стих вот раньше на руси были мужики стих
Главная
Рейтинг
пользователей
А СЕЙЧАС:
Приходит муж с работы
Поставит в угол боты
Положит руку на пи..ду
И храпит во всю избу!
Полусонных зомби
За руку с утра
До порога школы
Тащит детвора
Мужики, я сейчас скажу,
В чём основа семейной науки:
Всё же легче погладить жену,
Чем самим гладить галстук и брюки.
Тяжко жить на свете молодой мамаше:
Деть не хочет кушать вкусной манной каши,
Будит среди ночи, разбивает чашки,
Треплет на кусочки важные бумажки,
Обрывает шторы, тянет в рот таблетки,
А вчера свалился на пол с табуретки!
Целый день играет, сыт, одет, напоен,
И при этом вечно чем-то недоволен!
. Кто там ест на кухне геркулеса хлопья?!
Вот сейчас КАК РЯВКНУ, И КА-А-АК ДАМ ПО ПОПЕ.
Французских сладостных романов
Жена поклонница была.
Вдруг пробудившимся желаньем
Совсем уж мужа довела.
И раз, проснувшись среди ночи,
И не смотря на поздний час
Ему на ухо прошептала:
«Эх, мужика бы мне сейчас!»
Мужик включил ночной светильник.
На локоть нехотя привстал.
Взглянув спросонья на будильник,
Усталым голосом сказал:
«Нет, ты меня угробить хочешь!
Я от тебя с ума сойду.
Рехнулась, что ли? Где средь ночи
Я мужика тебе найду?!»
И только крыша, уезжая,
Промолвит тихо мне во след:
— Ты не волнуйся, дорогая,
Сейчас у многих крыши нет.
Сперва жена моя сбежала,
Потом собака и коты.
Сейчас смотрю, как трудно рыбкам
Аквариум толкать к двери.
Кому теперь на Руси жить хорошо
«В каком году — рассчитывай,
В какой земле — угадывай,
На столбовой дороженьке
Сошлись семь мужиков…
… Сошлися — и заспорили:
Кому живется весело,
Вольготно на Руси?»
Н. А. Некрасов. «Кому на Руси жить хорошо»
Однажды,
дело за полночь,
увлёкся я Некрасовым.
Люблю его поэзию, —
умна и глубока…
Вдруг, слышу —
будто где-то стих
читает голос басовый,
Слова звучат неспешливо,
а речь звучна, легка…
Года текут, что реченька,
С крутой горы бегущая;
Уж сколько пронеслося их,
Попробуй-ка сочти.
Но вот опять, как в давности,
На столбовой дороженьке
По случаю престранному
Сошлися мужики:
Роман, Демьян, Пахом да Пров,
Лука, да братья Губины —
Иван и Митродор.
Откуда появилися
Один лишь Бог то ведает.
Их волости-губернии
Все канули во тьме…
Но мужики-то — вот они —
Живучи, семижильные,
Всё ходят по Россиюшке,
Да бедам счёт ведут.
А бед, хоть Русь не та давно,
Никак не убавляется.
И вот, опять они сошлись
Среди России-матушки,
Навидевшись, наслышавшись,
И снова спор затеяли:
* Кому живётся весело,
Вольготно на Руси? *
Роман сказал: “не видывал
я нонече помещиков,
Землица позаброшена,
бурьяном поросла,
Деревни в запустении,
куды крестьяне делися?
Неужто все повымерли?
Кто ж кормит города?”
Демьян сказал: “круг гОродов
Хоромы понастроены…
А в них народу праздного,
пожалуй, и не счесть.
В полях никто не трудится,
Ни мельниц, ни амбаров нет,
Коней, коров… какое там —
козы худой не видывал,
Ни птицы, ни свиней…
Дивился я, понять не мог —
упитанные, гладкие…
Свои утробы чем они
питают, не трудясь?
Смекаю,
волшебство они
познали, как неведомо
Их кормит да поИт
оно и летом и зимой”.
Лука сказал:
“Какое там, ты баишь, волшебство!
То люди государевы!
Казна их кормит, пестует,
Вот им живётся весело,
вольготно на Руси”.
Тут в спор братьЯ ввязалися,
Братья; по роду — Губины —
Иван и Митродор;
“Казна казной, да только ведь
Желудку пища надобна,
А телу одежонку, обувку подавай.
Вот потому раздолье тут
купчине толстопузому.
МагаАзины, вот гляньте-ка,
везде полным-полнёшеньки,
А значит и мошна купчин
всегда полным-полна.
С тугой мошной и жизнь легка,
сладка и весела.
Купчинам нынче весело,
вольготно на Руси“.
* Старик Пахом потужился
И молвил в землю глядючи: *
“Министрам государевым
Да с думскими боярами.
Про них молва народная —
Живут привольно, всласть,
Народ свой объедаючи,
А потому, как — власть!”
Лука в ответ: “и я про тож!
Министры, дьяки думские,
Да вот ещё таперича…
Тут народились новые, —
Зовутся дипататами
(слова они откедава ненашние берут)
Всё люди государевы,
С казны они все кормятся”.
Тут Пров, пождав маленечко,
Пока умолкнут прочие,
И теребя бородушку, задумчиво сказал:
“Да сколько б вы ни спорили,
А я, как прежде, помните ль?
Так снова троекратно вам:
Упрямо повторю:
ВесеЕлее, вольготнее —
Царю, царю, царю…
И, хошь, прозванью царскому
Замену нонче сделали,
Так дело не в названии,
А в чьих руках бразды.”
Роман сказал задумчиво:
“Бразды — оно канешно бы…
Но править — дело трудное,
Не всяк могёт суметь.
Лошадушки, случается,
бывают норовистые,
Вожжам не подчиняются,
нужна ещё и плеть.
А вкруг царя народишко
Страсть до наживы трепетный,
Поди-ко, уследи.”
От дрёмы я очнулся тут —
Во мне слова последние,
Те, что Романом сказаны,
Засели крепко-накрепко…
И дальше нить плетут.
Да, вкруг царя народишко
к наживе страсть как трепетный…
Такую пирамидищу состряпали, аж жуть!
И без стыда жируют,
трясут мошной неправой,
Да друг пред дружкой пыжатся,
стараясь щегольнуть.
На вые на народной-то,
Сосут вампиры кровушку,
Да закрома россейские транжирят,
не стыдясь.
Напрасно мужички те
промеж собою спорили.
И спорить-то тут не об чем,
Им всем прелюбо-весело
Живётся на Руси.
Картинка из интернета, поиск в Яндексе по запросу «Кому на Руси жить хорошо» и подгонка размера по месту.
Стих вот раньше на руси были мужики стих
Под большим шатром
Голубых небес —
Вижу — даль степей
Зеленеется.
И на гранях их,
Выше темных туч,
Цепи гор стоят
Великанами.
По степям в моря
Реки катятся,
И лежат пути
Во все стороны.
Посмотрю на юг —
Нивы зрелые,
Что камыш густой,
Тихо движутся;
Мурава лугов
Ковром стелется,
Виноград в садах
Наливается.
Гляну к северу —
Там, в глуши пустынь,
Снег, что белый пух,
Быстро кружится;
Подымает грудь
Море синее,
И горами лед
Ходит по морю;
И пожар небес
Ярким заревом
Освещает мглу
Непроглядную…
Это ты, моя
Русь державная,
Моя родина
Православная!
Широко ты, Русь,
По лицу земли
В красе царственной
Развернулася!
У тебя ли нет
Поля чистого,
Где б разгул нашла
Воля смелая?
У тебя ли нет
Про запас казны,
Для друзей — стола,
Меча — недругу?
У тебя ли нет
Богатырских сил,
Старины святой,
Громких подвигов?
Перед кем себя
Ты унизила?
Кому в черный день
Низко кланялась?
На полях своих,
Под курганами,
Положила ты
Татар полчища.
Ты на жизнь и смерть
Вела спор с Литвой
И дала урок
Ляху гордому.
И давно ль было,
Когда с Запада
Облегла тебя
Туча темная?
Под грозой ее
Леса падали,
Мать сыра-земля
Колебалася,
И зловещий дым
От горевших сел
Высоко вставал
Черным облаком!
Но лишь кликнул царь
Свой народ на брань —
Вдруг со всех концов
Поднялася Русь.
Собрала детей,
Стариков и жен,
Приняла гостей
На кровавый пир.
И в глухих степях,
Под сугробами,
Улеглися спать
Гости навеки.
Хоронили их
Вьюги снежные,
Бури севера
О них плакали.
И теперь среди
Городов твоих
Муравьем кишит
Православный люд.
По седым морям
Из далеких стран
На поклон к тебе
Корабли идут.
И поля цветут,
И леса шумят,
И лежат в земле
Груды золота.
И во всех концах
Света белого
Про тебя идет
Слава громкая.
Уж и есть за что,
Русь могучая,
Полюбить тебя,
Назвать матерью,
Стать за честь твою
Против недруга,
За тебя в нужде
Сложить голову.
Бородино
— Скажи-ка, дядя, ведь не даром
Москва, спаленная пожаром,
Французу отдана?
Ведь были ж схватки боевые,
Да, говорят, еще какие!
Недаром помнит вся Россия
Про день Бородина!
— Да, были люди в наше время,
Не то, что нынешнее племя:
Богатыри — не вы!
Плохая им досталась доля:
Немногие вернулись с поля…
Не будь на то господня воля,
Не отдали б Москвы!
Мы долго молча отступали,
Досадно было, боя ждали,
Ворчали старики:
«Что ж мы? на зимние квартиры?
Не смеют, что ли, командиры
Чужие изорвать мундиры
О русские штыки?»
И вот нашли большое поле:
Есть разгуляться где на воле!
Построили редут.
У наших ушки на макушке!
Чуть утро осветило пушки
И леса синие верхушки —
Французы тут как тут.
Забил заряд я в пушку туго
И думал: угощу я друга!
Постой-ка, брат мусью!
Что тут хитрить, пожалуй к бою;
Уж мы пойдем ломить стеною,
Уж постоим мы головою
За родину свою!
Два дня мы были в перестрелке.
Что толку в этакой безделке?
Мы ждали третий день.
Повсюду стали слышны речи:
«Пора добраться до картечи!»
И вот на поле грозной сечи
Ночная пала тень.
Прилег вздремнуть я у лафета,
И слышно было до рассвета,
Как ликовал француз.
Но тих был наш бивак открытый:
Кто кивер чистил весь избитый,
Кто штык точил, ворча сердито,
Кусая длинный ус.
И только небо засветилось,
Все шумно вдруг зашевелилось,
Сверкнул за строем строй.
Полковник наш рожден был хватом:
Слуга царю, отец солдатам…
Да, жаль его: сражен булатом,
Он спит в земле сырой.
И молвил он, сверкнув очами:
«Ребята! не Москва ль за нами?
Умремте же под Москвой,
Как наши братья умирали!»
И умереть мы обещали,
И клятву верности сдержали
Мы в Бородинский бой.
Ну ж был денек! Сквозь дым летучий
Французы двинулись, как тучи,
И всё на наш редут.
Уланы с пестрыми значками,
Драгуны с конскими хвостами,
Все промелькнули перед нами,
Все побывали тут.
Вам не видать таких сражений.
Носились знамена, как тени,
В дыму огонь блестел,
Звучал булат, картечь визжала,
Рука бойцов колоть устала,
И ядрам пролетать мешала
Гора кровавых тел.
Изведал враг в тот день немало,
Что значит русский бой удалый,
Наш рукопашный бой.
Земля тряслась — как наши груди,
Смешались в кучу кони, люди,
И залпы тысячи орудий
Слились в протяжный вой…
Вот смерклось. Были все готовы
Заутра бой затеять новый
И до конца стоять…
Вот затрещали барабаны —
И отступили бусурманы.
Тогда считать мы стали раны,
Товарищей считать.
Да, были люди в наше время,
Могучее, лихое племя:
Богатыри — не вы.
Плохая им досталась доля:
Немногие вернулись с поля.
Когда б на то не божья воля,
Не отдали б Москвы!
Поток-богатырь
Зачинается песня от древних затей,
От веселых пиров и обедов,
И от русых от кос, и от черных кудрей,
И от тех ли от ласковых дедов,
Что с потехой охотно мешали дела;
От их времени песня теперь повела,
От того ль старорусского краю,
А чем кончится песня — не знаю.
У Владимира Солнышка праздник идет,
Пированье идет, ликованье,
С молодицами гридни ведут хоровод,
Гуслей звон и кимвалов бряцанье.
Молодицы что светлые звезды горят,
И под топот подошв, и под песенный лад,
Изгибаяся, ходят красиво,
Молодцы выступают на диво.
Но Поток-богатырь всех других превзошел:
Взглянет — искрами словно обмечет:
Повернется направо — что сизый орел,
Повернется налево — что кречет;
Подвигается мерно и взад и вперед,
То притопнет ногою, то шапкой махнет,
То вдруг станет, тряхнувши кудрями,
Пожимает на месте плечами.
И дивится Владимир на стройную стать,
И дивится на светлое око:
«Никому, — говорит, — на Руси не плясать
Супротив молодого Потока!»
Но уж поздно, встает со княгинею князь,
На три стороны в пояс гостям поклонясь,
Всем желает довольным остаться —
Это значит: пора расставаться.
И с поклонами гости уходят домой,
И Владимир княгиню уводит,
Лишь один остается Поток молодой,
Подбочася, по-прежнему ходит,
То притопнет ногою, то шапкой махнет,
Не заметил он, как отошел хоровод,
Не слыхал он Владимира ласку,
Продолжает по-прежнему пляску.
Вот уж месяц из-за лесу кажет рога,
И туманом подернулись балки,
Вот и в ступе поехала баба-яга,
И в Днепре заплескались русалки,
В Заднепровье послышался лешего вой,
По конюшням дозором пошел домовой,
На трубе ведьма пологом машет,
А Поток себе пляшет да пляшет.
Сквозь царьградские окна в хоромную сень
Смотрят светлые звезды, дивяся,
Как по белым стенам богатырская тень
Ходит взад и вперед, подбочася.
Перед самой зарей утомился Поток,
Под собой уже резвых не чувствует ног,
На мостницы как сноп упадает,
На полтысячи лет засыпает.
Много снов ему снится в полтысячи лет:
Видит славные схватки и сечи,
Красных девиц внимает радушный привет
И с боярами судит на вече;
Или видит Владимира вежливый двор,
За ковшами веселый ведет разговор,
Иль на ловле со князем гуторит,
Иль в совете настойчиво спорит.
Пробудился Поток на Москве на реке,
Пред собой видит терем дубовый;
Под узорным окном, в закутно́м цветнике,
Распускается розан махровый;
Полюбился Потоку красивый цветок,
И понюхать его норовится Поток,
Как в окне показалась царевна,
На Потока накинулась гневно:
«Шеромыжник, болван, неученый холоп!
Чтоб тебя в турий рог искривило!
Поросенок, теленок, свинья, эфиоп,
Чертов сын, неумытое рыло!
Кабы только не этот мой девичий стыд,
Что иного словца мне сказать не велит,
Я тебя, прощелыгу, нахала,
И не так бы еще обругала!»
Испугался Поток, не на шутку струхнул:
«Поскорей унести бы мне ноги!»
Вдруг гремят тулумбасы; идет караул,
Гонит палками встречных с дороги;
Едет царь на коне, в зипуне из парчи,
А кругом с топорами идут палачи, —
Его милость сбираются тешить,
Там кого-то рубить или вешать.
И во гневе за меч ухватился Поток:
«Что за хан на Руси своеволит?»
Но вдруг слышит слова: «То земной едет бог,
То отец наш казнить нас изволит!»
И на улице, сколько там было толпы,
Воеводы, бояре, монахи, попы,
Мужики, старики и старухи —
Все пред ним повалились на брюхи.
Удивляется притче Поток молодой:
«Если князь он, иль царь напоследок,
Что ж метут они землю пред ним бородой?
Мы честили князей, но не эдак!
Да и полно, уж вправду ли я на Руси?
От земного нас бога Господь упаси!
Нам Писанием велено строго
Признавать лишь небесного Бога!»
И пытает у встречного он молодца:
«Где здесь, дядя, сбирается вече?»
Но на том от испугу не видно лица:
«Чур меня, — говорит, — человече!»
И пустился бежать от Потока бегом;
У того ж голова заходила кругом,
Он на землю как сноп упадает,
Лет на триста еще засыпает.
Пробудился Поток на другой на реке,
На какой? не припомнит преданье.
Погуляв себе взад и вперед в холодке,
Входит он во просторное зданье,
Видит: судьи сидят, и торжественно тут
Над преступником гласный свершается суд.
Несомненны и тяжки улики,
Преступленья ж довольно велики:
И промолвил Поток: «Со присяжными суд
Был обычен и нашему миру,
Но когда бы такой подвернулся нам шут,
В триста кун заплатил бы он виру!»
А соседи, косясь на него, говорят:
«Вишь, какой затесался сюда ретроград!
Отсталой он, то видно по платью,
Притеснять хочет меньшую братью!»
Но Поток из их слов ничего не поймет,
И в другое он здание входит;
Там какой-то аптекарь, не то патриот,
Пред толпою ученье проводит:
Что, мол, нету души, а одна только плоть
И что если и впрямь существует Господь,
То он только есть вид кислорода,
Вся же суть в безначалье народа.
И, увидя Потока, к нему свысока
Патриот обратился сурово:
«Говори, уважаешь ли ты мужика?»
Но Поток вопрошает: «Какого?»
«Мужика вообще, что смиреньем велик!»
Но Поток говорит: «Есть мужик и мужик:
Если он не пропьет урожаю,
Я тогда мужика уважаю!»
«Феодал! — закричал на него патриот, —
Знай, что только в народе спасенье!»
Но Поток говорит: «Я ведь тоже народ,
Так за что ж для меня исключенье?»
Но к нему патриот: «Ты народ, да не тот!
Править Русью призван только черный народ!
То по старой системе всяк равен,
А по нашей лишь он полноправен!»
Тут все подняли крик, словно дернул их бес,
Угрожают Потоку бедою.
Слышно: почва, гуманность, коммуна, прогресс,
И что кто-то заеден средою.
Меж собой вперерыв, наподобье галчат,
Все об общем каком-то о деле кричат,
И Потока с язвительным тоном
Называют остзейским бароном.
И подумал Поток: «Уж, Господь борони,
Не проснулся ли слишком я рано?
Ведь вчера еще, лежа на брюхе, они
Обожали московского хана,
А сегодня велят мужика обожать!
Мне сдается, такая потребность лежать
То пред тем, то пред этим на брюхе
На вчерашнем основана духе!»
В третий входит он дом, и объял его страх:
Видит, в длинной палате вонючей,
Все острижены вкруг, в сюртуках и в очках,
Собралися красавицы кучей.
Про какие-то женские споря права,
Совершают они, засуча рукава,
Пресловутое общее дело:
Потрошат чье-то мертвое тело.
Ужаснулся Поток, от красавиц бежит,
А они восклицают ехидно:
«Ах, какой он пошляк! ах, как он неразвит!
Современности вовсе не видно!»
Но Поток говорит, очутясь на дворе:
«То ж бывало у нас и на Лысой Горе,
Только ведьмы хоть голы и босы,
Но, по крайности, есть у них косы!»
И что видеть и слышать ему довелось:
И тот суд, и о Боге ученье,
И в сиянье мужик, и девицы без кос —
Все приводит его к заключенью:
«Много разных бывает на свете чудес!
Я не знаю, что значит какой-то прогресс,
Но до здравого русского веча
Вам еще, государи, далече!»
И так сделалось гадко и тошно ему,
Что он наземь как сноп упадает
И под слово прогресс, как в чаду и дыму,
Лет на двести еще засыпает.
Пробужденья его мы теперь подождем;
Что, проснувшись, увидит, о том и споем,
А покудова он не проспится,
Наудачу нам петь не годится.