страшные истории афганской войны
«Люди разделились на тварей и нормальных» Она разрушила жизни тысяч людей и развалила СССР: афганская война глазами солдат
С орок лет назад, 25 декабря 1979 года, СССР начал вводить войска в Афганистан. Предполагалось, что это будет молниеносная операция помощи дружественному режиму, однако война растянулась на десять лет. Ее называют одной из причин развала Советского Союза; через Кабул, Кандагар, Пули-Хумри, Панджшерское ущелье прошли около ста тысяч советских солдат, от 15 до 26 тысяч погибли. К годовщине начала ввода войск «Лента.ру» публикует монологи солдат и офицеров, воевавших в Афгане.
«Мы честно выполняли свой долг»
Ни в Афгане, ни после я не встречал воинской части, находившейся в таких боевых условиях и при этом чуть ли не еженедельно подвергающейся обстрелам, и при всем при этом готовой выполнить любую поставленную перед ней задачу. Во время встреч на различных мероприятиях с ребятами, прошедшими дорогами Афгана, услышав в ответ на вопрос «Где служил?» — «Руха, Панджшер», они, как правило, выдавали такие тирады: «Нас Рухой пугали, мол, любой „залет“ — и поедете в Панджшер на воспитание». Вот такое мнение бытовало в ограниченном контингенте о нашем «бессмертном» рухинском гарнизоне!
Полк вошел в историю афганской войны как часть, понесшая самые большие потери в Панджшерской операции весной 1984 года. Наша часть (несмотря на то что находилась вдалеке от взора командования 108 МСД, и награды зачастую просто по какой-то нелепой сложившейся традиции с трудом доставались личному составу полка) тем не менее дала стране реальных героев Советского Союза В. Гринчака и А. Шахворостова. Невзирая на условия, в которых жил полк, мы честно выполняли свой долг. Пусть это звучит немного пафосно, но это так.
Да простят меня ребята-саперы, если я поведаю о минной войне в Афганистане без свойственного им профессионализма. Попытаюсь доступным языком объяснить, что за устройства использовали моджахеды в этой необъявленной десятилетней войне.
Соответственно, когда в колонне, где до начала движения щупом был проверен каждый метр маршрута, происходил подрыв, это вызывало удивление и множество вопросов к саперам. Повторюсь, что, как мне объяснили саперы, по такой мине можно было проехать, если колесо машины не покрывало 3/4 площади мины, то есть проехал по ней, по 2/4 ее площади, — все равно, а вот следующая единица техники может запросто подорваться. Именно минная война принесла нам в Афганистане большое количество изувеченных ребят, особенно в Панджшерском ущелье.
«Там очень много грязи было»
Алексей Поспелов, 58 лет, служил в рембате с 1984-го по 1985 год, дважды ранен:
Честно говоря, все это уже стирается из памяти, только снится сейчас. Жара, пыль, болезни. У меня было осколочное ранение в голову и в ногу. Плюс к этому был тиф, паратиф, малярия и какая-то лихорадка. И гепатит. Болели гепатитом многие, процентов 90, если не больше.
Меня после распределения в 1982 году направили в Германию. Там я прослужил год и восемь месяцев, еще не женился к тому времени. Пришла разнарядка в Афганистан, меня вызвал командир и говорит: «Ты у нас единственный в батальоне холостой, неженатый. Как смотришь на это?»
Я говорю: «Командир, куда родина прикажет — туда и поеду». Он отвечает: «Тогда пиши рапорт». Я написал рапорт и поехал.
Сразу с пересылки мне дали направление в 58-ю бригаду матобеспечения, в населенный пункт Пули-Хумри, в 280 километрах от Кабула на север через перевал Саланг. Там я попал в рембат командиром ремонтно-восстановительного взвода. Скажешь, непыльная работа? Ну, а кто же технику с поля боя эвакуировал? И отстреливаться приходилось, конечно, не раз.
Я вспоминаю это время очень тепло, несмотря на все неприятности и трудности. У нас там люди разделились на тварей и нормальных — но это, наверное, всегда так бывает.
Вот, например, в 1986 году я получил направление в Забайкалье. Должен был в Венгрию ехать, но ротный мне всю жизнь испортил, перечеркнул, перековеркал.
К нам должен был начальник тыла приехать с инспекцией, и у нас решили в бане закопать треть от большой железнодорожной цистерны под нефть. А я в этот день как раз сменился с наряда, где-то часов в шесть. Вечернее построение, и ротный говорит Мироненко и еще одному парню: «Давайте быстро в баню».
Баня — это большая вырытая в земле яма, обложенная снарядными ящиками, заштукатуренная, приведенная в порядок. Там стояла здоровая чугунная труба — «поларис», как мы ее называли, в которую капала солярка, и она разогревалась добела. Она была обложена галькой. И там все парились. До того момента, как привезли эту цистерну, в холодную воду ныряли в резервный резиновый резервуар, двадцатипятикубовый.
И тут комбату приспичило закопать цистерну, чтобы прямо не выходя из бани можно было купаться в холодненькой. Все сделали, но у ротного появилась идея скрутить по ее краю трубу, наделать в ней дырок, чтобы фонтанчики были, и обеспечить таким образом подачу воды. Чтобы идиллия была — показать начальству: глядите, у нас все хорошо!
Но по времени это сделать не успевали. Ребята неделю этим занимались, практически не спали. А Мироненко, сварщик, был в моем взводе. На построении он из строя выходит ко мне и говорит: «Товарищ лейтенант, дайте мне хоть поспать, меня клинит!» Но ротный кричит Мироненко: «А ты что тут делаешь? А ну в баню, заканчивай все давай!»
Как потом оказалось, Мироненко спустился на дно этой емкости, заснул и случайно затушил газовую горелку, которая продолжала работать. В этот момент его напарник, почувствовавший запах ацетилена от автогена, кричит ему туда: «Мирон, ты чего там делаешь, уснул? Ты не спи, я пойду баллон кислородный поменяю». И не перекрыл ацетилен. А Мироненко спросонья нашаривает в кармане коробок и чиркает спичкой. Понимаешь, какой объем взрывчатого вещества к тому времени там скопился? Разворотило все к чертовой матери.
Бахнуло, наверное, часов в 12. На следующий день начали разбор: чей подчиненный, кто дал команду. И ротный тут же все спихнул на меня — мол, это его подчиненный. И началось. Меня сразу же на гауптвахту засадили. Я на ней суток десять просидел, похудел на 18 килограммов. Камера была метр на метр, а в высоту — метр шестьдесят. Вот так я все это время сидел и почти не спал. А в углу камеры стоял такой же «поларис» и разогревался. Фактически я был вдавлен в стенку. Это ужасно — по-моему, даже фашисты такого не придумывали.
Когда было партсобрание, меня исключили из партии за ненадлежащий контроль над личным составом. Прокуратура на меня уголовное дело завела. Но всех опросили и выяснили, что я, наоборот, пытался не дать этому парню пойти работать, и, пополоскав меня, дело закрыли. Хрен бы с этим начальником тыла, купался бы в этой резиновой емкости, ничего страшного. Но ротному приспичило рвануть задницу, чтобы капитана получить.
А так — не только негатив был. Хорошие нормальные люди там как братья были. Некоторые афганцы, пуштуны, лучше к нам относились, чем многие наши командиры. Люди другие были. Там, в экстремальной обстановке, совершенно по-другому все воспринимается. Тот, с кем ты сейчас чай пьешь, возможно, через день-два тебе жизнь спасет. Или ты ему.
Там очень много грязи было. А я был идеалистом. Когда меня выгнали из партии, я стреляться собирался, не поверишь. Это я сейчас понимаю, какой был дурак, я воспитан так был. Мой отец всю жизнь был коммунистом, оба деда в Великую Отечественную были. Я сейчас понимаю, что это шоры были идеологические, нельзя было так думать.
В 90-е, когда Ельцин встал у власти, я написал заявление и сам вышел из партии. Ее разогнали через год или около того. Сказал в парткоме: я с вами ничего общего не хочу иметь. Почему? Да просто разложилось все, поменялось. Самым главным для людей стали деньги. У народной собственности появились хозяева. Нас просто очень долго обманывали. А может, и сейчас обманывают.
Страшные истории афганской войны
Последний год моего пребывания в Афганистане мне вспоминать не хочется. Стыдно. Теперь я знаю, что родился под счастливой звездой: за двадцать шесть месяцев моего пребывания в Афганистане среди моих подчиненных не было не только убитых, но даже раненых. Но самому мне везло чуть меньше. На одной из засад мне перебило осколками ноги. Врачи настаивали на ампутации. Пришлось сбежать из медсанбата. Ноги долго не заживали. И угроза их ампутации все равно оставалась. Даже несмотря на все заботы Шафи и его «волшебные» мази. В результате этой неопределенности я пару месяцев я не писал писем домой. Мог бы написать хоть что-то. Но видимо слишком жалел себя и совсем не думал о других. Возможно, я был и неплохим командиром, а вот сыном оказался никудышным. За эти два месяца моя мама поседела.
По милости моего заменщика, мне пришлось задержаться в Афгане на пару месяцев. А потому, когда я приехал домой, поросенок превратился в настоящего «свина». По крайней мере, весил он куда больше моего.
Но дни его были сочтены. Теперь оставалось лишь превратить эту груду мяса в симпатичные свиные котлетки, вырезку, грудинку и прочие деликатесы. Проблема возникла на ровном месте. Отец сказал, что не может зарезать Борьку. Это заявление было подобно грому средь ясного неба. Потому что кроме отца, больше «свина» резать было не кому.
Отец родился в деревне. И зарезать свинью для него не было проблемой. Но, похоже, с этим Борькой было связано слишком много переживаний, надежд и ожиданий, что он перестал быть обычной свиньей. А стал, чуть ли не членом семьи. Зарезать «члена семьи» отец не мог. А потому сделать это предложено было мне. Типа: ты породил его, тебе и. Можно подумать, это я заводил этого поросенка?!
Отец купил бутылку водки. Сказал, что это традиция. Выпил почти целый стакан. И после этого начал рассказывать мне, как и что я должен делать. На мое шутливое замечание, что водку должен пить тот, кто «режет», последовал вполне резонный ответ:
— Но ты же не пьешь. Зачем переводить хороший продукт?!
Затем отец начал объяснять мне на пальцах, куда я должен попасть ножом.
— Пап, да, не суетись. Я все сделаю.
Я взял штык от немецкой винтовки, что подарил мне бывший войсковой разведчик Коля Белянин. И направился к сараю. Отцу предложил подождать меня у дома. Не хотел, чтобы он смотрел. Но отец не согласился.
— Я должен. попрощаться. И должен. присутствовать.
Что еще он должен и зачем, мне было не понятно. Но когда он попрощался с поросенком, я зашел в загон к Борьке. И сделал то, что должен был сделать.
— Так нельзя! Ты его. Как человека. Так нельзя.
В первый же вечер мама устроила отцу настоящий скандал.
— Ты что, совсем с ума сбрендил?! Сын только что вернулся. Вернулся из ада. А ты его заставляешь снова.
Отец только сутулился. И виновато улыбался. Что он мог сказать ей в ответ? Когда-то он и сам был солдатом. И прекрасно понимал, что это была работа, которую кто-то должен был сделать. И какая разница, когда и откуда ты вернулся?
(отрывок из серии рассказов «Кое-что о ножах»)
P.S. Мое интервью о работе Советской военной разведки в Афганистане – Советская военная разведка в Афганистане
P.P.S. На фото: на Тотахане (отм. 1641 м.), 10 км. южнее Баграма, 1987 г.
Красная Звезда
Шаг за шагом, метр за метром.
Всё ещё палящее сентябрьское афганское солнце начало свой путь к закату, и совсем скоро здесь, в горах, станет совсем темно. А значит, и не безопасно. И тем не менее.
. шаг за шагом, метр за метром.
Субтропические кустарники дикого инжира и фисташек по обе стороны горной тропы уже сменили более высокогорных своих собратьев — кусты маслин, диких фиников и дикого винограда. Мы медленно спускались вниз и прошли примерно две трети пути, в голове моей уже уютно устроились три слова: помыться, поесть и поспать.
Шестым же в нашей группе был военврач, младший лейтёха Виктор Ерохин. Он был новичком в Афгане, и впервые выходил «в работу» с нашими парнями. Поговаривали, что Витя на гражданке «снюхался» то ли с дочкой, то ли с женой декана факультета медВУЗа, в коем и обучался.
Декан не одобрил такое, и Витя, получив от военной кафедры звание «младший лейтенант», совершил героический прыжок из деканата родной альма-матер, благополучно приземлившись в горвоенкомате.
Сейчас, когда надобность в нём отпала, и основная группа успешно выполнила задачу в долине реки Аргандаб и отошла на ночь на ближайшую заставу, к развилке на Ходжамульк — Витю запросили на базу. По долетевшей до нас информации, сегодняшняя дневная колонна с Севера понесла серьёзные потери «трёхсотыми», и лишние руки медика не помешают.
Шаг за шагом, метр за метром.
Камень за камнем, изгиб за изгибом.
Под ногами на тропе шуршит отрыми каменьями очередной даман — горная осыпь, разрушенная и осыпанная на тропу сильными сухими ветрами. Впереди, метрах в десяти от нас, идёт Ильяс с щупом миноискателя — тропа малохоженная и оттого опасная. Легко нарваться на растяжку, закладку или какой-нибудь другой сюрприз.
Ибо за восемь лет войны понатыкано их везде великое множество — и «духами», и «зелёными», и нами. Говорят, сначала наши офицеры метили в планшетах «свои» сюрпризы, но со временем проще стало очерчивать на картах «потенциально безопасные» тропы.
Ильяс — ульяновский татарин, хотя сам любит именоваться симбирским. В Афгане, как и я — с осени 1987-го, начинал службу в «ферганской» учебке ВДВ, где и постиг науку сапёра. Месяца через два совместной службы — а Ильяс с первого дня «попал» именно в моё отделение — мы с ним сдружились, а совместные боевые выходы только укрепили нашу дружбу.
Ильяс, с одной стороны, отличался каким-то феерически необузданным нравом, с другой — был тщателен в рутинной работе, такой, например, как сегодня. Следуя за ним, я понимал, что группа идёт «чистой» дорогой.
В арьергарде, отстав от группы метров на двадцать, идёт Сашка. Он — наши «глаза на затылке», оттого регулярно слышу в «портативке» сквозь естественные шумы и хрюканье его шёпот: «Всё чисто, командир». Сашка — хохол, харьковчанин, весельчак и приколист.
В Афгане всего три месяца, но если бы мне была поставлена задача «возьми троих и сделай нечто», я бы обязательно взял и Сашку, и Ильяса. А третьим — своего лучшего друга Аркашу Синицкого, с кем вместе служу в Советской Армии с первого дня «учебки». Но Синий сейчас на базе, их взвод «в работу» идёт завтра.
— Товарищ сержант, а сколько нам ещё идти?
Это наш «молодой» медик поравнялся со мной и спрашивает. Сильным движением правой руки завожу его за себя, на тропу, попутно объясняя как непутёвому ребёнку:
— Идём ровно, не вылезаем с тропы, лейтенант! Или к Аллаху в гости захотелось? Так путь туда быстр, да жизнь там не сахар. Вон, бородатые знают, небось.
Про себя же в уме быстро прикинул: мы почти спустились с хребта Маранджангар, что отделяет долину реки от дороги из Кандагара до водохранилища. Вот-вот начнётся виноградная «зелёнка», она будет плавно спускаться к пресловутой дороге, где нас и должна ждать броня до базы.
— Не дрейфь, лейтенант! Час примерно идти ещё, — сказал я. В это время рация хрюкнула и раздался шёпот Сашки:
— Командир, он ноги, по ходу, натёр. Хромает. Может, приляжем? Пусть переобуется или вообще свои берцы снимет.
Мне не хотелось делать привал по многим причинам.
Во-первых, идти оставалось не более часа, что было вполне по силам всем в нашей группе.
Во-вторых, сама тропа была мало используемой, «дикой»; именно такие тропы были «в почёте» у «бородачей», можно было некстати нарваться на их мобильную группу.
В-третьих. Ну, и в-третьих в мозгу моём давно уже стучали молоточком: «помыться-поесть-поспать».
Однако, медленно идти вниз по склону, даже и по тропе, очень тяжело. Ноги как бы сами по себе хотят сорваться в бег, их мышцы напрягаются более обычного, к тому же стопы располагаются на земле не в обычных своих положениях, а словно ты идёшь на каблуках.
Память тотчас явила мне картину из прошлого: девять месяцев назад я и сам так же вот мучился от натёртых пяток. Тогда наш командир Егорыч таки дал команду к привалу.
Выбирать место смысла не было. Справа тропу подпирала почти вертикальная каменистая стена метров пяти высотой, её верхний край обильно украшали заросли диких фисташек, за которыми не было видно ничего. Слева же уже начинались виноградники местных декхан, начинающиеся далеко у дороги и простирающиеся аж сюда, на подножие хребта.
Оставив Сашку метрах в двадцати выше по тропе, мы впятером повалились на землю. Организм сразу отозвался истомой благодарности: стало понятно, как устали от долгой медленной ходьбы ноги. Шея тоже устала, постоянно находясь в согнутом вперёд состоянии.
— Полчаса перекур. В рост не вставать, курить в кулак и лицом к стене.
Солнце на западе зацепило край горы Ширгар. Слева от меня расположился Ильяс, правая рука которого привычно держала цевьё Калашникова, справа, сбросив с ног надоевшие берцы, улёгся медик. Двое представителей союзников — офицеры Республиканской Армии — расположились чуть поодаль, откуда сразу пахнуло анашой.
Привалившись головой на камень, я принялся созерцать виноградники, отбрасывающие длинные тени к востоку. Крестьян не было видно, видимо, подошло время вечерней молитвы. Виноградники ровными рядами спускались вниз в предгорную долину, устремляя свои стройные ряды к грунтовой дороге. Примерно через полкилометра их стройность визуально терялась, сливаясь в единый зелёный ковёр.
В одном месте это зелёное море нарушалось неким подобием острова — одинокая высотка под народным названием «Лысая» и обозначенная на карте числом «992» (метры над уровнем моря), блестела жёлтым предзакатным цветом.
Видимо, в какой-то момент я задремал. Очнулся я от того, что Ильяс, до того вроде бы дремавший слева от меня, словно пригвоздил меня к земле своей массой.
Одетый в усиленный бронник, он распластался на мне, прикрывая собой мои грудь и голову: «Командир. Снайпер!»
Голова моя инстинктивно повернулась вправо.
Младший лейтенант Витя Ерохин сидел у стены. Казалось, он безотрывно смотрел на те самые виноградники. И только ровная дырочка во лбу над левым глазом указывала нам на то, что Витя на пути к Аллаху.
Силой скинув Ильяса с себя, я посмотрел на Лысую. Мне показалось, что я успел заметить блеск оптики снимающегося с позиции «душмана».
Несколько секунд назад мы все были у него как на ладони — кроме разве что Сашки Смагина. И выбрал он офицера.
Младший лейтенант Виктор Ерохин был посмертно награждён орденом «Красной Звезды».
Имена и фамилии изменены. Не известны судьбы большинства персонажей очерка.
С чего начинается везение на войне? ( Воспоминание о войне в Афганистане. Александр Карцев )
(советы тем, кто придет после нас)
В Кабуле я заехал в свой полк, чтобы сдать отпускной билет, а заодно и передать ребятам из отдельного разведвзвода 1-го мотострелкового батальона кое-какие подарки от их родителей (в отпуске я заезжал их проведать).
На следующий день из полка должна была идти колонна в Баграм. Так что у меня появился шанс попасть в свою родную шестую мотострелковую роту уже в самое ближайшее время. Перед самым отъездом ко мне в комнату пришла настоящая делегация: заместитель командира разведвзвода сержант Валера Тарыгин, командир отделения сержант Андрей Куценко, разведчик Илья Третьяков.
Ребята попросили меня принять командование их взводом. Да, это была немного странная и даже чуточку забавная ситуация, когда тебя назначают на должность не вышестоящие командиры, а просят об этом твои бывшие подчиненные.
Наверное, если бы я попросил об этом командира полка, он пошел бы мне навстречу? Но, к сожалению, у меня были совершенно другие задачи, которые решать, кроме меня, было некому. И я попытался объяснить своим разведчикам, что в армии иногда приходится делать не то, что хочется, а то, что нужно. А еще добавил, что их новый командир – офицер грамотный и очень толковый.
Не знаю, услышали ли меня ребята? Но на прощание Валера Тарыгин произнес забавную фразу:
— Товарищ старший лейтенант, а вы знаете, что в полку вас называют «везунчиком»? Это из-за того, что у вас не бывает потерь.
Я не знал этого. Но почувствовал такую невысказанную боль в словах своего боевого зама, что у меня на мгновение защемило сердце. И я понял, что мне хотели сказать мои разведчики. Но не решились.
12 мая 1987 года под Чарикаром отдельный разведвзвод первого мотострелкового батальона попал в засаду. Тяжело ранен был командир разведвзвода и мой хороший приятель лейтенант Евгений Валентинович Шапко (не приходя в сознание, он умер 6 августа 1987 года). В том же бою погибли еще четыре разведчика с разведвзвода и многие были ранены.
После этого мне пришлось два месяца исполнять обязанности начальника разведки первого батальона, командира разведвзвода. Почти месяц воевать вместе со своими ребятами на пакистанской границе под Алихейлем.
Да, я понял, что хотели сказать мне мои разведчики. Они просто хотели остаться живыми. И почему-то верили, что под моим командованием у них это обязательно получится.
Помнится, тогда я впервые подумал, что это очень здорово, что среди моих подчиненных не было убитых. Не было, когда я командовал мотострелковым взводом. Когда два месяца исполнял обязанности начальника разведки, командира отдельного разведвзвода второго мотострелкового батальона (вместо уехавшего в отпуск Толи Викторука). Когда командовал отдельным разведвзводом в первом мотострелковом батальоне. Когда был прикомандирован с бронегруппой к 459-й отдельной роте специального назначения. Когда…
Да, за все двадцать шесть месяцев своей службы в Афганистане среди моих подчиненных не было ни одного убитого, ни одного раненого. Разве что самого изредка цепляло.
Везение? Конечно же, да! Но я долго пытался понять, разобраться, с чего оно началось – это везение? И как сделать так, чтобы такое везение было и у других командиров?
В 1968 году в кинофильме «Щит и меч» в исполнении Марка Бернеса прозвучала замечательная песня на слова Михаила Матусовского «С чего начинается Родина». В этой песне есть ответы на многие вопросы. В том числе, и на тот, с чего всё начинается?
Однажды, во время обеденного перерыва я решил проведать своего отца, работавшего в соседнем цехе слесарем. Просто повидаться да перекинуться парой слов.
Но толком поговорить с отцом у меня тогда не получилось. До окончания перерыва оставалось еще минут десять, когда пришел мастер и собрал всех рабочих за столом. Потом они нескольких минут обсуждали, как отремонтировать какой-то механизм. Тогда я еще ничего не знал о «мозговом штурме». Но, помнится, меня сильно удивило, что мастер выслушал все предложения. И только после этого поставил задачу двум слесарям, как и что сделать.
А ведь задача была не самая сложная. Мастер мог бы сам принять решение и не устраивать никаких диспутов. Я не удержался и спросил об этом отца.
— Было несколько вариантов. А выбрать нужно было лучший.
Когда на четвертом курсе Московского высшего общевойскового командного училища меня готовили к командировке в Афганистан, мой наставник Сан Саныч Щелоков рассказал мне о понятии «Восточный базар».
Это когда покупатель заходит в лавку, дукан (духан по-местному), и спрашивает цену приглянувшейся вещи. Дуканщик может не продать товар такому покупателю. Или продаст втридорога. Потому что это плохой покупатель и плохой человек. Хороший покупатель поздоровается, поинтересуется здоровьем. Спросит: как обстоят дела, как идет торговля? Пожелает удачи в делах и расскажет новости большого мира. Вечером дуканщик расскажет эти новости своей жене. Жена приготовит вкусный ужин, и всю ночь будет любить своего мужа горячо и страстно. Потому что нельзя не любить такого умного и знающего мужа. А утром, набирая из арыка воду в кувшин, она расскажет услышанные новости своим подругам и соседкам. Соседки и подруги будут удивленно цокать языками и завистливо смотреть ей вслед.
За этот взгляд, за вкусный ужин, за жаркие страстные ночи дуканщик предложит покупателю самую низкую цену. Потом поторгуется и снизит её еще немного. Ибо так принято на Востоке. И останется с прибылью. Ведь без прибыли нет торговли. В стране, где нет телевидения, а газеты продаются лишь в столице, новости можно узнать только от путников. А потому, для правильных покупателей всегда открыта дверь дукана.
С этим нужно было срочно разбираться и что-то делать. Но я только что приехал из Союза, опыта командования у меня еще не было. Да, и авторитета среди бойцов, тоже. В училище нас учили последовательности работы командира взвода при организации боя: необходимо уяснить задачу, оценить обстановку, принять решение, провести рекогносцировку, отдать приказ, организовать взаимодействие и т.д. Во время учебы в училище это казалось так просто!
Но я догадывался, что моя инициатива о совершенствовании инженерного оборудования заставы едва ли будет воспринята моими бойцами «на ура».
Помнил о том, что любое действие вызывает противодействие (насколько оно может быть сильным, мог только догадываться). И помнил о «Восточном базаре». А потому вместо того, чтобы просто отдать приказ, собрал совещание сержантов. И начал его не с разбора «полётов», а с обсуждения проекта бани и солдатской столовой на заставе, которые мечтал построить еще мой предшественник Женя Шапко (как говорится в одном славном мультфильме, нормальные герои всегда идут в обход).
Проблемы были обычные – дефицит строительных материалов и недостаток опыта. Нет, разумеется, опыт строительства у меня был. Чуть ли не с рождения я участвовал вместе со своим отцом в процессе строительства и ежегодной перестройки нашего небольшого дачного домика. Когда немного подрос, не раз помогал отцу перекладывать печь.
Но я помнил об уроке, который получил после восьмого класса на работе у отца. Помнил о совещании, которое проводил мастер. А потому, прежде, чем командовать и отдавать распоряжения, я выслушал предложения своего заместителя сержанта Нигмата Хашимова (ему на то время было уже 26 лет, до службы в армии Нигмат окончил педагогический институт, работал учителем русского языка в школе, был женат и у него недавно родилась дочка), санинструктора роты сержанта Алишера Разакова, командиров отделений. Ребята были в основном из Средней Азии, многим приходилось дома работать с глинобитным кирпичом. Руки у них росли откуда нужно и головы были на месте. Житейского опыта и опыта строительства тоже явно было побольше моего.
Когда мы начали строительство, во время одного из перерывов, я поднял вопрос о том, что наши бойцы слишком мало времени проводят на спортивном городке (спортивный городок наш был очень крохотным, из спортивного инвентаря – несколько танковых траков и кое-какие железки. А ведь на заставе есть прекрасная возможность хорошенько подкачаться, чтобы приехать домой настоящими атлетами. И особенно это актуально для тех, кто скоро уезжает на дембель.
Незаметно разговор наш перешел на то, что вообще-то дембель у многих из них в опасности. Понятно, что заступать на посты вечером лучше всего – отстоял два часа, пока на заставе еще никто не спит, и баиньки до подъема. Хуже стоять на посту утром, когда глаза слипаются. Но в постовой ведомости почему-то именно на утренние часы записаны молодые бойцы. А ведь, если духи надумают напасть на заставу, то нападут они именно утром.
— Понимаю, что вы уже многое повидали и послужили, но подумайте об этом на досуге. Если на постах будут самые опытные бойцы, когда на заставу нападут духи, тогда у нас появится шанс уцелеть. И вернуться домой живыми. Если на постах будут только молодые, шансов уцелеть у нас не будет. Ни у кого. Порежут их и всех нас, как сонных котят.
На следующий день в постовой ведомости произошли серьезные изменения. А строительство долговременной огневой точки у входа в казарму, к которому мы приступили вскоре, усиление стрелково-пулеметных сооружений и другие работы по инженерному оборудованию заставы, после строительства столовой и бани, воспринимались уже спокойно и вполне конструктивно.
Вскоре мы стали проводить тренировки в составе боевых троек (старший тройки ведет прицельный огонь, второй боец обеспечивает плотность огня, молодой – снаряжает магазины) по отработке действий при нападении на заставу, отрабатывать различные вводные. Проблем с личным составом у меня не было. Потому что теперь это был мой взвод и мои бойцы.
Вскоре мне пришлось принять под командование отдельный разведвзвод. Позднее второй. В сложных ситуациях я никогда не считал зазорным провести совещание сержантов и выслушать их предложения. Потому что у многих из них было побольше опыта, чем у меня – и житейского, и боевого. Этому научил меня мой отец и неизвестный мне мастер: способов выполнить боевую задачу много, нужно выбрать лучший.
Но теперь я знаю, с чего начинается везение на войне. С песни Михаила Матусовского. Потому что воевать стоит только ради защиты нашей Родины, своих родных и близких, а не коммерческих интересов олигархов, которые рано или поздно, но обязательно предадут и продадут нас.
Везение на войне начинается с привычки к труду, которая прививается с раннего детства. Потому что солдатский труд – один из самых тяжелых. И чтобы вернуться домой живым, нужно быть к нему готовым.
Я хочу сказать огромное спасибо моим родителям, моим командирам, моим учителям и наставникам, моим подчиненным и моим ученикам, за то, что они научили меня всему этому и сделали меня таким «везунчиком». Потому что это великое счастье для любого командира, когда все его бойцы возвращаются домой целыми и невредимыми.
Живите долго, ребята! И пусть ваши подчиненные, ваши друзья и товарищи всегда возвращаются домой живыми!