соловецкие острова история гулага
Тяжелые страницы истории: как жили и выживали на Соловках
30 октября в России традиционно отмечается День памяти жертв политических репрессий. Мероприятия проходили по всей стране. Символом террора 30-х годов ХХ века стали Соловки. Жертвами той жуткой системы становились все: и те, кого охраняли, и те, кто охранял. Как на Соловках жили и выживали те и другие?
В Москве с утра и до глубокого вечера люди шли к монументу «Стена скорби» на проспекте Сахарова — с цветами и лампадами.
Кажется, что почти за сто лет здесь ничего не изменилось: тот же причал в городке Кемь, почти такой же катер, который по Белому морю сейчас доставляет на Соловки туристов и паломников, только раньше он доставлял заключенных.
«Известный сюжет, когда для устрашения кого-то прямо сразу на причале расстреливали», — сказала Светлана Тюкина, научный сотрудник Соловецкого морского музея.
Это про лютого начальника лагеря особого назначения Ногтева. Ему приписывается знаменитая фраза, что «власть здесь не советская, а соловецкая».
«На поверке, когда прибывал новый этап, он выбирал красивого или высокого заключенного и убивал, чтобы запугать всех остальных», — сказал Юрий Бродский, историк соловецких лагерей, писатель.
Юрий Бродский изучает Соловки полвека. Сросся с этими камнями, сжился. Знает и о них почти все, и о тех, кто лежит под этими валунами: контрреволюционерах, белогвардейцах, русских интеллигентах.
«Это лагеря для священников всех конфессий, которые популярны в народе, потому что они идеологически чужды. Это лагеря для филологов, потому что новое правописание, знатоки старые должны быть временно изолированы. На 3 года, на 5 лет», — рассказал Бродский.
Соловецкий монастырь большевики решили закрыть в начале 20-х годов, а когда на островах разместили СЛОНа — Соловецкий лагерь особого назначения — оказалось, что в кельях в удаленных скитах еще живут монахи.
Власть пошла навстречу — всех монахов оставили в качестве вольнонаемных сотрудников лагеря. По территории своей бывшей обители кто-то ходил в черных рясах, а кто-то — в гимнастерках и штанах.
Все окрестности монастыря — в ямах, бывших могилах. Никто точно не знает, сколько погибло от холода, голода, болезней, а сколько было расстреляно и замучено.
«Иногда я видел по 2-3 черепа в яме, это явно указывало на то, что здесь захоронение заключенных», — сказал Олег Кодола, исследователь Соловков, внук заключенных.
«В общей сложности там содержались 15-16 тысяч человек в год. Оказаться на Соловках — это значило с высокой степенью вероятности погибнуть. Не все попавшие туда люди погибали, но все ходили по краю смерти. Мы знаем, что там чудом выжил Дмитрий Сергеевич Лихачев, просто действительно чудом», — отметила Наталья Самовер, хранитель фондов Сахаровского центра.
Лихачева арестовали как члена студенческого кружка за доклад о старой русской орфографии, «попранной и искаженной врагом Церкви Христовой».
Их называли социально близкими в отличие от тех политиков, контрреволюционеров, которые прошли по 58-й статье. Лихачев перешел на такую блатную матерную феню, что матерые уголовники опешили. Перед ними был явно не простой человек, а с богатым уголовным прошлым, и от него отстали.
«Донесли начальнику лагеря, куму. Тот его вызвал, и Лихачев сказал, что он — студент-филолог, просто изучает лексикон из любопытства. И тогда ему поручили создавать специальный словарь уголовного сленга, и он этим занимался. Его переводили из барака в барак», — сказал Юрий Бродский.
Пробираемся в глубь Соловецкого острова. Дороги такие, что не пройти. Сначала — на «буханке», потом — несколько километров пешком по болоту. Тут еще один Соловецкий камень — персональный: Лихачева и Короленко.
Все зависело от того, насколько ты зарекомендовал себя как заключенный перед лагерным начальством. Лихачев занимался легким трудом, это не лесоповал.
Он отсидел на Соловках четыре с половиной года и сначала хлебнул всякого, даже лошадью пришлось быть.
«Это были очень тяжелые работы — временно исполняющий обязанности лошади. Пристяжным он был, кирпичи возил», — пояснила Анна Яковлева.
«Им особенно было приятно наказать профессора, ученого, того, кто в нормальной жизни был бы их выше», — вспоминал Лихачев.
На Соловках есть официальная Голгофа — Голгофо-Распятский скит на острове Анзер — а есть Голгофа по сути — Секирная гора с храмом-маяком. Там размещался штрафной изолятор.
«Первый этаж штрафного изолятора в лагерное время. Единственное, что сохранилось со времен лагеря, — дверной глазок», — рассказал Юрий Бродский.
«Дверь с глазком. Рисунок заключенного. Это необыкновенная редкость. Это уникальные рисунки, потому что рисунков или фотографий, изображающих внутренние помещения Соловецкого лагеря, сохранилось крайне мало», — отметила Наталья Самовер.
Здесь заключенных истязали особым, изощренным способом. Тут не было нар, а только тонкие жердочки.
«По периметру изолятора находились жердочки, причем двух типов, это слеги такие. Жердочки, когда ноги заключенного доставали до земли или когда не доставали и наступал отек конечностей», — сказал Юрий Бродский.
Храм не отапливался. Спали на холодном полу штабелями — в несколько рядов друг на дружке — чтобы теплее было.
«На Соловках и в других лагерях совершались неисчислимые зверства. Кто же с этим спорит? Я это описывал, конечно. Соловки — это квинтэссенция, сгусток русской национальной истории. И трагедии, и беды. Восхождений и нисхождений», — подчеркнул писатель, автор книги о Соловках «Обитель» Захар Прилепин.
То, что Прилепин взялся за эту не самую популярную у сторонников коммунистической идеи тему, было большой неожиданностью. Хотя что тут неожиданного? Если у нас в истории все переплетено и маршалы, прошедшие ГУЛАГ, потом командовали Парадом Победы в 1945-м.
«Метафизически говоря, родня моя находится и там, и там. И среди жертв и среди палачей. Так как я могу отказаться от одного условного деда и принять другого условного деда? Как я скажу? Вот ты, дед, был плохой, а ты хороший?» – рассуждает Захар Прилепин.
«Они ему ничего не говорили, но они в карманы ему засовывали записки, и он улыбался и говорил: «Да-да». А потом сдал эти записки чекистам», — рассказал Юрий Бродский.
«Очерк «Соловки» был опубликован в журнале «Наши достижения», и заключенные получили номер этого журнала в свою библиотеку. Конечно, они были возмущены тем, что написал Горький. Вадим Чеховский, расстрелянный потом в 1929 году, написал письмо открытое Алексею Максимовичу, обличающее Горького. Заканчивалось оно словами: «Вы — мудрый человек, Алексей Максимович, но как же горька ваша совесть», — рассказала Анна Яковлева.
При начальнике Соловецкого лагеря Федоре Эйхмансе режим поменялся, стали поощряться невиданные вольности: выпускаются газеты и журналы, открываются спортивные секции и театральные студии.
«Латышский стрелок такой. Он позволял делать кто что хочет. Театр? Создали семь театров на территории лагеря. Библиотеку? Библиотеку. Выращивать ондатру — все ондатры, которые в России, — с Соловков», — пояснил Юрий Бродский.
В самом привилегированном положении оказался конструктор безоткатного реактивного орудия Леонид Курчевский. На Соловки он попал после нецелевого использования средств. Говоря по-простому, деньги, предназначенные для разработки артиллерии, он потратил на постройку экспериментального вертолета. Дальнейшие разработки пришлось воплощать в жизнь уже в лагере.
«Он построил аэросани, которые позволили соединить Соловки с материком в зимнее время», — рассказала Наталья Самовер.
Это был смелый эксперимент воспитания человека новой формации. Естественно, трудом. На Соловках произошло все наоборот. Совсем не по Энгельсу. Заключенные теряли человеческий облик от непосильных условий, а охранники зверели от безнаказанности и неограниченной власти. Получилась очередная утопия. Тюрьма светлого советского будущего, где не должно быть никаких тюрем, превратилась в ГУЛАГ. А изобретателя Курчевского после освобождения из Соловецкого лагеря расстреляли в 1937 году по одному делу с маршалом Тухачевским.
Огромные соловецкие камни — как тяжелые страницы российской истории. Их не перевернуть и уж тем более не вырвать. Они так и останутся с нами навсегда непосильным и неподъемным грузом.
Соловецкий концлагерь: как святые острова на годы превратили в адские
У людей старшего поколения с Соловками ассоциируется не столько монастырь, сколько чудовищный концлагерь, существовавший там в 20–30-е годы прошлого века и ставший символом настоящей жестокости. «Взять бы этого Канта, да за такие доказательства года на три в Соловки!» — говорит герой романа Булгакова «Мастер и Маргарита» Иван Бездомный. Так что же представлял из себя этот лагерь?
После закрытия Соловецкого монастыря в 1920 году на островах организовали трудовой лагерь «Для заключенных военнопленных гражданской войны и лиц, осужденных на принудительные работы» и совхоз «Соловки». В 1923 году в соловецком кремле произошел большой пожар, совхоз «Соловки» разорился.
С 13 октября 1923 года новым хозяином Соловков стало Управление Соловецких лагерей особого назначения (УСЛОН). Лагерю были переданы почти все постройки и угодья монастыря, начальство приняло решение «признать необходимым ликвидацию всех находящихся в Соловецком монастыре церквей, считать возможным использование церковных зданий для жилья, считаясь с остротой жилищного положения на острове». В период с 1923 по 1939 годы на архипелаге единовременно находилось до 4–5 тысяч (в некоторые годы — до 20 тысяч) заключенных. Охрана и вольнонаемные жили в военном городке. Если первая группа заключенных состояла в основном из уголовников, то потом на Соловки стали присылать тысячи репрессированных — раскулаченных, «шпионов», «террористов», рядовых членов партии, руководящих работников, чекистов, священников, аристократов, белогвардейцев…
Как чекисты учились мучить
Соловки стали полигоном, на котором ГУЛАГ вырабатывал нормы и методы содержания и «перевоспитания» осужденных, виды работ, к которым их привлекали, формы наказания, приемы допросов «с пристрастием» и психологического подавления, режимы охраны, способы расстрела и массовых захоронений трупов.
Пытки придумывали самые изощренные: выставляли «на комарики» — раздетых заключенных привязывали в лесу и оставляли на съедение комарам. Пытали холодом, выгоняя на лед в 30-40-градусные морозы — и тем, кто не умер от холода, впоследствии ампутировали ноги. Загоняли по горло в болото. Запрягали лошадь в пустые оглобли, а к оглоблям привязывали ноги наказанного. На лошадь садился охранник и гнал ее по лесной вырубке, пока измученный не умирал.
В ШИЗО — карцере на Секирной горе — охранники-уголовники заставляли людей сутками сидеть на «жердочках» — тонких перекладинах, на которых едва возможно было сохранять равновесие и совершенно невозможно спать. «Провинившихся» заворачивали в мешок, привязывали к бревну и спускали по ступеням лестницы — а ступеней было около трехсот. Вниз долетал уже переломанный окровавленный труп. В лютые морозы раздетые заключенные на Секирке в помещениях, продуваемых всеми ветрами, чтобы выжить, спали «штабелями» друг на друге, время от времени сменяя друг друга в «слоях». До утра доживали немногие, но на смену умершим привозили новых. А трупы закапывали тут же, недалеко от храма-маяка, переделанного в каземат, в ямах, которые летом «про запас» копали те же заключенные.
Сейчас у подножья Секирной горы установлен крест памяти жертв репрессий.
Все эти подробности (и множество других, не менее страшных) можно найти в многочисленных воспоминаниях бывших соловецких узников, издававшихся и на Западе, и, начиная с рубежа 80-90-х годов, у нас. В издательстве Соловецкого монастыря, начиная с 2013 года, публиковались многотомные «Воспоминания соловецких узников», их надо прочитать тем, кому вышеперечисленное кажется невероятным. Особо стоит обратить внимание на воспоминания Ивана Солоневича, Мечислава Леонардовича, Ивана Зайцева.
Охранники лагеря набирались из заключенных — красноармейцев, чекистов и уголовных элементов. Их тоже регулярно уничтожали и заменяли новыми. Почти все начальники лагеря были расстреляны.
За годы существования СЛОНа и связанных с ним карельских лагерей через них прошло около миллиона человек.
Женщины в соловецких лагерях
В 1925 году на Соловках было 600 заключенных женщин, к тридцатым годам — до 800. В первое время почти все женщины размещались в женском бараке, или корпусе прежней Архангельской гостиницы, или странноприимном доме для богомолок, и только оштрафованная часть их — на Анзере и Заяцком острове. Потом, с лета 1925 года, после вывоза с острова политических — эсеров, меньшевиков и анархистов — часть женщин переселили в Савватьево и Муксалму для использования на сельскохозяйственных работах: на скотных дворах и на огородах. Особенно доставалось так называемым «каэркам» (от аббревиатуры КР — контрреволюционер). Вот что пишет Иван Зайцев — оренбургский казак, генерал-майор, участник Белого движения, узник соловецких лагерей, автор книги «Соловки»:
«На Соловках содержалось также несколько супружеских пар, большей частью из военной среды. Им разрешались свидания на один час раз в месяц при дежурной комнате. Часто мужья возвращались со свидания с омраченными лицами, наслышавшись от жен, в каких условиях им приходится жить в обществе проституток, не дающих им покоя ни днем, ни ночью… Иногда несколько веселых и ярых девиц принимаются избивать протестующую ненавистную „аристократку“ или „буржуйку“, возмутившуюся их бесчинствами… Все эти гулящие девицы заражены венерическими болезнями… а приходится есть вместе с ними из общих бачков… Всех невзгод от совместного житья не перечислишь…»
А вот история одной «неизвестной баронессы» из книги Бориса Ширяева «Неугасимая лампада»:
«Тотчас по прибытии баронесса была назначена на “кирпичики”. Можно себе представить, сколь трудно было ей на седьмом десятке таскать двухпудовый груз…
Прошлое, элегантное и утонченное, проступало в каждом движении старой фрейлины, в каждом звуке ее голоса. Она не могла скрыть его, если бы и хотела… Она оставалась аристократкой в лучшем, истинном значении этого слова; и в Соловецком женбараке, порой среди матерной ругани и в хаосе потасовок она была тою же, какой видели ее во дворце. Она не отгораживалась от остальных, не проявляла и тени того высокомерия, которым неизменно грешит ложный аристократизм. Став каторжницей, она признала себя ею и приняла свою участь как крест, который надо нести без ропота и слез…
…Не показывая своей несомненной усталости, она дорабатывала до конца дня; а вечером, как всегда, долго молилась, стоя на коленях перед маленьким образком…
Вскоре ее назначили на более легкую работу — мыть полы в бараке…
…Когда вспыхнула страшная эпидемия сыпняка, срочно понадобились сестры милосердия или могущие заменить их. Начальник санчасти УСЛОН М. В. Фельдман не хотела назначений на эту “смертническую” работу. Она пришла в женбарак и, собрав его обитательниц, стала уговаривать их идти добровольно, обещая жалованье и хороший паек.
— Неужели никто не хочет помочь больным и умирающим?
— Я хочу, — послышалось от печки.
— А с термометром умеешь обращаться?
— Умею. Я работала три года хирургической сестрой в Царскосельском лазарете…
М. В. Фельдман рассказывала потом, что баронесса была назначена старшей сестрой, но несла работу наравне с другими. Рук не хватало. Работа была очень тяжела, так как больные лежали вповалку на полу и подстилка под ними сменялась сестрами, которые выгребали руками пропитанные нечистотами стружки. Страшное место был этот барак.
Баронесса работала днем и ночью. Трудилась так же мерно и спокойно, как носила кирпичи и убиралась в бараке. С такою же методичностью и аккуратностью, как, вероятно, она несла свои дежурства при императрицах. Это ее последнее служение было не самоотверженным порывом, но следствием глубокой внутренней культуры…
Однажды на руках и на шее баронессы зарделась зловещая сыпь. М. В. Фельдман заметила ее.
— Идите и ложитесь в особой палате… Разве вы не видите сами?
— К чему? — последовал ответ. — Вы же знаете, что в мои годы от тифа не выздоравливают. Господь призывает меня к Себе, но два-три дня я еще смогу Ему послужить…
Они стояли друг против друга. Аристократка и коммунистка. Девственница и страстная, нераскаянная Магдалина.
Верующая в Него и атеистка. Женщины двух миров. Экспансивная, порывистая М. В. Фельдман обняла и поцеловала старуху. Когда она рассказывала мне об этом, ее глаза были полны слез».
Принуждение женщин-заключенных к сожительству было в УСЛОНЕ в порядке вещей. Публицист Владимир Кузин в работе «Женщины ГУЛАГа» писал:
«Старосте Кемского лагеря Чистякову женщины не только готовили обед и чистили ботинки, но даже мыли его. Для этого обычно отбирали наиболее молодых и привлекательных женщин… Вообще, все они на Соловках были поделены на три категории: “рублевая”, “полурублевая” и “пятнадцатикопеечная” (“пятиалтынная”). Если кто-либо из лагерной администрации просил молодую симпатичную каторжанку из вновь прибывших, он говорил охраннику: “Приведи мне “рублевую”…»
По воспоминаниям Созерко Мальсагова, офицера Русской императорской армии ингушского происхождения, участника побега из Соловецкого лагеря, «каждый чекист на Соловках имел одновременно от трех до пяти наложниц. Торопов, которого в 1924 году назначили помощником Кемского коменданта по хозяйственной части, учредил в лагере настоящий гарем, постоянно пополняемый по его вкусу и распоряжению. Из числа узниц ежедневно отбирали по 25 женщин для обслуживания красноармейцев 95-й дивизии, охранявшей Соловки. Говорили, что солдаты были настолько ленивы, что арестанткам приходилось даже застилать их постели…»
Борис Ширяев подтверждает: «Женщина, отказавшаяся быть наложницей, автоматически лишалась “улучшенного” пайка. И очень скоро умирала от дистрофии или туберкулеза. На Соловецком острове такие случаи были особенно часты. Хлеба на всю зиму не хватало. Пока не начиналась навигация и не были привезены новые запасы продовольствия, и без того скудные пайки урезались почти вдвое…”
«Однажды на Соловки была прислана очень привлекательная девушка — полька лет семнадцати. Которая имела несчастье привлечь внимание Торопова. Но у нее хватило мужества отказаться от его домогательства. В отместку Торопов приказал привести ее в комендатуру и, выдвинув ложную версию в “укрывательстве контрреволюционных документов”, раздел донага и в присутствии всей лагерной охраны тщательно ощупал тело в тех местах, где, как он говорил, лучше всего можно было спрятать документы…
В один из февральских дней в женский барак вошли несколько пьяных охранников во главе с чекистом Поповым. Он бесцеремонно скинул одеяло с заключенной, некогда принадлежавшей к высшим кругам общества, выволок ее из постели, и женщину изнасиловали по очереди каждый из вошедших…»
Дети в соловецких лагерях
Среди заключенных было много детей, в основном из беспризорников. В одном из бараков располагалось «Детское отделение СЛОНа». Построен барак был, вероятно, в 1925–1928 годы. Сюда помещали несовершеннолетних заключенных Трудовой колонии, которая существовала на Соловках в 1928–1929 годах. Инициатива по созданию Трудовой колонии принадлежала заключенному, юристу Александру Колосову. «Шпанята» или «вшивники» жили по воровским правилам, никто не собирался их перевоспитывать. «Политические» подростки, чтобы выжить, перенимали у беспризорников законы преступного мира и переставали в глазах начальства быть «политически опасными».
Каждому подростку давали топчан и белье. Формально детям полагалось «усиленное питание» — стакан молока или даже мясо, но пайка до заключенных, как правило, не доходила. Подростки учились в спецшколе, но в бараках власть была у воров-малолеток, и даже тем, кто хотел учиться и как-то выкарабкиваться из тьмы, тут же подрезали крылья. Тем не менее детская трудовая колония, как ни странно, спасла подросткам жизнь — на лесозаготовках они бы долго не протянули.
Что представлял собой соловецкий лагерный барак (а барак подростков ничем не отличался от взрослых), можно понять из воспоминаний Сергея Щеголькова, человека, который в одном из них отбывал заключение.
Здесь уже не до духовной жизни. И это постоянное изматывание человека приводит к его полному уничтожению. (Всегда недоедание, усугубляемое климатом). Любоваться природой, а она на Соловках удивительно фантастически красива в любое время года, не было ни у кого ни желания, ни силы. Передвижение по территории ограничено, человек знает работу и барак. Да когда еще ждешь, что тебе добавят срок или поведут на Секирную гору, тут не до духовной пищи. Вот и весь быт».
Отдельная категория «соловецких» детей — младенцы, которые рождались у женщин-заключенных, так называемых «мамочек». Немногие из них выжили. Вот воспоминания одного из бывших узников, Андрея Зинковщука:
«В 1929 году на Соловецком острове работал я на сельхозлагпункте. И вот однажды гнали мимо нас “мамок”. В пути одна из них занемогла; а так как время было к вечеру, конвой решил заночевать на нашем лагпункте. Поместили этих “мамок” в бане. Постели никакой не дали. На этих женщин и их детей страшно было смотреть: худые, в изодранной грязной одежде, по всему видать, голодные. Я и говорю одному уголовнику, который работал там скотником:
— Слушай, Гриша, ты же работаешь рядом с доярками. Поди, разживись у них молоком, а я попрошу у ребят, что у кого есть из продуктов.
Пока я обходил барак, Григорий принес молока. Женщины стали поить им своих малышей… После они нас сердечно благодарили за молоко и хлеб. Конвоиру мы отдали две пачки махорки за то, что позволил нам сделать доброе дело… Потом мы узнали, что все эти женщины и их дети, которых увезли на остров Анзер, погибли там от голода…»
Закат Соловков
За время существования лагерь претерпел несколько реорганизаций. С 1934 года Соловки стали VIII отделением Белбалтлага — то есть системы лагерей, созданных для строительства Беломорско-Балтийского канала. В 1938–1939 годах лагерный режим изменился, и СЛОН превратился в Соловецкую тюрьму Главного управления государственной безопасности НКВД (так называемый СТОН, Соловецкую тюрьму особого назначения). В ноябре — декабре 1939 года в связи с началом советско-финской войны лагерь экстренно эвакуировали на материк.
СОЛОВЕЦКИЙ ЛАГЕРЬ ОСОБОГО НАЗНАЧЕНИЯ
 |
| Общий вид Соловецкого монастыря после пожара 1923 года |
Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН), один из первых в мире концентрационных лагерей
В мае 1920 года Соловецкий монастырь был закрыт, и вскоре на Соловках были созданы две организации: лагерь принудительных работ для заключения военнопленных Гражданской войны и лиц, осужденных на принудительные работы, и совхоз «Соловки». На момент закрытия монастыря в нем проживали 571 человек (246 монахов, 154 послушника и 171 трудник). Часть из них покинули острова, но почти половина остались, и они стали работать вольнонаемными в совхозе.
В конце мая того же года на территории монастыря произошел очень сильный пожар, который продолжался три дня и нанес непоправимый ущерб многим древним сооружениям монастыря.
Постановлением Архангельского губисполкома от 21 июля 1923 года были закрыты все церкви Соловецкого монастыря, а его имущество было передано Управлению северными лагерями. 13 октября 1923 года постановлением СНК был образован Соловецкий лагерь принудительных работ особого назначения (СЛОН ОГПУ), предназначенный для «перевоспитания» лиц, чье прошлое было несовместимо с чаяниями новой власти.
Монахов оставили на острове для “передачи” дел новым хозяевам. Примерно 60 монахов продолжали работать либо своими артелями, либо в бригадах лагерного производства в качестве заведующих многочисленными монастырскими предприятиями: литейным и керамическим заводами, мельницей, рыбным промыслом. Игумен, уставщик и все схимники числились на иждивении работающих. Братия жила в северном дворике Соловецкого кремля около Сельдяных ворот, имела отдельный вход и право свободного перемещения по острову. Для богослужения монахам оставлена была кладбищенская церковь во имя преподобного Онуфрия, закрытая властью только в 1932 году, когда с Соловков были вывезены последние монахи, хотя некоторые на них (два-три человека) оставались на островах до 1937 года. Служба в Онуфриевской церкви совершалась ежедневно. Кроме монахов храм разрешалось посещать духовенству и мирянам, осужденным по церковным делам. Другие категории заключенных строго преследовались за посещение храма.
Лагерь состоял из шести лагерных отделений на островах и пересыльного пункта в Кеми. Первое отделение, концентрирующее основную массу заключенных, находилось в стенах монастыря (в кремле). Второе отделение базировалось в различных пунктах Большого Соловецкого острова (Сосновка, Валдай и др.), где проводились лесозаготовительные и торфозаготовительные работы. Третье отделение располагалось на острове Большая Муксалма, и в нем были сосредоточены заключенные, потерявшие трудоспособность и нуждавшиеся в отдыхе. Четвертое отделение, размещавшееся в Вознесенском ските на Секирной горе, представляло собой мужской штрафной изолятор. Пятое отделение было устроено на Кондострове, где концентрировались больные заразными болезнями и не желавшие работать заключенные. Шестое отделение находилось на острове Анзере и как имевшее более благоприятные по сравнению с Большим Соловецким островом климатические условия, использовалось для содержания инвалидов и не имевших возможности работать (по различным причинам) заключенных. Кроме этих отделений имелся еще женский штрафной изолятор на Большом Заяцком острове.
Одновременно с театром открылся краеведческий музей, разместившийся в надвратной Благовещенской церкви, и биосад-питомник под руководством М.И. Некрасова, при котором состоял кружок любителей природы соловецкого отделения Архангельского общества краеведов.
Наличие среди заключенных большого количества литераторов и журналистов помогло наладить регулярный выпуск периодических изданий. Уже с 1 марта 1924 года стал выходить ежемесячный журнал «СЛОН», переименованный в 1925 году в «Соловецкие острова» — орган УСЛОН ОГПУ. Появляется и еженедельная газета «Новые Соловки», а с мая 1926 года бюро печати УСЛОНа приступило к изданию «Материалов Соловецкого отделения Архангельского общества краеведов» (всего вышло 17 сборников).
Контингент заключенных был крайне разнообразным: от членов партий меньшевиков и эсеров и участников белогвардейских формирований до уголовников и членов различных банд. Конфликт между заключенными и администрацией, а также бойцами Соловецкого полка-дивизии особого назначения при коллегии ОГПУ, осуществлявших охрану лагеря и Кемского пересыльного пункта, существовал постоянно. Численность полка на островах составляла около 200 человек. В конце 1928 года более 60% охранников в лагере составляли заключенные (630 из 950 человек личного состава).
С 1927 года центр Соловецкого лагеря перемещается на материк, в Карелию, где заключенные строят железные и грунтовые дороги, заготавливают древесину. Управление лагеря в конце 1929 году было также переведено на материк в Кемь. Изменилось и само название лагеря вместо СЛОНа появились Соловецкие и Карело-Мурманские исправительно-трудовые лагеря ОГПУ.
Опыт Соловецкого лагеря дал возможность руководству ОГПУ и страны принять решение о создании системы исправительно-трудовых лагерей как основного типа учреждений исполнения наказания. Постановление СНК СССР от 11 июля 1929 года «Об использовании труда уголовно-заключенных» положило начало сети таких лагерей. В нем говорилось, что осужденных судебными органами Союза к лишению свободы на сроки три года и выше, передать и передавать впредь для отбытия лишения свободы в исправительно-трудовые лагеря, организуемые ОГПУ. Эти лагеря решали многочисленные хозяйственные задачи, не требуя средств на свое содержание. Для управления ими в 1930 году создается Главное управление лагерями ОГПУ.
В лагере существовала практика наказания тяжким и бессмысленным трудом. За мелкие провинности, а порой и просто для развлечения «надзора» арестантов жестоко избивали, заставляли пригорошнями переносить воду из одной проруби в другую («Черпать досуха!» – командовал при этом конвой), перекатывать с места на место многотонные валуны, зимой на морском берегу полураздетыми громко и до изнеможения «считать чаек» (до 2000 раз), выполнять другие не менее «полезные» трудовые задания. Провинившихся зимой обливали на улице холодной водой, ставили голыми в «стойку» на снег, опускали в прорубь или в одном белье помещали в карцер – неотапливаемый «каменный мешок» или щелястый дощатый сарай. Летом раздетых узников привязывали на ночь к дереву – ставили «на комара», что в условиях Приполярья означает медленное умерщвление. Карой за более серьезные проступки – нарушения лагерного режима, членовредительство-«саморубство», «самообморожение», попытку побега – было помещение во внутрилагерную тюрьму – «штрафизолятор». Мужская тюрьма находилась на соловецкой Секирной горе, женская – на Большом Заяцком острове. Режим «Секирки» был таков, что дольше 2–3 месяцев в ней не выдерживал никто.
Бессудные расправы с заключенными в СЛОНе практиковались всегда. Чаще всего казни производились в небольшом полуподвальном помещении под «кремлевской» колокольней. Кроме того, принимая очередной «этап», начальник УСЛОНа Ногтев имел обыкновение прямо на пристани для острастки вновь прибывших собственноручно расстреливать одного-двух из них.
Объективные данные об общей смертности в Соловецких лагерях отсутствуют. Сами узники оценивали ее в пределах 35-40% и более.
Статистика
На 1 апреля 1930 года в лагере содержалось 3357 несовершеннолетних, большинство из которых использовалось на тяжелых физических работах наравне со взрослыми.
На 1 января 1930 года в Соловецких лагерях (включая материк) насчитывалось уже 53123 человека.
Политические заключенные
Направленных на Соловки членов различных антисоветских политических партий разместили отдельно от других заключенных в Савватиевском, Троицком и Сергиевском скитах. Им был представлен льготный режим содержания. Впрочем поначалу он в значительной мере распространялся и на других осужденных. Лагерники могли избирать старост, пользоваться личным имуществом, выписывать газеты и журналы, встречаться с близкими родственниками. Политические заключенные, которых в лагере было около 350 человек, имели возможность создавать партийные фракции и вести межфракционную полемику, легально обсуждать вопросы политики, лагерного режима, быта, досуга. Для работ устанавливался 8-часовой рабочий день, допускалось свободное передвижение в пределах зоны в дневное время.
На смену вывезенным политзаключенным осенью 1925 года на Соловки прибыли высланные из Москвы 1744 «злостных нищих». В составе лагеря была организована их колония.
Положение осужденного духовенства в лагере
 |
| Заключенное духовенство на Соловках |
В числе узников Соловков были 8 митрополитов, 46 архиепископов, 49 епископов. Спорным и по сей день остается вопрос о точной численности духовенства на Соловках. Эти данные колеблются от 120 до 500 человек. Первую цифру можно прочесть в докладе Управления Соловецких лагерей за 1926-1927 годах, а вторая цифра появилась в рижской газете “Сегодня” в 1931 году.
К 1926 году на Соловках находилось 29 православных иерархов. Их деятельность была объединена в самостоятельный церковный орган, известный под условным названием “собор соловецких епископов”. Первыми епископами “собора” на Соловках последовательно избирались: архиепископ Приамурский и Благовещенский Евгений (Зернов), архиепископ Иларион (Троицкий), викарий Московский, архиепископ Воронежский Петр (Зверев). В условиях, когда настоящий Собор созвать было невозможно, соловецкое собрание епископов стало одним из самых представительных выражений мнения Церкви. Именно поэтому к голосу “собора соловецких епископов” прислушивались духовенство и верующие, остававшиеся на свободе. А сами соловецкие мученики не раз обращались к Церкви со своими посланиями, реагируя на наиболее болезненные проблемы того времени, и тем самым влияли на церковную жизнь страны. Известно, что митрополит Сергий (Страгородский) опирался в своей деятельности на авторитет соловчан.
В 1929 году всем священникам 14-й роты через командира роты Сахарова было предложено остричься и снять рясы. Многие отказались сделать это, и они были отправлены на штрафные командировки. Там чекисты с мордобитием и кощунственной бранью остригли их насильно и наголо, сняли с них рясы, одели в самую грязную и рваную одежду и отправили на лесные работы [1].
Реорганизация и закрытие лагеря
В декабре 1933 года Соловецкий лагерь особого назначения был расформирован.
С 1934 года Соловки стали VIII отделением Беломорско-Балтийского канала, а в 1937 году реорганизованы в Соловецкую тюрьму ГУГБ НКВД, которая была закрыта в ноябре-декабре 1939 года, в связи с экстренней эвакуацией лагеря на материк в связи с советско-финской войной.
В 1940-е годы были взорваны каменные монастырские храмы во имя преподобного Сергия, игумена Радонежского, и преподобного Онуфрия Великого, разрушены 22 часовни, разрублены на дрова иконостасы и старинные иконы, расстреляны росписи соборов, уничтожено старинное монастырское кладбище, осквернены могилы насельников монастыря, вырублены вековые сосновые леса, пришли в запустение луга и судоходные каналы.
Быт соловецких заключенных ярко описан в романе Захара Прилепина «Обитель».
Узники Соловецкого лагеря
Использованные материалы
[6] Год освобождения рассчитан исходя из пятилетнего срока приговора.