостланной скатерти и принялись за паштет и прочие яства. У всех аппетит был отличный, а Анна Васильевна то и дело угащивала и уговаривала своих гостей, чтобы побольше ели, уверяя, что на воздухе это очень здорово; она обращалась с такими речами к самому Увару Ивановичу. «Будьте спокойны», — промычал он ей с набитым ртом. «Дал же Господь такой славный день!» — твердила она беспрестанно. Ее нельзя было узнать: она точно двадцатью годами помолодела. Берсенев заметил ей это. «Да, да, — сказала она, — была и я в мое время хоть куда: из десятка бы меня не выкинули». Шубин присоединился к Зое и беспрестанно ее потчевал; он также уверял ее, что желает преклонить свою голову к ней на колени: она никак не хотела позволить ему «этакую большую вольность». Елена казалась серьезнее всех, но на сердце у ней было чудное спокойствие, какого она давно не испытывала.

Часы летели; вечер приближался. Анна Васильевна вдруг всполошилась. Она засуетилась, и все засуетились, встали и пошли в направлении к замку, где находились экипажи. Проходя мимо прудов, все остановились, чтобы в последний раз полюбоваться Царицыном. Везде горели яркие предвечерние краски; небо рдело, листья переливчато блистали, возмущенные поднявшимся ветерком; растопленным золотом струились отдаленные воды; резко отделялись от темной зелени деревьев красноватые башенки и беседки, кое-где разбросанные по саду. «Прощай, Царицыно, не забудем мы сегодняшнюю поездку!» — промолвила Анна Васильевна. (По И. С. Тургеневу.)

Старый скрипач-музыкант любил играть у подножия памятника Пушкину. Этот памятник стоял в Москве, в начале Тверского бульвара, на нем написаны стихи, и со всех четырех сторон к нему поднимаются мраморные ступени. Поднявшись по этим ступеням к самому пьедесталу, старый музыкант обращался лицом на бульвар, к дальним Никитским воротам, и трогал смычком струны на скрипке. У памятника сейчас же собирались дети, прохожие, чтецы газет из местного киоска, — и все они умолкали в ожидании музыки, потому что музыка утешает людей, она обещает им счастье и славную жизнь. Футляр со своей скрипки музыкант клал на землю против памятника, он был закрыт, и в нем лежал кусок черного хлеба и яблоко, чтобы можно было поесть, когда захочется.

Обыкновенно старик выходил играть под вечер. Для его музыки было полезней, чтоб в мире стало тише и темней. Старик скучал от мысли, что он не приносит людям никакого добра, и поэтому добровольно ходил играть на бульвар. Там звуки его скрипки раздавались в воздухе, в сумраке, и хоть изредка они доходили до глубины человеческого сердца, трогая его нежной и мужественной силой, увлекавшей жить высшей, прекрасной жизнью. Некоторые слушатели музыки вынимали деньги, чтобы подарить их старику, но не знали, куда их положить; футляр от скрипки был закрыт, а сам музыкант находился высоко на подножии памятника, почти рядом с Пушкиным.

Уходил домой он поздно, иногда уже в полночь, когда народ становился редким и лишь какой-нибудь случайный одинокий человек слушал его музыку. (По А. Платонову.)

Вдохновение — это строгое рабочее состояние человека. Душевный подъем не выражается в театральной позе и приподнятости. Так же как и пресловутые «муки творчества».

Чайковский утверждал, что вдохновение — это состояние, когда человек работает во всю свою силу, как вол, а вовсе не кокетливо помахивает рукой.

Каждый человек хотя бы и несколько раз за свою жизнь, но пережил состояние вдохновения — душевного подъема, свежести, живого восприятия действительности, полноты мысли и сознания своей творческой силы.

Да, вдохновение — это строгое рабочее состояние, но у него есть своя поэтическая окраска, свой, я бы сказал, поэтический подтекст.

Вдохновение входит в нас, как сияющее летнее утро, только что сбросившее туманы тихой ночи, забрызганное росой, с зарослями влажной листвы. Оно осторожно дышит нам в лицо своей целебной прохладой.

Вдохновение — как первая любовь, когда сердце громко стучит в предчувствии удивительных встреч, невообразимо прекрасных глаз, улыбок и недомолвок.

Тогда :таш внутренний мир настроен тонко и верно, как некий волшебный инструмент, и отзывается на все, даже самые скрытые, самые незаметные звуки жизни. (По К. Паустовскому.)

Персы более не появлялись. Желая перед решительным нападением истощить римское войско, они подожгли богатые нивы с желтевшим спелым ячменем и пшеницей, все житницы и сеновалы в селениях.

Солдаты шли по мертвой пустыне, дымившейся от недавнего пожара. Начался голод.

Чтобы увеличить бедствие, персы разрушили плотины каналов и затопили выжженные поля. Им помогали потоки и ручьи, выходившие из берегов вследствие краткого, но сильного летнего таяния снегов на горных вершинах Армении.

Вода быстро высыхала под знойным июньским солнцем. На земле, не простывшей от пожара, оставались лужи с теплою и липкою черною грязью. По вечерам от мокрого угля отделялись удушливые испарения, слащавый запах гнилой гари, который пропитывал все: воздух, воду, даже платье и пищу солдат. Из тлеющих болот подымались тучи насекомых — москитов, ядовитых шершней, оводов и мух. Они носились над вьючными животными, прилипали к пыльной потной коже легионеров. Днем и ночью раздавалось усыпительное жужжание. Лошади бесились, быки вырывались из-под ярма и опрокидывали повозки. После трудного перехода солдаты не могли отдыхать: спасения от насекомых не было даже в палатках; они проникали сквозь щели; надо было закутаться в душное одеяло с головой, чтобы уснуть. От укуса крошечных прозрачных мух грязно-желтого цвета делались опухоли, волдыри, которые сперва чесались, потом болели и, наконец, превращались в страшные язвы.

В последние дни солнце не выглядывало. Небо покрыто было ровной пеленой знойных облаков, но для глаз их неподвижный свет был еще томительнее солнца; небо казалось низким, плотным, удушливым, как в жаркой бане нависший потолок.

Так шли они, исхудалые, слабые, вялым шагом, понуря головы, между небом, беспощадно низким, белым, как известь, и обугленной черной землей. (Д. Мережковский.)

Обреченный судьбой на постоянную праздность, я не делал решительно ничего. По целым часам я смотрел в свои окна на небо, на птиц, на аллеи, читал все, что привозили мне с почты, спал. Иногда я уходил из дому и до позднего вечера бродил где-нибудь.

Однажды, возвращаясь домой, я нечаянно забрел в какую-то незнакомую усадьбу. Солнце уже пряталось, и на цветущей ржи растянулись вечерние тени. Два ряда старых, тесно посаженных, очень высоких елей стояли, как две сплошные стены, образуя мрачную красивую аллею. Я легко перелез через изгородь и пошел по этой аллее, скользя по еловым иглам, которые тут на вершок покрывали землю. Было тихо, темно, и только высоко на вершинах кое-где дрожал яркий золотой свет и переливал радугой в сетях паука. Сильно, до духоты пахло хвоей. Потом я повернул на длинную липовую аллею. И тут то же запустение и старость; прошлогодняя лкства печально шелестела под ногами, и в сумерках между деревьями прятались тени. Направо, в старом фруктовом саду, нехотя, слабым голосом пела иволга, должно быть тоже старушка. Но вот и липы кончились; я прошел мимо белого дома с террасой и с мезонином, и передо мною неожиданно развернулся вид на барский двор и на широкий пруд с купальней, с толпой зеленых ив, с деревней на том берегу, с высокой узкой колокольней, на которой горел крест, отражая в себе заходившее солнце. На миг на меня повеяло очарованием чего-то родного, очень знакомого, будто я уже видел эту самую панораму когда-то в детстве. (По А. П. Чехову.)

В мае 1929 года, сидя на скамейке Летнего сада и греясь на весеннем солнце, Мишель незаметно и неожиданно для себя, с каким-то даже страхом и торопливостью, стал думать о своей прошлой жизни: о Пскове, о жене Симочке и о тех прошлых днях, которые казались ему теперь удивительными и даже сказочными.

Он стал думать об этом в первый раз за несколько лет. И, думая об этом, почувствовал тот старый нервный озноб и волнение, которое давно оставило его и которое бывало, когда он сочинял стихи или думал о возвышенных предметах.

И та жизнь, которая ему когда-то казалась унизительной для его достоинства, теперь сияла своей какой-то необычайной чистотой.

Та жизнь, от которой он ушел, казалась ему теперь наилучшей жизнью за все время его существования. Больше того — прошлая жизнь представлялась ему теперь какой-то неповторимой сказкой.

Страшно взволнованный, Мишель стал метаться по саду, махая руками и бегая по дорожкам.

И вдруг ясная и понятная мысль заставила его задрожать всем телом.

Да, вот сейчас, сегодня же, он поедет в Псков, там встретит свою бывшую жену, свою любящую Симочку, с ее милыми веснушками. Он встретит свою жену и проведет с ней остаток своей жизни в полном согласии, любви и нежной дружбе. Как странно, почему он раньше об этом не подумал. Там, в Пскове, остался любящий его человек, который попросту будет рад, что он вернулся.

И, думая об этом, он вдруг заплакал от всевозможных чувств и восторга, охвативших его. (По М. Зощенко.)

Тихонов постоял в раздумье у окна, потом осторожно спустился и пошел в дворцовый парк.

Спать не хотелось. Читать в рассеянном блеске белой ночи было нельзя, так же как нельзя было зажигать свет. Электрический огонь казался крикливым. Он как бы останавливал медленное течение ночи, уничтожал тайны, свернувшиеся, как невидимые пушистые звери, в углах комнаты, делал вещи более неприятно реальными, чем они были на самом деле.

В аллеях застыл зеленоватый полусвет. Поблескивали золоченые статуи. Фонтаны ночью молчали, не было слышно их быстрого шороха. Падали только отдельные капли воды, и плеск их разносился очень далеко.

Каменные лестницы около дворца были освещены зарей: желтоватый свет спадал на землю, отражаясь от стен и окон. Дворец просвечивал сквозь неясную темноту деревьев, как одинокий золотой лист светится ранней осенью сквозь гущу еще свежей и темной листвы. (По К. Паустовскому.)

Недели две как стояла засуха; тонкий туман разливался молоком в воздухе и застилал отдаленные леса; от него пахло гарью. Множество темноватых тучек с неясно обрисованными краями расползались по бледно-голубому небу; довольно крепкий ветер мчался сухой непрерывной струей, не разгоняя зной. Приложившись головой к подушке и скрестив на груди руки, Лаврецкий глядел на пробегавшие веером загоны полей, на медленно мелькавшие ракиты, на глупых ворон и грачей, с тупой подозрительностью взиравших боком на проезжавший экипаж, на длинные межи, заросшие чернобыльником, полынью и полевой рябиной; он глядел, и эта свежая, степная, тучная голь и глушь, эта зелень, эти длинные холмы, овраги с приземистыми дубовыми кустами, серые деревеньки, жидкие березы — вся эта, давно им не виданная, русская картина навевала на его душу сладкие и в то же время почти скорбные чувства, давила грудь его каким-то приятным давлением.

Мысли его медленно бродили; очертания их были так же неясны и смутны, как очертания тех высоких, тоже как будто бы бродивших, тучек. Вспомнил он свое детство, свою мать. Голова его скользила набок, он открывал глаза. Те же поля, те же степные виды; стертые подковы пристяжных попеременно сверкают сквозь волнистую пыль; рубаха ямщика, желтая, с красными ластовицами, надувается от ветра.

Тарантас толкнуло: Лаврецкий выпрямился и широко раскрыл глаза. Перед ним на пригорке тянулась небольшая деревенька, немного вправо виднелся ветхий господский домик с закрытыми ставнями и кривым крылечком; по широкому двору, от самых ворот, росла крапива, зеленая и густая, как конопля; тут же стоял дубовый, еще крепкий амбарчик. (По И. С. Тургеневу.)

Кто не проклинал станционных смотрителей, кто с ними не бранивался? Кто в минуту гнева не требовал от них роковой книги, дабы вписать в оную свою бесполезную жалобу на притеснение, грубость и неисправность? Кто не почитает их извергами человеческого рода, равными покойным подьячим или, по крайней мере, муромским разбойникам? Будем, однако, справедливы, постараемся войти в их положение и, может быть, станем судить о них гораздо снисходительнее. Что такое станционный смотритель?

Покою ни днем, ни ночью. Всю досаду, накопленную во время скучной езды, путешественник вымещает на смотрителе. Погода несносная, дорога скверная, ямщик упрямый, лошади не везут — а виноват смотритель. Входя в бедное его жилище, проезжающий смотрит на него, как на врага; хорошо, ерли удастся ему скоро избавиться от непрошеного гостя; но если не случится лошадей. Боже! какие ругательства, какие угрозы посыплются на его голову! В дождь и слякоть принужден он бегать по дворам; в бурю, в крещенский мороз уходит он в сени, чтоб только на минуту отдохнуть от крика и толчков раздраженного постояльца. Вникнем во все это хорошенько, и вместо негодования сердце наше исполнится искренним состраданием. Еще несколько слов: в течение двадцати лет сряду изъездил я Россию по всем направлениям; почти все почтовые тракты мне известны; несколько поколений ямщиков мне знакомы; редкого смотрителя не знаю я в лицо, с редким не имел я дела. И скажу только, что сословие станционных смотрителей представлено общему мнению в самом ложном виде. (По А. С. Пушкину.)

Весною 1898 года я прочитал в московской газете «Курьер» рассказ «Бергамот и Гараська» — пасхальный рассказ обычного типа, направленный к сердцу праздничного читателя, он еще раз напоминал, что человеку доступно — иногда, при некоторых особых условиях, — чувство великодушия и что порою враги становятся друзьями, хотя и не надолго, скажем — на день.

Со времен «Шинели» Гоголя русские литераторы написали, вероятно, несколько сотен или даже тысячи таких нарочито трогательных рассказов; вокруг великолепных цветов подлинной русской литературы они являются одуванчиками, которые якобы должны украсить нищенскую жизнь больной и жесткой русской души.

Но от этого рассказа на меня повеяло крепким дуновением таланта, который чем-то напоминал Помяловского, а кроме того, в тоне рассказа чувствовалась скрытая автором умненькая улыбочка недоверия к факту, улыбочка эта легко примиряла с неизбежным сентиментализмом «пасхальной» и «рождественской» литературы.

Я написал автору письмо по поводу рассказа и получил от Л. Андреева забавный ответ: оригинальным почерком, полупечатными буквами он писал веселые, смешные слова, и среди них особенно подчеркнуто выделился незатейливый, но скептический афоризм: «Сытому быть великодушным столь же приятно, как пить кофе после обеда».

С этого началось мое заочное знакомство с Леонидом Николаевичем Андреевым. Летом я прочитал еще несколько маленьких рассказов его и фельетонов Джемса Линча, наблюдая, как быстро и смело развивается своеобразный талант нового писателя. (М. Горький.)

А годы шли да шли; быстро и неслышно, как подснежные воды, протекала молодость Елены, в бездействии внешнем, во внутренней борьбе и тревоге. Подруг у нее не было: изо всех девиц, посещавших дом Стаховых, она не сошлась ни с одной. Родительская власть никогда не тяготела над Еленой, а с шестнадцатилетнего возраста

она стала почти совсем независима. Ее душа и разгоралась и погасала одиноко, она билась, как птица в клетке, а клетки не было: никто не стеснял ее, никто ее не удерживал, а она рвалась и томилась. Она иногда сама себя не понимала, даже боялась самой себя. Все, что окружало ее, казалось ей не то бессмысленным, не то непонятным. «Как жить без любви? А любить некого!» — думала она, и страшно становилось ей от этих дум, от этих ощущений. Восемнадцати лет она чуть не умерла от злокачественной лихорадки; потрясенный до основания, весь ее организм, от природы здоровый и крепкий, долго не мог справиться: последние следы болезни исчезли, наконец, но отец Елены Николаевны все еще не без озлобления толковал об ее нервах. Иногда ей приходило в голову, что она желает чего-то, чего никто не желает, о чем никто не мыслит в целой России. Потом она утихала, даже смеялась над собой, беспечно проводила день за днем, но внезапно что-то сильное, безымянное, с чем она совладеть не умела, так и закипало в ней, так и просилось вырваться наружу. Гроза проходила, опускались усталые, не взлетевшие крылья; но эти порывы не обходились ей даром. Как она ни старалась не выдать того, что в ней происходило, тоска взволнованной души сказывалась в самом ее наружном спокойствии, и родные ее часто были вправе пожимать плечами, удивляться и не понимать ее «странностей». (И. С. Тургенев.)

Источник