страна негодяев есенин история создания
С. Есенин о родной Стране Негодяев
«В годы революции был всецело на стороне Октября, но принимал все по-своему, с крестьянским уклоном» [3, с. 6] – напишет поэт в своей автобиографии.
Впрочем, можно заметить, что в своем изображении трагических перипетий Гражданской Войны он поднимается выше «узко-крестьянского взгляда» и пытается дать широкую панораму событий, показав внутренние экзистенциальные мотивы ее участников… Не просто изображать события в черно-белом цвете, а понять психологию (душевные порывы) сражающихся сторон.
И этим талантливейший русский поэт может сослужить добрую службу исторической науке. В зеркале есенинских глаз участвующие в национальной междоусобице политические силы предстают в образе поэтических героев, чьи действия описываются не пером стремящегося к объективности историографа-позитивиста. Не заключаются в рамки интерпретативного текста идеолога, объясняющего все по априорно-принятой схеме… Они предстают в богатстве противоречий своей субъективной жизни, которая и придает объективно происходящему значение и силу.
Недаром поэт для своего художественного метода берет за образец ни много ни мало Шекспира.
А известному советскому теоретику искусства А. Воронскому заявляет: «…Имейте в виду: я знаю – вы коммунист. Я – тоже за Советскую Власть, но я люблю Русь. Я – по-своему. Намордник я не позволю одеть на себя и под дудочку петь не буду. Это не выйдет» [3, с. 82].
Идея поэмы «Страна негодяев» – изображение Гражданской Войны во всей ее многомерности. Показать правду – и, соответственно, неправду – всех ее участников. Вывести на свет, что ими движет.
Понять. Изобразить не реалистически, а гипер-реалистически. Чтобы лиризм и патетика поэтических слов сообщали читателю то, что не могут рассказать газетные хроники. Последние всегда суть искажение, преподносящее события под определенным углом… Даже если это угол – нарочитой «строгой объективности», который может искажать историю не меньше намеренной предвзятости… Также как однобокие исторические мемуары.
Есенин слушает своих героев. Пытается влезть в их «шкуру». «Он берет на себя личную ответственность за душу каждого…» [4, с. 223].
Комиссаров, красноармейцев, колеблющихся попутчиков, бандитов. Личное знакомство с прототипами действующих лиц этому художественному проникновению помогает.
Поэма начинается с картины охватившей страну разрухи. На Россию словно опустилась тьма. Ночь, в которой не видно проблеска света. В этом мраке, как тени, копошатся герои и сетуют на происходящее.
Это еще ничего…
Там… За Самарой… Я слышал…
Люди едят друг друга…
В происходящем автор видит даже черты фатализма. В обрушившихся на Россию несчастиях проступает что-то неотвратимое. Их невозможно избежать. Это выше человеческой воли.
Красный комиссар Чекистов хочет этой природной и социальной фатальности противостоять. Бороться с сами Хроносом:
Мать твою в эт-твою!
Ветер, как сумасшедший мельник,
Крутит жернова облаков
День и ночь…
День и ночь…
А народ ваш сидит, бездельник,
И не хочет себе помочь.
Нет бездарней и лицемерней,
Чем ваш русский равнинный мужик!
Коль живет он в Рязанской губернии,
Так о Тульской не хочет тужить.
Есть мнение, что в образе Чекистова Есенин намеривался изобразить «демона Революции» Льва Троцкого. Даже о народе тот говорит не «наш», а «ваш»…
Однако, скорее, даже сама фамилия героя – «Чекистов» говорит о том, что это собирательный образ.
Олицетворение чрезвычайных комиссий, которые хотят «поднять Россию на дыбы». Взнуздать историю, и погнать в правильном направлении.
Хотя определенные параллели с Л. Д. Троцким действительно есть.
На реплику собеседника, что он – «настоящий жид», а всамделишная его фамилия не Чекистов, а Лейбман… Тот со смехом возражает:
Менее радикальные, но вполне в духе этих строк мысли можно действительно найти у Троцкого, который в работе «Литература и революция» утверждал, что «революция означает окончательный разрыв народа с азиатчиной, с XVII столетием, со святой Русью, с иконами и тараканами» [5].
Да и самому автору такие взгляды не вполне чужды. Хотя в 1923 году Сергей Есенин писал
…за все за грехи мои тяжкие,
За неверие в благодать
Положили меня в русской рубашке
Под иконами умирать.
Но как бы это не вязалось с его созданным в народном сознании мифологизированном образом, мог одновременно прикуривать от лампады иконы [3, с. 220]… Или начертать
Время мое приспело,
Не страшен мне лязг кнута.
Тело, Христово тело,
Выплевываю изо рта…
Даже богу я выщиплю бороду
Оскалом моих зубов.
Ухвачу его за гриву белую
И скажу ему голосом вьюг:
Я иным тебя, господи, сделаю,
Чтобы зрел мой словесный луг!
(«Инония»)
В широту его русской натуры и первое, и второе прекрасно вмещалось.
Поэт объясняет читателю, откуда у «чекистовых», с которыми тесно общался в послереволюционные годы, такая ненависть ко всему старому и исконно русскому.
Чекистов:
Видишь ли… я в жизни
Был беднее церковного мыша
И глодал вместо хлеба камни.
Но у меня была душа,
Которая хотела быть Гамлетом.
Организаторам и проводникам дела революции противостоит бандит Номах. Имя «Номах» без сомнения переделанная фамилия знаменитого анархиста Махно. (В частных разговорах поэт сам это признавал [3, стр. 174] ). Хотя и этот персонаж нечто большее, чем его реальный исторический прототип.
В большей степени, чем распространять доктрины анархизма, он проповедует своеобразный русский бандитский экзистенциализм. Наглядно демонстрируя, как абстрактные общие анархистские установки легко перерастают в конкретный бандитизм.
Люди устраивают договоры,
А я посылаю их к черту.
Кто смеет мне быть правителем?
Пусть те, кому дорог хлев,
Называются гражданами и жителями
И жиреют в паршивом тепле.
Это все твари тленные!
Предмет для навозных куч!
А я – гражданин вселенной,
Я живу, как я сам хочу.
Ваше равенство – обман и ложь.
Старая гнусавая шарманка
Этот мир идейных дел и слов.
Для глупцов – хорошая приманка,
Подлецам – порядочный улов.
Видна и общность Чекистова и Номаха. Комиссар называет себя «гражданином Веймара». Номах берет выше… Культурной Германии с теплыми сортирами и сублимированным эрзац-кофе – ему мало. Он – «Гражданин Вселенной».
С таким Номахом («Махно») Чекистову («Троцкому»), конечно, трудно тягаться…
В бандита Есенин добавляет и частичку себя. Порой монолог Номаха просто повторяет некоторые строфы «Москвы кабацкой».
Мой бандитизм особой марки.
Он сознание, а не профессия.
Слушай! я тоже когда-то верил
В чувства:
В любовь, геройство и радость,
Но теперь я постиг, по крайней мере,
Я понял, что всё это
Сплошная гадость.
Долго валялся я в горячке адской,
Насмешкой судьбы до печёнок израненный.
Но… Знаешь ли…
Мудростью своей кабацкой
Всё выжигает спирт с бараниной…
Теперь, когда судорога
Душу скрючила
И лицо, как потухающий фонарь в тумане,
Я не строю себе никакого чучела.
Мне только осталось –
Озорничать и хулиганить…
Высокая романтика мгновенно улетучивается, как только дело касается денег. Анархист планирует налет на эшелон, перевозящий золотые слитки.
Третью силу в поэме представляет красноармеец-доброволец Замарашкин. Он спорит и с комиссарами, и с бандитами, отстаивая национальную идею.
Я не был никогда слугой.
Служит тот, кто трус.
Я не пленник в моей стране,
Ты меня не заманишь к себе.
Возможно через Замарашкина поэт хочет озвучить свои чувства и чувства других «попутчиков» Советской Власти, потому что схожие с этими словами тирады Есенин произносил не раз… На манер той, которую сказал марксисту Воронскому (расстрелянному в 1937 г.), обозначая то, что их разделяет.
Автор не скрывает слабости попутчиков. Симптоматична сама фамилия «Замарашкин». Запутанность позиции интеллигента демонстрирует даже то, что ничего идейно внятного он не формулирует.
Налетчика не может остановить, комиссара – переспорить. И именно в его уста вкладываются слова о бессилии перед нависшим над страной историческим Роком. Перед опустившимся Царством Ночи.
Помнишь, мы зубрили в школе?
«Слова, слова, слова. »
Впрочем, я вас обоих
Слушаю неохотно.
У меня есть своя голова.
Я только всему свидетель…
В поэме веет настроениями шекспировского «Гамлета» и блоковского «Балаганчика». И, видимо, так этот период российской истории воспринимал и сам поэт.
Казалось бы, это время действия и социальной активности, но попавшие в водоворот событий народные массы парадоксально ощущают свое бессилие. В Самаре уже «едят людей», а попутчик Замарашкин охраняет железную дорогу.
Брутальный Номах торжествует над ним. Упивается своей властью. Оскорбляет.
Комиссары грозят расстрелять. Интеллигент не может ответить…
Оба комбатанта выигрывают на его растерянном фоне.
Еще более комично показано дворянство. «Бывшие»… Их Сергей Есенин встречал в московских, берлинских, парижских кабаках в большом количестве.
Реальной идейной силы они не представляют. Что видно и предрешило их поражение в произошедшей Гражданской Войне.
Катастрофа белого движения состояла в том, что им нечего было предложить детям рабочих и крестьян. Поэтому белые не могли вдохновить на что-то и народного поэта С. Есенина.
Все разговоры «по душам» сводились к тому, как раньше было хорошо, а теперь плохо, когда властвует хам. Отсюда и такое изображение поэтом «бывших».
Бывшие поют песню Петра Лещенко.
Все, что было.
Все, что мило.
Все давным-давно
Уплы-ло…
И кому же из нас незнакомо,
Как на теле паршивый прыщ, –
Тысчи лет из бревна да соломы
Строят здания наших жилищ.
10 тысяч в длину государство,
В ширину окло вёрст тысяч 3-х.
Здесь одно лишь нужно лекарство –
Сеть шоссе и железных дорог.
Вместо дерева нужен камень,
Черепица, бетон и жесть.
Города создаются руками,
Как поступками – слава и честь.
Подождите!
Лишь только клизму
Мы поставим стальную стране,
Вот тогда и конец бандитизму,
Вот тогда и конец резне.
Этим они и притягивают Замарашкина и других попутчиков. Интеллигент Замарашкин готов слушаться их приказов.
Это уже не просто «слова, слова, слова…».
Впрочем, есенинские комиссары признают, что в отношении крестьянства они перегнули палку. В расцвете бандитизма есть доля и их вины.
У нас портят железные дороги,
Гибнут озими, падает скот.
Люди с голоду бросились в бегство,
Кто в Сибирь, а кто в Туркестан,
И оскалилось людоедство
На сплошной недород у крестьян.
Их озлобили наши поборы,
И, считая весь мир за Бедлам,
Они думают, что мы воры
Иль поблажку даём ворам.
Потому им и любы бандиты,
Что всосали в себя их гнев.
Гражданская Война продолжается и из-за властного произвола красных.
И в ответ партийной команде,
За налоги на крестьянский труд,
По стране свищет банда на банде,
Волю власти считая за кнут.
В этих строках, безусловно, отразилась мрачные реалии пост-революционной ситуации, которым поэт был свидетель. И вину за которые возлагал на коммунистическое руководство.
В письме Н. Клюеву 5 мая 1922 года – «В Москву я тебе до осени ехать не советую, ибо здесь пока все в периоде организации и пусто — хоть шаром покати…. Голод в центральных губ почти такой же, как и на севере» [2].
В знаменитом письме А. Б. Кусикову из-за границы 7 февраля 1923 года – «Тоска смертная, невыносимая, чую себя здесь чужим и ненужным, а как вспомню про Россию, вспомню, что там ждет меня, так и возвращаться не хочется…. Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть. Надоело мне это бл…дское снисходительное отношение власть имущих, а еще тошней переносить подхалимство своей же братии к ним… Ну да ладно, оставим этот разговор про ТЁтку» [2].
Без сомнения Есенин, как и его герои, осознавал мощь коммунистов. Силу организации, вбирающей людей и осуществляющей функцию власти над Россией.
Организации, имеющей тысячи ячеек, работающих по единому плану. Несогласные единичные личности сметались, как пыль, на ее пути. Неслучайны слова о загадочной «ТЕтке» (ГПУ) в письме Кусикову…
Таким образом, финал поэмы приобретал судьбоносное значение.
Если бы действие завершилось поимкой Номаха, это означало окончательное принятие Есениным установленных для литературы правил.
Организация и идейная крепость побеждают стихию. Поэт признает правоту Советской Власти, и ассоциирует себя с ней.
Также как Номаха, выловят других повстанцев. Есенин из «попутчика» станет советским писателем. Писателем, поставившим свое перо на служение Партии.
Трудно представить себе произведение советского автора, в котором над чекистами одержал бы победу бандит… (Я такого советского фильма не видел ни разу).
Такую развязку «Страны Негодяев» в черновом варианте Есенин действительно писал…[1]. Но Сергей Александрович, как замечают многие, был поэт необычный. В его творчестве литература и жизнь не просто соприкасались, или отражались, но сливались друг с другом.
Искусство становилось жизнью, а жизнь – искусством. Подобный финал поэмы, хотя, в общем, он соответствовал исторической истине, поэта не устраивал.
Искусство должно было победить жизнь. А налетчик Номах – чекистов. Вопреки всякой логики уйти у них прямо из-под носа… Унести с собой украденное у государства золото.
Как бы власть не старалась, какие бы меры не принимала, какие бы гайки не закручивала… Стихия должна остаться неукрощенной.
Также как чувство симпатии автора к выдуманному анархисту-бандиту не укрощенным рассудочными доводами, что так быть не должно…
Избранная концовка – хотел этого автор, или нет… – показала и еще одну важную вещь. Окончательная победа в Гражданской Войне любой из сторон невозможна. В душах людей всегда остаются непобежденные зоны…
Точки сопротивления.
Осознанно или неосознанно они себя проявляют.
Литература и источники
1. Еременко Н. А. Американская тема в творчестве С. А. Есенина: поэтика и контекст (текст диссертации). http://imli.ru/upload/docs/Dissertatciya_Eremenko.pdf
2. Есенин С. А. Письма. http://esenin-lit.ru/esenin/pisma/pisma.htm
3. Есенин С. А. Эта жизнь мне только снится. Москва: Издательство АСТ, 2015.
4. Куняев Ст. Ю., Куняев С. С. Сергей Есенин. М.: Молодая гвардия, 2015.
5. Trotsky L. Literature and Revolution. Haymarket Books, 2005.
Статья опубликована в одном университетском сборнике.
Страна негодяев есенин история создания
Сергей Есенин – олицетворенная любовь к России, к ее прекрасной природе, к ее прекрасным людям:
И вдруг – та же Родина, бесконечно любимая Русь, Россия из страны березового ситца становится «страной самых отвратительных громил и шарлатанов».
Круто. Как только ни называли свою землю русские поэты, но страной негодяев. Неужели Есенин действительно считал, что безнравственные люди составляют большинство населения России?
«Страна негодяев» при жизни автора не издавалась (очевидно, из-за политической остроты), в течение десятилетий не была известна широкому читателю, не включалась в сборники поэм и собрания сочинений и лишь упоминалась в предисловиях и биографических статьях. Поэтому, наверное, нелишним будет вкратце напомнить сюжет поэмы.
Предварительное замечание. Драматические произведения, написанные стихами, бывают так же динамичны, насыщены сценическими событиями, приключениями, неожиданными поворотами действия, как «обычные», прозаические. Например, «Эрнани» и «Король забавляется» Гюго, «Сирано де Бержерак» Ростана, да хоть бы «Давным-давно» («Гусарская баллада») нашего Александра Гладкова.
А есть поэтические произведения, написанные в драматической форме («слева – кто говорит, справа – что говорит»), но сохраняющие свою лирическую сущность. Например, трагедия Владимира Маяковского с запоминающимся названием «Владимир Маяковский». Там не столько действие, сколько монологи да исповеди. Можно, конечно, и этот «материал» поставить на сцене, но ведь поставить на сцене можно и песни, и диалоги Платона, и телефонный справочник.
«Пугачев» Сергея Есенина – это не драма, а поэма. Особая, вычурная, не индивидуализированная, речь квази-персонажей, за которых всё время вещает сам автор. Вместо раскручивания интриги – бесконечные откровения героев.
А вот «Страна негодяев» гораздо больше, чем «Пугачев», похожа на «нормальную» пьесу, т.е. хорошо сделанную в соответствии со славными аристотелевскими традициями («можно обойтись без характеров, но не без фабулы»).
…Итак, 1919 год. Зима. Будка охранника на Уральской железной дороге. Комиссар Чекистов, отвечающий за безопасность движения, беседует с пришедшим на смену красноармейцем-добровольцем Замарашкиным.
Действие перемещается в салон-вагон экспресса, в котором везут добытое на приисках золото. Комиссар Рассветов делится с соратниками воспоминаниями об Америке и ее технических достижениях: вот бы и в России так!
Поезд останавливается: впереди повреждены пути. Надо на паровозе привезти ремонтную бригаду…
Как бы не так! Это всё подстроила банда Номаха. Вагон с золотом угнан и разграблен, паровоз взорван…
Номах собирается уехать в Киев, но китаец-коммунист Литза-хун (Ли цзыхунг, по принятой сегодня транслитерации), действующий под видом торговца опиумом, его выслеживает и раскрывает планы бандитов.
В Киеве устроена засада на Номаха и его сподвижника, но им удается обмануть милиционеров во главе с Чекистовым.
Попробуем разобраться с персонажами.
По нескольким признакам главным героем и основным двигателем действия поэмы-драмы надо признать предводителя бандитов Номаха. Функции же его антагонистов, ведущих контрдействие, разделены между обоими большевистскими комиссарами и Замарашкиным.
Образ Номаха восходит, с одной стороны, к благородным разбойникам западноевропейской литературы, от Робин Гуда до Ринальдо Ринальдини, а с другой стороны – к русским мятежным скитальцам, от Алеко и Раскольникова до Бакунина и Кропоткина. Он не честолюбец и не властолюбец, а игрок, ставящий на кон собственную жизнь. Почти всё награбленное он, разумеется, тут же раздает: «Приятно мне под небом голубым / Утешить бедного и вшивого собрата».
Он провозглашает набор традиционных бунтарски-индивидуалистических идей и лозунгов, повторенных позже в «Москве кабацкой»: «Если мир не соответствует моим идеалам, тем хуже для него», «Мещанин по существу ничем не отличается от бандита», «Гамлет, как борец с ложью, в наши дни стал бы вором», «Быть люмпеном-хулиганом честнее, чем прислуживать власти».
Пусть те, кому дорог хлев,
Называются гражданами и жителями
И жиреют в паршивом тепле…
А я — гражданин Вселенной,
Я живу, как я сам хочу!
Таким нигилистом Номах был не всегда:
Пришли те же жулики, те же воры
И вместе с революцией
Всех взяли в плен.
Перед нами тип революционера-романтика, о котором с таким презрением отзывался Ленин.
Я хочу сделать для бедных праздник.
З а м а р а ш к и н
Они сделают его сами.
Они сделают его через 1000 лет.
З а м а р а ш к и н
А я сделаю его сегодня.
Номах хочет не просто переделать окружающий мир, но и переделать его БЫСТРО, а когда обнаружилось, что быстро не получается, потерял интерес, разочаровался и разуверился.
В отличие от комиссаров, у которых есть твердые убеждения, горячая вера, жизненная цель, Номахом движет не столько политическая идея, сколько физиологическая жажда острых ощущений. Не стремление осчастливить человечество (или хотя бы одну страну), а потребность испытать стресс и сопутствующий выброс адреналина в кровь:
Я люблю опасный момент,
Как поэт — часы вдохновенья,
Тогда бродит в моем уме
Изобретательность
До остервененья…
…Мой бандитизм особой марки.
Он сознание, а не профессия.
Хуже того: логика беспощадной борьбы с государством (пусть большевистским) неизбежно приводит Номаха к мыслям вполне изменническим: переправить награбленное золото в Польшу, собрать отряд единомышленников, вторгнуться в Страну Советов и попробовать свергнуть правительство:
…Я не целюсь играть короля
И в правители тоже не лезу,
Но мне хочется погулять
И под порохом, и под железом.
Мне хочется вызвать тех,
Что на Марксе жиреют, как янки.
Мы посмотрим их храбрость и смех,
Когда двинутся наши танки.
Эти замыслы вызывают восторг сподвижников, повстанцев-бандитов:
— Я как-то отвык без войны.
— Мы все по ней скучаем.
Допустим, у Номаха достаточно золота, чтобы купить танки, но кто их ему продаст? «Заграница нам поможет»? Вот так лирический двойник Есенина!
Правда, Номах прячется от сыщика-китайца за портретом Петра Великого, но можно ли видеть в этом, как это делают некоторые критики, подтверждение русскости и державности?
Чекистову в поэме отведена тоже очень важная роль. Он первым появляется на сцене, и последняя реплика также принадлежит ему
Приведем выразительный диалог:
А народ ваш сидит, бездельник,
И не хочет себе ж помочь.
Нет бездарней и лицемерней,
Чем ваш русский равнинный мужик!
Коль живет он в Рязанской губернии,
Так о Тульской не хочет тужить.
То ли дело Европа?
Там тебе не вот эти хаты,
Которым, как глупым курам,
Головы нужно давно под топор.
З а м а р а ш к и н
Слушай, Чекистов.
С каких это пор
Ты стал иностранец?
Я знаю, что ты
Настоящий жид.
Фамилия твоя Лейбман,
И черт с тобой, что ты жил
За границей.
Все равно в Могилеве твой дом.
Ха-ха!
Ты обозвал меня жидом?
Нет, Замарашкин!
Я гражданин из Веймара
И приехал сюда не как еврей,
А как обладающий даром
Укрощать дураков и зверей.
Я ругаюсь и буду упорно
Проклинать вас хоть тысчи лет,
Потому что.
Потому что хочу в уборную,
А уборных в России нет.
Странный и смешной вы народ!
Жили весь век свой нищими
И строили храмы Божии.
Да я б их давным-давно
Перестроил в места отхожие.
Ха-ха!
Эта сценка много раз цитировалась в различных почвенно-патриотических изданиях для иллюстрации как дьявольского нутра отдельно взятого жида-комиссара, так и антирусской и античеловеческой сущности всего сионизма. Разумеется, возможно и такое толкование. Нам, представляется, однако, более логичной и психологически обоснованной не такая возвышенная, а вполне бытовая трактовка.
Исходя из контекста беседы, нездоровый, усталый, раздраженный человек изливает свои чувства на всё окружающее, на весь мир, проклинает стужу, ветер, червивую селедку, вонючих черемисов, грязную мордву (вот так интернационалист!). Русский попался под руку – комиссар и русских не пощадит.
Замарашкин его стыдит и утешает: мол, не злись, что поделаешь, время такое, нам еще ничего, а в других местах, по слухам, едят человечину!
Вот окончание этого диалога:
Что скажешь, Замарашкин?
Ну?
Или тебе обидно,
Что ругают твою страну?
Бедный! Бедный Замарашкин.
З а м а р а ш к и н
Черт-те что ты городишь, Чекистов!
Мне нравится околёсина.
Видишь ли. я в жизни
Был бедней церковного мыша
И глодал вместо хлеба камни.
Но у меня была душа,
Которая хотела быть Гамлетом.
Примечательно, что простой русский человек считает еврея-комиссара не иностранцем, а своим, не вступает с ним в спор, не опровергает гневно русофобские выпады, не обижается на оскорбления Чекистова-Лейбмана, а снисходительно-добродушно отмахивается от них, не принимая всерьез («Черт-те что ты городишь»). И сам Чекистов не обижается за «жида», он, по сути, извиняется, оправдывается: он не излагал свою политическую программу, а скорее поддразнивал Замарашкина. Как иначе понимать слова насчет «околёсины»?
Есть любопытное свидетельство в пользу того, что самому Есенину взгляды Чекистова не казались такими уж чудовищными и отвратительными:
«…я разлюбил нищую Россию… Милостивые государи! лучше фокстрот с здоровым и чистым телом, чем вечная, раздирающая душу на российских полях песня грязных, больных и искалеченных людей про «Лазаря». Убирайтесь к чертовой матери с Вашим Богом и с Вашими церквями. Постройте лучше из них сортиры, чтоб мужик не ходил «до ветру» в чужой огород».
Строительство сортиров вместо Божьих храмов – это впрямую повторяет мечту Чекистова. Что, впрочем, совсем не удивительно: приведенная выше цитата принадлежит не иному кому, как Сергею Есенину («Железный Миргород»).
К тому же поэт, убежденный русские патриот-державник, несомненно, разделял досаду еврейского комиссара на инертность русского мужика, живущего заботами своей семьи, своей общины и отказывающегося понимать общегосударственные интересы и нести ради них жертвы.
Станислав Куняев высказал остроумную догадку: прототипом Чекистова послужил Троцкий (Лейба Бронштейн), а в дальнейшем публицисты куняевского направления в это уверовали и начали ставить знак равенства между образом и реальным политическим деятелем: «Чекистов-Бронштейн Троцкий — вечный эмигрант, местечковый революционер, настроенный взнуздывать Россию и подавлять железной рукой стихийное русское начало».
Нам такое отождествление представляется крайне сомнительным. Какие, собственно, аргументы выдвигаются в обоснование этой версии, кроме сходства Лейбман-Лейба, национальности и (предположительно связанной с нею) русофобии?
«В Могилеве твой дом»… Могилев, один из крупных центров еврейской жизни до революции, мог быть использован как имя нарицательное, наряду с Бердичевом, но какое отношение это имеет персонально к Троцкому, который родился и провел детство отнюдь не в Белоруссии?
«Гражданин из Веймара» указывает на то, что Чекистов годы провел в эмиграции, но таких большевиков было немало. Упоминание Чекистова о своей нищете и голодных годах никак не стыкуется с биографией Троцкого, выросшего в отнюдь не бедствующей семье, имевшего весьма обеспеченных родственников и вряд ли знавшего отчаянную нужду.
Троцкий, как Чекистов, не прочь был порассуждать об отсталости России, невежестве и косности русского мужика, но в этом отношении он ничем не отличался от целой толпы либералов-западников, а также революционных марксистов как еврейского, так и истинно русского происхождения. Так что здесь у Чекистова могло быть множество прототипов.
В доказательство того, что теоретические построения Чекистова совпадают с политическими устремлениями Троцкого, некоторые авторы ссылаются на следующую выдержку из его статьи «Издыхающая контрреволюция»: «Мы должны превратить Россию в пустыню, населённую белыми неграми, которым мы дадим такую тиранию, какая не снилась никогда даже жителям Востока. Путем кровавых бань мы доведем русскую интеллигенцию до полного отупления, до идиотизма, до животного состояния…»
Любой желающий, однако, может убедиться, что указанный пассаж в статье отсутствует и наверняка здесь мы имеем дело с вульгарной фальсификацией. В доступных нам источниках нет НИЧЕГО хоть отдаленно напоминающего эту кровожадную тираду. (Более подробно см. http://wiki.redrat.ru/%D0%BC%D0%B8%D1%84:%D0%BC%D1%8.
«Настоящий» Лейба Троцкий писал: «Что такое наша революция, если не бешеное восстание против стихийного бессмысленного… мужицкого корня старой русской истории, против бесцельности ее (…), против ее «святой» идиотической каратаевщины – во имя сознательного, целесообразного, волевого и динамического начала жизни… Еще десятки лет пройдут, пока каратаевщина будет выжжена без остатка. Но процесс этот уже начат, и начат хорошо».
Наконец, таково ли было отношение Есенина к Троцкому, чтобы подтолкнуть поэта к созданию карикатуры на наркомвоенмора? Это отдельная тема, хотелось бы только напомнить, что, как бы Есенин ни оценивал личность и деятельность Троцкого (а однажды он выразился так: «Мне нравится гений этого человека»), он, по меньшей мере, отдавал должное масштабу, трагической значительности фигуры. Если и злодей, то великий. Если негодяй, то исполинского размера. Если бы Есенин решил взяться за литературный портрет Троцкого, вряд ли он низвел бы его до жалкого голодного сторожевого пса режима, ужинающего прогнившей картошкой и страдающего кровавым поносом.
«Вся Россия — пустое место. / Вся Россия — лишь ветер да снег».
«Здесь все дохли в холере и оспе./ Не страна, а сплошной бивуак».», «Как на теле паршивый прыщ, — Тысчи лет из бревна да соломы / Строят здания наших жилищ».
Однако, в отличие от коллеги, он настроен патриотично и прозревает блестящие перспективы страны, ведь Сибирь богаче знаменитой ихней Калифорнии:
«Только работай! Только трудись!
И в республике будет,
Что кому надо. »
«Стальная клизма», которую поставят России большевики, то есть прогресс ценой любых жертв – вот что покончит с разрухой, с преступностью, нищетой.
«Здесь одно лишь нужно лекарство —
Сеть шоссе и железных дорог.
Вместо дерева нужен камень,
Черепица, бетон и жесть».
(Сравнить со строками Сельвинского, написанными несколькими годами позже: «…страну овчины и блох поднять на индустриальном канате, хотя бы на уровень, равный Канаде»).
Как относился к этим идеям сам Есенин – согласно расхожим представлениям, поэт деревни, певец тонконогих жеребят, ненавистник отупляющей бездуховной американо-европейской машинерии? Совсем не так категорически и однозначно враждебно, как это часто ему приписывают. Конечно, он не жаловал Америку, да и как ему могла нравиться алчная страна, где «места нет мечтам и химерам», где «…мировые цепи, / Вот где вам мировое жулье. / Если хочешь здесь душу выржать, / То сочтут: или глуп, или пьян. / Вот она — Мировая Биржа! Вот они — подлецы всех стран».
Но есть в Америке то, чем Есенин восхищается и что противопоставляет «прелестям» русской жизни, якобы неотделимым от святости, нестяжательства и неизбывной духовности:
«Вспомнил (…) про нашу деревню, где чуть ли не у каждого мужика в избе спит телок на соломе или свинья с поросятами, вспомнил после германских и бельгийских шоссе наши непролазные дороги и стал ругать всех цепляющихся за «Русь», как за грязь и вшивость».
Это из того же «Железного Миргорода».
«…если взглянуть на ту беспощадную мощь железобетона, на повисший между двумя городами Бруклинский мост (…), все ж никому не будет жаль, что дикий Гайавата уже не охотится здесь за оленем. И не жаль, что рука строителей этой культуры была иногда жестокой. Индеец никогда бы не сделал на своем материке того, что сделал «белый дьявол».
…Из музыкальных магазинов слышится по радио музыка Чайковского. Идет концерт в Сан-Франциско, но любители могут его слушать и в Нью-Йорке, сидя в своей квартире.
Когда все это видишь или слышишь, то невольно поражаешься возможностям человека и стыдно делается, что у нас в России верят до сих пор в деда с бородой и уповают на его милость».
Итак, в уста Рассветову, как и Чекистову, поэт вкладывает собственные мысли, а метафорическая цветистость комиссарской речи подтверждает, что этот герой близок автору: отрицательные герои не изъясняются так красиво!
Мы в четыре горы-громадины
Золотой стреляли песок,
Как будто в слонов лежащих,
Чтоб достать дорогую кость.
И громом гремела в чащах
Ружей одичалая злость.
Так возвышенно Рассветов рассказывает об афере, которую они с приятелем провернули в Клондайке: стреляли в скалы золотым песком, раструбили, что нашли несколько золотоносных жил, и продали участки по бешеным ценам:
На вопрос товарища, не стыдится ли он этого обмана, Рассветов хладнокровно отвечает, что нечего стесняться грабить грабителей: коли весь капитализм построен на обмане, пусть лучше он, Рассветов, будет в числе обманщиков, а не обманутых.
Комиссары рангом пониже и простые красноармейцы горячо поддерживают: «Правильно! / С паршивой овцы хоть шерсти / Человеку рабочему клок… /Ну конечно, в собачьем стане, / С философией жадных собак, / Защищать лишь себя не станет / Тот, кто навек дурак».
Почему человек, жульническим путем сколотивший состояние в США, возвращается в Россию и становится большевистским комиссаром? Мы имеем дело с поэзией, и странно было бы говорить о жизненном правдоподобии, психологической достоверности, логике и т.п. В драматической поэме всё может быть! Автор не посчитал нужным привести нам иные объяснения и мотивировки, кроме любви Рассветова к России и желания ее преобразовать:
Вся Америка — жадная пасть,
Но Россия. вот это глыба.
Лишь бы только Советская власть.
Номах, Рассветов, Чекистов – фамилии «говорящие». Логично предположить, что Замарашкину имя дано тоже неспроста: «что-то поэт имел в виду». Может быть, то, что Замарашкин – замарался: в глазах Номаха – сотрудничеством с властью, в глазах комиссаров – сотрудничеством с бандитами.
Зная, что Номах где-то рядом и только ждет сигнала, Замарашкин на правах старого друга убеждает Чекистова, что в такую стужу бандиты не отважатся напасть на поезд. Номаха, пришедшего на условный сигнал, он уговаривает отказаться от грабежей и вообще насилия – добром это не кончится, рано или поздно Номаха повесят. Номах отшучивается: «Там можно прикуривать о звезды».
В ответ на предложение дезертировать и примкнуть к повстанцам-бандитам
Номах разочарован в старом товарище:
Замарашкин гневно отвергает упреки: он пошел к большевикам не из трусости! Спор переходит в ссору, затем в единоборство, из которого Замарашкин выходит не только побежденным, но и униженным. Отныне он смертный враг Номаха.
Один комментатор считает, что в Замарашкине Есенин воплотил многих своих добрых друзей и приятелей: «В группе «попутчиков, объединившихся вокруг Воронского в «Красной нови», он не мог временами не узнавать коллективного Замарашкина. Фронда и приспособленчество одновременно. Боль о мужике и соглашательство с властью. Поклоны туда и сюда».
Кстати, Замарашкин предлагает подвергнуть пытке повстанцев-бандитов, буде тех схватят живьем: мол, под кнутом они сами расскажут, где спрятано награбленное золото. Вот так мягкотелый интеллигент-соглашатель!
Значит, положительного героя в драматической поэме и в самом деле нет – одни отрицательные. Можно сказать, все в большей или меньшей степени негодяи.
Эпизодический персонаж, бывший дворянин Щербатов, кажется, недалек от истины, когда констатирует:
Разве нынче народ пошел?
Разве племя?
Подлец на подлеце
И на трусе трус.
Отцвело навсегда
То, что было в стране благородно.
Мы сказали, что все действующие лица – более или менее негодяи. Но с таким же правом можно сказать, что каждый из них более или менее беззаветный и самоотверженный герой, человек бескорыстный, отважный, с чувством собственного достоинства и чести. Каждого из них поэт, если и не оправдывает, то отказывается осуждать решительно и бесповоротно, признавая за ним «свою правоту». Ведь все они начисто лишены ненавистных Есенину (хотя, возможно, не совсем ему чуждых) мещанских качеств – самодовольства, излишне почтительного отношения к деньгам, тщеславия, приспособленчества и проч. «Орлам случается и ниже кур спускаться, но курам никогда до облак не подняться». Все они, бандиты и комиссары, способны пасть на самое глубокое нравственное дно, но могут и взмыть к самым вершинам святости и подвижничества. Впрочем, вряд ли нам после Достоевского, Розанова и Бердяева удастся сказать что-то новое об этой извечной двойственности русской души, для которой метаться между безднами крайностей – привычное состояние.
Рассветов тоже недоволен русским народом, однако по причине прямо противоположной:
В стране еще дикие нравы.
Здесь каждый Аким и Фанас.
Бредит имперской славой.
Еще не изжит вопрос,
Кто ляжет в борьбе из нас.
Честолюбивый росс
Отчизны своей не продаст.
Интернациональный дух
Прет на его рожон…
Если считать эту поэму завершенным произведением, то только в сюжетном отношении: я думаю, самые пламенные почитатели Есенина согласятся с тем, что в плане художественном «Страна негодяев» сыровата, не отшлифована, не убраны строительные леса, не заделаны швы. Например, Номах говорит, что по всей стране разгуливают банды отчаявшихся, разуверившихся людей, что соответствует реалиям 1919 года. Однако один из комиссаров упоминает о «биржевой клоаке», о том, что « в кремлевские буфера / Уцепились когтями с Ильинки / Маклера, маклера, маклера. »
Явный анахронизм: какие биржи, какие маклера в эпоху военного коммунизма?!
«Страна негодяев» не была подготовлена к публикации, не прошла этапа элементарного литературного редактирования. В частности, остались без исправления неграмотно написанные английские слова wiski,_plis, blef, bisnes men.
Бросается также в глаза, что поэт предпочитает нарушить правописание ради сохранения метра стихов: «тысчи», «окло» и «окол», «джентельмен».
Наконец, авторская нравственная позиция то ли нарочито размыта, отражая внутреннюю растерянность Есенина, то ли менялась в ходе создания поэмы. Например, подчеркнуто уважительное отношение к американским достижениям и презрительное – к российской отсталости было, конечно, не глубоким убеждением, а лишь моментом, фазой, возможно, полемическим заострением (назло кому-то).
Возвращаемся к вопросу, поставленному в самом начале: «что хотел сказать» Есенин, назвав любимую Родину страной негодяев?
Но кто решил, что он имел в виду всю Россию? Другой поэт аттестовал еще хлестче: «Страна рабов, страна господ», но это же не значит, что, кроме этих двух категорий, в стране никого нет! Рабы и господа – это лишь часть России – та часть, что вызывает резкое неприятие. Но есть же и другая Россия…
Не страна была негодяйской, а время было негодяйским. Такое время, когда в людях худшее брало верх над лучшим. Когда романтики становились бандитами, а борцы за справедливость – чекистами.