с каким романом а с пушкина связана история пугачевского бунта
Как Пушкин писал историю Пугачёвского бунта
Особое место в творчестве Александра Сергеевича Пушкина занимает историческая тема
Историк Пушкин
Емельян Пугачев. Источник: http://www.pushkinmuseum.ru
Поэт хорошо разбирался не только в отечественной, но и в мировой истории. Его не оставляли равнодушным историческая роль царей, народные движения, место простого человека в мировых катаклизмах. Пушкин в своих произведениях избегал крайних оценок, всегда предлагал глубокое осмысление событий, о которых он писал. Исторических произведений, написанных классиком отечественной словесности, много. В первом ряду их «Песня о вещем Олеге». События, известные нам по «Повести временных лет», Пушкин обогащает авторскими истолкованиями. Совсем в ином ключе построена пьеса о Смутном времени «Борис Годунов». Поэма «Полтава» о Северной войне, когда непобедимые доселе шведы были разбиты русскими войсками под руководством Петра Великого. А в поэме «Медный всадник» мы видим размышления на тему взаимоотношений народа и власти. Свою личную семейную историю Александр Сергеевич воплотил в «Арапе Петра Великого». Но Пушкин замышлял и чисто исторические труды, не похожие на перечисленные художественные произведения, в его планах значились «История Малороссии» и «История французской революции». Но реализовалась лишь часть его замыслов в этом направлении.
От Петра к Пугачёву
В 1831 году поэт обратился к шефу жандармов и главе III отделения А.Х. Бенкендорфу с письмом, в котором просил разрешить ему заниматься изучением истории Петра Первого и его наследников и просил разрешения поработать в государственных архивах. Просьба была поддержана Николаем I, и Пушкин был принят на службу в Министерство иностранных дел с возможностью работать в архивах. Император предполагал, что Пушкин начнёт писать и «Историю Государства Российского». По сути, с лёгкой руки государя Пушкин формально становился историографом.
Источник: https://www.chitalnya.ru
Материалы для своей будущей книги Пушкин начал искать в библиотеке Эрмитажа и в архивах в 1832 году, но вскоре его заинтересовали события восстания под предводительством Емельяна Пугачёва во времена Екатерины II. Пушкина заинтересовал приговор о смертной казни Пугачёва и его сообщников, вызвала интерес и биография Михаила Шванвича – дворянина, перешедшего на сторону восставших.
В сентябре 1832 года у Александра Сергеевича возникла идея создать литературное произведение на тему пугачёвского восстания. 30 сентября он пишет жене Наталье Николаевне: «Мне пришёл в голову роман, и я вероятно за него примусь».
От задумок до исполнения замысла пришлось пройти длительный путь. Пушкин понял, что создать яркое художественное произведение о времени Пугачёва без тщательного изучения источников невозможно. Работа шла тяжело, хотя по историческим меркам события восстания были совсем недавние. И, самое главное, нельзя было забывать, что Екатерина II приходилась царствующему Николаю I бабушкой. Творить поэту-историку приходилось с оглядкой на цензуру, да и на окружение, с которым приходилось сталкиваться поэту каждый день. Ведь вокруг были дети и внуки участников тех событий.
Поездки на места событий
Работы в центральных архивохранилищах оказалось недостаточно, и Пушкин обратился к царю с прошением посетить места, где реально проходили связанные с Пугачёвым события, в том числе Казань и Оренбург. На письме Пушкина сохранился автограф Бенкендорфа: «Государь позволяет». На службе исследователю был предоставлен четырёхмесячный отпуск. 17 августа 1833 года Пушкин выехал из Санкт-Петербурга. По дороге в Казань он посетил Нижний Новгород. В городе Васильсурске он записал рассказ о казни Пугачёва, поведал который командир местной инвалидной команды Юрлова, впоследствии полностью вошедший в «Историю Пугачёва».
Емельян Пугачев. Источник: https://www.culture.ru
В Казани Александр Сергеевич обошел места сражений, беседовал со свидетелями событий. Он также гостил у профессора Казанского университета Карла Фукса, который поведал ему легенду о помиловании самозванцем некоего пастора, который в своё время подал ему милостыню. Позже этот сюжет был обыгран в «Капитанской дочке» с известным всем тулупчиком. Пушкин напишет жене, что не напрасно посетил эти места.
Далее неутомимый путешественник посетил Симбирск, Оренбург, Уральск. В этой части поездки поэта сопровождал его друг Владимир Даль.
В печать…
Работа над собранными в ходе посещения пугачёвских мест материалами продолжилась в Болдино. Пушкин набело переписывает «Историю Пугачёва» и знакомит с ней Гоголя. Считается, что ко 2 ноября 1833 года работа была завершена, правда, сам Александр Сергеевич считал, что без ознакомления с секретными тогда ещё документами следствия и суда труд не мог считаться полным: «Будущий историк, коему позволено распечатать дело о Пугачёве, легко исправит и дополнит мой труд».
Емельян Пугачев и Гринев. Источник: http://www.pushkinmuseum.ru
В декабре 1833 года Пушкин проинформировал графа Бенкендорфа, что он «написал историю Пугачёвщины» и просил предоставить её на рассмотрение императора.
Главный цензор Пушкина Николай I одобрил сочинение, вернув рукопись автору через поэта и воспитателя царских детей В. А. Жуковского 29 января. На рукописи был ряд замечаний, правда, по большей части стилистического характера. Императору не понравились места, где Пушкин излишне сочувствует восставшим, а также излишняя поэтичность. В марте 1833 года Бенкендорф сообщил, что императору благоугодно назвать книгу не «История Пугачёва», а «История Пугачёвского бунта», в целом же изменения не затронули «основной линии исторического труда Пушкина».
«История Пугачёвского бунта» вышла в свет в декабре 1834 года в количестве 3000 экземпляров и не пользовалась успехом. У официальных лиц книга вызвала яростную критику. Пушкин же жаловался, что книгу не покупают.
Емельян Пугачев в плену. Источник: https://www.culture.ru
Оттого, что сановные современники не приняли труд Александра Сергеевича, он не становится хуже и менее значимым для нас, его потомков. Мы ещё больше понимаем, что Пушкин кроме выдающегося поэтического дара, обладал и многими важнейшими качествами профессионального историка-исследователя: философским складом ума, необычайным трудолюбием, широтой кругозора, чёткой гражданской позицией и честностью в освещении исторических фактов. Работа над «Историей Пугачёва» открыла новые грани пушкинского таланта. Собрав воедино разрозненные исторические факты, запрещённые архивные документы и рассказы очевидцев, он создал значимый исторический труд.
А известная многим поколениям школьников по курсу русской литературы «Капитанская дочка» вышла в свет в 1836 году. Задуманный роман (на самом деле повесть) стал художественным продолжением исторических занятий Пушкина и имел огромный успех. В истории Петруши Гринёва мы видим не сухое изложение, свойственное историческому исследованию, а теплоту и прелесть исторических записок.
teachron
Театральный хронограф
Александр Пушкин закончил «Историю Пугачёвского бунта»
14 ноября 1833 года Александр Пушкин завершил работу над «Историей Пугачевского бунта».
Она была написана на основе архивных документов и рассказов свидетелей восстания. Для того чтобы все это собрать, Александр Сергеевич не раз приезжал в Оренбургский край, с губернатором которого Василием Перовским поэта связывали теплые дружеские отношения. И именно ему Пушкин подарил первый экземпляр книги с надписью: «Милому другу»…
«История Пугачёва» – единственное законченное и изданное научное исследование А.С. Пушкина на историческую тему. Интересна история названия этого труда: «История Пугачёва» при издании по распоряжению цензора книги Николая I была переименована в «Историю Пугачёвского бунта» (СПб., 1834).
Замысел произведения на тему пугачевского восстания возник у Пушкина не позднее сентября 1832 года. 30 сентября в письме к жене он написал: «Мне пришел в голову роман, и я вероятно за него примусь». Из общения с М. Д. Деларю, отец которого был начальником архива Инспекторского департамента Военного министерства Пушкин узнал, что на секретном хранении в архиве имеются документы, связанные с Пугачёвским восстанием. На балу у Филькемонов, 6 февраля, Николай I пожелал узнать у Пушкина, как продвигаются его исторические труды. И эту ситуацию Пушкин использовал, чтобы получить доступ к секретным архивам: он попросил разрешения на «просмотр документов, связанных с деятельностью генералиссимуса Суворова, и, в частности, с его участием в подавлении пугачевского бунта.
О главной цели своих разысканий поэт предпочёл умолчать. Архивы были ему открыты для работы над историей Петра I, и Пушкин не хотел оповещать власти о своем новом замысле». Уже 25 февраля из Военного министерствана квартиру Пушкина был доставлен пакет документов, в котором оказалось три тома: в одном — донесения Суворова за 1789—1791 года. В двух других томах, содержавших около тысячи листов, находились документы Секретной экспедиции Военной коллегии о пугачёвском восстании. Многие эпизоды восстания Пушкин почти дословно включит в «Историю Пугачева».
В процессе работы Пушкин посчитал совершенно необходимым посетить места событий и 22 июля 1833 года обратился с просьбой разрешить ему поездку в Казань и Оренбург и, получив желаемое, 17 августа выехал из Петербурга. Он посетил Нижний Новгород, Казань, Симбирск, Оренбург, Уральск. Поэт опрашивал старожилов, вносил их рассказы в дорожную записную книжку; работал в провинциальных архивах.
Позже он отметит: «Я посетил места, где произошли главные события эпохи, мною описанной, поверяя мертвые документы словами еще живых, но уже престарелых очевидцев, и вновь поверяя их дряхлеющую память историческою критикою». По приезде 1 октября в Болдино Пушкин начал приводить в порядок собранные материалы. Кроме переписки набело «Истории Пугачёва», в эту Болдинскую осень он написал ещё много других произведений: поэмы «Медный всадник» и «Анджело», «Сказку о мёртвой царевне и о семи богатырях», «Сказку о рыбаке и рыбке», «Пиковую даму» и целый ряд стихотворений.
Два Пугачева. Вымыслы романические и «История Пугачевского бунта»
Пользуюсь случаем поблагодарить Н. Тархову, И. Винницкого и Ю. Зельдича, прочитавших рукопись, за ценные советы и замечания.
Два произведения Пушкина с одним и тем же главным героем — «Капитанская дочка» и «История Пугачевского бунта» 1 — противопоставлялись неоднократно. В предлагаемой статье, кажется, впервые проводится последовательное со-поставление двух текстов. Это позволяет, с одной стороны, прояснить взгляды Пушкина на искусство в последние годы жизни и тесные связи его творчества с европейской литературой (с Вальтером Скоттом в первую очередь 2 ). С другой стороны, такой последовательный анализ в значительной степени уточняет политическую позицию Пушкина: его отношение к монархической власти и стихийному народному движению.
Самой яркой, умной и тонкой из работ о противопоставлении двух Пугачевых является знаменитое эссе Марины Цветаевой «Пушкин и Пугачев». Своей поэтической интуицией она глубоко почувствовала литературную, традиционную природу «Капитанской дочки»:
Она удивляется, как мог Пушкин, зная исторического Пугачева («История…» напечатана в 1834-м), написать в 1836 году своего романтического, поэтического предводителя разбойников. Цветаевой неизвестно, что сначала был задуман роман, что «История…» поначалу, возможно, предполагалась предисловием к роману и пр. До всего этого ей нет дела. Поэту важен лишь настоящий, то есть поэтический, Пугачев:
Пушкинский Пугачев есть рипост поэта на исторического Пугачева, рипост лирика на архив: — Да, знаю, знаю все как было и как все было, знаю, что Пугачев был низок и малодушен, все знаю, но этого своего знания — знать не хочу, этому не своему, чужому знанию противопоставляю знание — свое (курсив мой. — М. А.). Я лучше знаю. Я лучшее знаю:
Тьмы низких истин нам дороже
Цветаева все знает (она довольно подробно, хоть и бегло, сопоставляет «Историю…» и «Капитанскую дочку»), но знать не хочет. Поэты знать не хотят. Они все понимают и интуитивно чувствуют. Но мы-то, филологи, хотим и должны знать.
Вымыслы
Этим, возможно, и объясняется первоначальное название пушкинского труда — «История Пугачева». Как Скотт предпослал роману историю Роб Роя, так и историческому роману Пушкина должна была предшествовать история Пугачева. Инерция сохранилась и тогда, когда историческая работа отпочковалась от замысла художественного текста.
У царя были свои резоны («не имеет истории»), но по существу он был прав. В книге Пушкина рассказывалась не история самозванца (за исключением двух страниц его биографии в начале работы), а именно история бунта. Поэтому автор принял это исправление. Посылая царю заметки о своем труде, он назвал их «Замечания о бунте». Об этом справедливо писала Петрунина: «…нельзя не признать, что оно (название «История Пугачевского бунта». — М. А.) более точно соответствует содержанию труда Пушкина…» 14 Той же точки зрения придерживался Н. Эйдельман: «Трижды упомянуто в пушкинских письмах и черновиках заглавие «Замечания о бунте», а не «Замечания о Пугачеве»: Пушкин, обращаясь к царю, принимает царскую формулировку…» 15 Исходя из этих соображений, мы в дальнейшем будем называть труд Пушкина «История Пугачевского бунта».
В 1830-е годы эта проблема чрезвычайно занимает Пушкина — он много и усиленно размышляет о природе художественного творчества. Поэт не должен зависеть от окружающего мира. Он творит спонтанно, по собственному разумению. Он сам «свой высший суд», в своем творчестве он не зависит от «суда глупцов» и от «смеха толпы», потому что сам создает, отталкиваясь от впечатлений действительности, миры своего собственного воображения.
Каждый поэт создает микрокосм, который для читателя должен стать более реальным, чем окружающая его реальность повседневная. Пушкин сформулировал эту идею в стихотворении «Элегия» (1830):
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь…
Здесь вымысел противостоит слезам как оксюморон: нельзя плакать над тем, чего не существует. Однако искусство снимает это противоречие. Оно является читателю в двух ипостасях: оно есть вымысел (и читатель это всегда знает), но оно есть и некоторая концентрированная поэтическая действительность, зачастую переживаемая нами с большим интересом и вниманием, чем действительность реальная. Конечно, не Пушкин и не Вальтер Скотт впервые обратились к этой проблеме. Об этом писал и Аристотель в учении о катарсисе, и немецкие романтики, противопоставлявшие мир поэтический обыденному, и многие другие.
Процесс созидания таких вымышленных миров детально описан в знаменитом стихотворении «Осень» (1833). Позволим себе подробнее остановиться на двух последних строфах, не вошедших в окончательный текст. Автор, наверное, хотел предоставить эрудиции самого читателя путешествие по выдающимся явлениям мировой литературы («куда ж нам плыть?»), однако для себя набросал впечатляющую картину воображаемых миров, созданных вымыслом поэтов разных времен и народов, в том числе и им самим. Небольшой комментарий к зачеркнутым строфам позволит лучше понять пушкинскую погруженность в литературный мир как раз в ту самую пору, когда он вновь возвращался к историческому роману о временах пугачевщины.
И забываю мир — и в сладкой тишине
Я сладко усыплен моим воображеньем,
И пробуждается поэзия во мне…
Затем поэт начинает рассказ о том, как он сам становится демиургом, создателем собственных миров, которые населяют люди, созданные его воображением, живущие своей собственной жизнью и зачастую уже сами диктующие творцу свою собственную волю, свои действия, намерения и настроения.
И тут ко мне идет незримый рой гостей,
Знакомцы давние, плоды мечты моей.
Затем следует строфа 10а с довольно подробным перечислением этих «гостей»:
Стальные рыцари, угрюмые султаны,
Монахи, карлики, арапские цари,
Гречанки с четками, корсары, богдыханы,
Испанцы в епанчах, жиды, богатыри,
Царевны пленные и злые великаны
И вы любимицы златой моей зари,
Вы барышни мои с открытыми плечами,
С висками гладкими и томными очами.
Так, рыцари действовали в «Скупом рыцаре» и будут героями в «Сценах из рыцарских времен», но они же населяли многие романы Вальтера Скотта, и прежде всего «Айвенго» и «Талисман».
Испанцы в епанчах появляются в «Каменном госте», и они же, естественно, были и во всех предшествующих рассказах об испанце Дон Жуане.
Жида мы найдем в «Скупом рыцаре», и у Шекспира в «Венецианском купце», и в «Айвенго» Скотта. Кстати, в зачеркнутых вариантах этой строфы появляются у Пушкина и цыгане: «Цыганки черные…» (III, 930). (Вспомним, что у Скотта цыганка Мег Меррилиз является одной из главных героинь романа «Гай Маннеринг, или Астролог», а цыган Хайраддин становится одним из важнейших персонажей «Квентина Дорварда».) Пушкин вспоминает и своих «Цыган»: «…с медведями цыганы». Это прямая реминисценция из его южной поэмы, где старик предлагал пришедшему в табор Алеко: «…села обходи с медведем», — а изгой цивилизованного общества последовал совету мудрого цыгана, он «с пеньем зверя водит».
Карликом был пленивший Людмилу Черномор, а ее самое, дочь киевского князя, вполне можно считать пленной царевной. И у Вальтера Скотта один из романов по имени главного героя называется «Черный карлик».
О гречанке, прекрасной Гайдэ, рассказывается во второй песни «Дон Жуана» Байрона. Отец Гайдэ был пиратом и немедленно продал героя в рабство, обнаружив его у своей дочери. Поэтому, возможно, рядом с гречанками появляются у Пушкина и корсары, тем более что и у Байрона есть поэма «Корсар».
Что же касается богатырей (с одним из которых бился Руслан), то здесь тоже невозможно перечислить все источники литературных ассоциаций. Богатыри были уже в сказках Левшина. Полный пантеон русских богатырей от Ильи Муромца до Чурилы Пленковича представлен в вышедшем в начале ХIХ века двумя изданиями сборнике Кирши Данилова (1804, 1818), популярной была ироничная, шутливая поэма Карамзина «Илья Муромец», семь богатырей приютили молодую красавицу в сказке Пушкина «О мертвой царевне», заменив семерку гномов немецкого оригинала.
Кончается строфа 10а обращением к недавно оконченному «труду многолетнему» — роману «Евгений Онегин». Уездной барышней является Пушкину его муза в начале восьмой главы романа. Деревенской барышней была и его любимая героиня — Татьяна — до своего превращения в светскую даму. Обращает поэт внимание на прическу этих девушек: «с висками гладкими». Деталь для него была важна. Вскоре в «Капитанской дочке» появится Маша Миронова — «девушка лет осьмнадцати, круглолицая, румяная, с светло русыми волосами, гладко (курсив мой.- М. А.) зачесанными за уши».
В следующей строфе поэт переносит вымышленных персонажей в те страны, где они могут обитать: персоналии сменяются географией. Работа воображения подобна большому кораблю, отправляющемуся в далекое плавание:
Ура!… куда же плыть… какие берега
Теперь мы посетим — Кавказ ли колоссальный
Иль опаленные Молдавии луга
Иль скалы дикие Шотландии печальной
Или Нормандии блестящие снега —
Или Швейцарии ландшафт пирамидальный
В черновой редакции был еще и Египет, «где дремлют вечные за Нилом Пирамиды», и Северная Америка: «девственные леса младой Америки — Флориды» (III, 935).
Ясно, что на Кавказ читателя ведет первая южная байроническая поэма Пушкина «Кавказский пленник», в Молдавию — поэма «Цыганы». Печальная Шотландия — это, несомненно, мир романов Вальтера Скотта. В шотландском цикле постоянно изображалась скудная природа, бедность и примитивный быт шотландских горцев. Разумеется, вспомнились Пушкину и мрачные шотландские пейзажи Оссиана. Рассказы его он перелагал в стихи еще в лицейские годы. Швейцария — может быть, поэту вспомнилась драма Шиллера «Вильгельм Телль», или трагичный одинокий Манфред Байрона, или его же поэма «Шильонский узник», так блистательно — сравнительно недавно на тот момент — переведенная Жуковским (1821-1822). А девственные леса Америки, несомненно, населяют романтические герои Купера.
Как мы говорили, возможно, сначала Пушкину хотелось поведать читателям о мирах, возникающих в его творческом сознании. Однако затем он, вероятно, решил предоставить все их воображению и зачеркнул последнюю «географическую» строфу. Остался лишь вопрос с многоточием: «Куда ж нам плыть. » Позднее, уже в беловой рукописи, он зачеркнул и строфу о «гостях».
Характерно, что несомненную близость пушкинского повествования к фольклору, к миру сказки чувствовала и Марина Цветаева. Не утруждая себя научными экскурсами и разысканиями, она писала:
Но есть еще одно. Пришедши к Пугачеву непосредственно из сказок Гримма, Полевого, Перро, я, как всякий ребенок, к зверствам привыкла. Разве дети ненавидят Верлиоку? Змея-Горыныча? Бабу-Ягу с ее живым тыном из мертвых голов? Все это чистая стихия страха, без которой сказка не сказка и услада не услада. Для ребенка, в сказке, должно быть зло. Таким необходимым сказочным злом и являются в детстве (и в не-детстве) злодейства Пугачева 25 (курсив мой. — М. А.).
При этом в «Капитанской дочке» сознательно, полусознательно и, может быть, даже бессознательно сконцентрировалась вся предшествующая мировая литература, точнее, вся история европейского романа начиная с его фольклорных истоков. «Капитанская дочка», особенно рядом с «Историей бунта», становится как бы квинтэссенцией литературы, «вымысла», противопоставленного «исторической правде».
Идеологически главным героем «Капитанской дочки» является Пугачев. Коллизии европейского романа о благородном разбойнике оказываются перенесены на русскую почву и вписаны в сравнительно недавние, хорошо еще памятные исторические события, происшедшие всего шестьдесят с небольшим лет тому назад (приблизительно такой срок считал наилучшим для своих «шотландских» романов и Вальтер Скотт). Главный двигатель этих событий — зловещая фигура беглого арестанта, поколебавшего устои громадного государства — и столь недавно со всей возможной правдивостью изображенного автором в историческом труде. Теперь на основе им самим описанной действительной жизни Пушкин создает свой собственный мир, построенный уже по иным законам — законам творческого преображения реальности.
Став литературным персонажем, благородный разбойник Пугачев появляется на страницах исторического романа только три раза. Число три для сказки сакральное: три испытания, три нарушения запрета и пр. Четвертая «встреча», сцена казни, не является сюжетообразующей.
Первая встреча — во время бурана. Пугачев выступает в роли «помощного персонажа». Он оказывает герою услугу и отблагодарен им. Между ними устанавливается связь, взаимная симпатия. Происходит закономерная трансформация сказочного персонажа в благородного и благодарного разбойника европейского романа, который проникается симпатией к молодому герою (как Роб Рой, например).
Вторая встреча гораздо более драматична. Несмотря на старания «вредителя» (Швабрина) герой спасен «помощным персонажем» от виселицы. При этом Пугачев в романе (только в романе!) не проявляет особой жестокости. Двое офицеров повешены им, потому что публично назвали его «вором и самозванцем». Вспомним Цветаеву: «…в сказке должно быть зло необходимым сказочным злом и являются злодейства Пугачева».
История
Совсем другим предстает перед нами Пугачев в «Истории…». На многих страницах рассказывает Пушкин о его жестокости. В самом начале мятежа «захваченные казаки приведены были к Пугачеву, и одиннадцать из них, по приказанию его, повешены. Сии первые его жертвы были: сотники пятидесятники рядовые» (IX, 16). Пушкин обращает внимание на жестокость самого Пугачева, а не его помощников: по приказанию его. И это не враги — дворяне, а свои — казаки.
В Илецком городке Пугачев повесил атамана Порткова, выданного ему изменниками-казаками (IX, 16).
Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.