река времен или эмблематическое изображение всемирной истории
Константин Когут
За три дня до своей смерти Державин начал оду «На тленность. », но успел написать только небольшой фрагмент. Это восьмистишие вошло во все его посмертные собрания сочинений. Приводимый здесь текст является последними строками, написанными Державиным.
Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы.
В кабинете Державина на стене висела известная историческая карта «Река времен, или Эмблематическое изображение всемирной истории», составленная Страссом. Из огромного сияющего и парящего в небесах шара следует водопад разных потоков историй народов и государств от Сотворения мира и от Рождества Христова вплоть до 1800 года. Согласно заметке в «Сыне отечества», Державин смотрел на эту карту, когда писал свое восьмистишие.
Интересно, что эти строки написаны поэтом на аспидной доске. Сегодня они почти стерлись с нее. Вместе эти строки образуют акростих, первые буквы которого легко складываются в «Руина чти». Что было задумано дальше нам никогда не узнать. Что чтит руина останется загадкой.
М. Л. Гаспаров в «Записях и выписках» делится удивительным воспоминанием:
Свидетелем настоящего чуда я был один раз в жизни. У Державина есть знаменитое восьмистишие: «Река времен в своем стремленьи…» Глядя на эти стихи, я однажды заметил в них акростих «РУИНА», дальше шло бессмысленное «ЧТИ». Я подумал: вероятно, Державин начал писать акростих, но он не заладился, и Державин махнул рукой. Через несколько лет об этом акростихе появилась статья М. Холле: он тоже заметил «руину» и вдобавок доказывал (не очень убедительно), что «чти» значит «чести». Я подумал: вот какие бывают хозяйственные филологи: заметил то же, что и я, а сделал целую статью. Но это еще не чудо. У хороших латинистов есть развлечение: переводить стихи Пушкина (и др.) латинскими стихами. Я этого не умею, а одна моя коллега умела. Мы летели с ней на античную конференцию в Тбилиси, я был еще кандидатом, она — аспиранткой, ей хотелось показать себя с лучшей стороны; сидя в самолете, она вынула и показала мне листки с такими латинскими стихами. Среди них был перевод «Реки времен», две Алкеевы строфы. Я посмотрел на них и не поверил себе. Потом осторожно спросил: «А не можете ли вы переделать последние две строчки так, чтобы вот эта начиналась не с F, а с Т?» Она быстро заменила flumine на turbine. «Знаете ли вы, что у Державина здесь акростих?» Нет, конечно, не знала, «Тогда посмотрите ваш перевод». Начальные буквы в нем твердо складывались в слова AMOR STAT, любовь переживает руину. Случайным совпадением это быть не могло ни по какой теории вероятностей. Скрытым умыслом тоже быть не могло: тогда не пришлось бы исправлять stef на stat. «Чудо» — слово не из моего словаря, но иначе назвать это я не могу. Перевод этот был потом напечатан в одном сборнике статей по теории культуры в 1978 г.
В 1923 году О. Э. Мандельштам «по следам» державинских строк напишет свою «Грифельную оду»:
Мы только с голоса поймем,
Что там царапалось, боролось.
Звезда с звездой — могучий стык,
Кремнистый путь из старой песни,
Кремня и воздуха язык,
Кремень с водой, с подковой перстень.
На мягком сланце облаков
Молочный грифельный рисунок —
Не ученичество миров,
А бред овечьих полусонок.
Река времён
«Поток времени в своем неудержимом и вечном течении влечет за собою все сущее.
Он ввергает в пучину забвения как незначительные события, так и великие, достойные памяти;
туманное, как говорится в трагедии, он делает явным, а очевидное скрывает.
Однако историческое повествование служит надежной защитой от потока времени
и как бы сдерживает его неудержимое течение;
оно вбирает в себя то, о чем сохранилась память, и не дает этому погибнуть в глубинах забвения».
«Река времён в своём стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остаётся
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрётся
И общей не уйдёт судьбы».
Многие исследователи сошлись во мнении, что здесь недостаёт еще одного четверостишия для того, чтобы сложилась ожидаемая фраза «РУИНА (человек) ЧТИ БОГА».
Aufert fugaci temporis impetu
Mortalia amnis gesta hominum omnia et
Oblivionis mergit alto
Regna duces populos hiatu.
О том, как был сделан этот перевод, рассказывает М.Л.Гаспаров (очерк latine reddita в книге «Записи и выписки» «…случайным совпадением это быть не могло… Чудо» — слово не из моего словаря, но иначе назвать это я не могу».**
Это одно из последних сочинений композитора, написанное им в 2008 году***.
Сначала кантата называлась «Строгие мысли», но в процессе сочинения пришло другое имя: два первых слова начальной державинской строки. Стихотворение Державина «перевесило». По признанию самого композитора, оно и было первоначальным толчком, побудившим к созданию кантаты. Этот стих был известен ему давно, но мысль о бренности и забвении всего когда-то жившего, как и сама неизбежность этого, обрела значение на склоне лет.
Можно высказать предположение, что некая недосказанность Державинского стихотворения и потребовала от композитора привлечению других, дополняющих замысел, художественных текстов.
Музыкальный язык кантаты прозрачен и скуп по мелодике. Невольно приходит в голову мысль о церковном пении. И если задаться вопросом, по какому принципу построена эта кантата, память подсказывает: Антифоны.
Кантата начинается строфой из Экклезиаста:
«Годы, люди и народы
Убегают навсегда,
Как текучая вода.
Экклезиаст: (снова два мужских голоса, «два лика») продолжает:
«И сказал я в сердце моем: «и меня постигнет та же участь, как и глупого: к чему же я сделался очень мудрым?» И сказал я в сердце моем, что и это – суета»
«…Потому что мудрого не будут помнить вечно, как и глупого; в грядущие дни все будет забыто, и увы! мудрый умирает наравне с глупым.
«Река времён в своём стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остаётся
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрётся
И общей не уйдёт судьбы».
Последние строки Экклезиаста:
«…обратил сердце мое на то, чтобы постигнуть мудрость и обозреть дела, которые делаются на земле, … Тогда я увидел все дела Божии и нашел, что человек не может постигнуть дел, которые делаются под солнцем»…
«Никогда ничего не вернуть,
Как на солнце не вытравить пятна,
И, в обратный отправившись путь,
Всё равно не вернёшься обратно.
Это ответ поэта Николая Новикова. Просто человека.
**Л.Г.Гаспаров «Записки и выписки»». Латинский перевод Т.В. Васильевой,см. «Традиция в истории культуры». М.Наука,1978.
***Кантата малоизвестна, исполнялась только один раз.Её маленький фрагмент существует в записи на сайте Useradio
***** В православном богослужении песнопение, исполняемое антифонно; в католическом богослужении рефрен, исполняющийся до и после псалма или евангельских песней.
******Эти песни пелись ветхозаветными священниками при восхождении на большие ступени Иерусалимского храма
*******Юрий Владимирович Андропов, Председатель Президиума Верховного Совета СССР91884-1986). Стихотворение «Да, все мы смертны…»
Константин Когут
За три дня до своей смерти Державин начал оду «На тленность. », но успел написать только небольшой фрагмент. Это восьмистишие вошло во все его посмертные собрания сочинений. Приводимый здесь текст является последними строками, написанными Державиным.
Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы.
В кабинете Державина на стене висела известная историческая карта «Река времен, или Эмблематическое изображение всемирной истории», составленная Страссом. Из огромного сияющего и парящего в небесах шара следует водопад разных потоков историй народов и государств от Сотворения мира и от Рождества Христова вплоть до 1800 года. Согласно заметке в «Сыне отечества», Державин смотрел на эту карту, когда писал свое восьмистишие.
Интересно, что эти строки написаны поэтом на аспидной доске. Сегодня они почти стерлись с нее. Вместе эти строки образуют акростих, первые буквы которого легко складываются в «Руина чти». Что было задумано дальше нам никогда не узнать. Что чтит руина останется загадкой.
М. Л. Гаспаров в «Записях и выписках» делится удивительным воспоминанием:
Свидетелем настоящего чуда я был один раз в жизни. У Державина есть знаменитое восьмистишие: «Река времен в своем стремленьи…» Глядя на эти стихи, я однажды заметил в них акростих «РУИНА», дальше шло бессмысленное «ЧТИ». Я подумал: вероятно, Державин начал писать акростих, но он не заладился, и Державин махнул рукой. Через несколько лет об этом акростихе появилась статья М. Холле: он тоже заметил «руину» и вдобавок доказывал (не очень убедительно), что «чти» значит «чести». Я подумал: вот какие бывают хозяйственные филологи: заметил то же, что и я, а сделал целую статью. Но это еще не чудо. У хороших латинистов есть развлечение: переводить стихи Пушкина (и др.) латинскими стихами. Я этого не умею, а одна моя коллега умела. Мы летели с ней на античную конференцию в Тбилиси, я был еще кандидатом, она — аспиранткой, ей хотелось показать себя с лучшей стороны; сидя в самолете, она вынула и показала мне листки с такими латинскими стихами. Среди них был перевод «Реки времен», две Алкеевы строфы. Я посмотрел на них и не поверил себе. Потом осторожно спросил: «А не можете ли вы переделать последние две строчки так, чтобы вот эта начиналась не с F, а с Т?» Она быстро заменила flumine на turbine. «Знаете ли вы, что у Державина здесь акростих?» Нет, конечно, не знала, «Тогда посмотрите ваш перевод». Начальные буквы в нем твердо складывались в слова AMOR STAT, любовь переживает руину. Случайным совпадением это быть не могло ни по какой теории вероятностей. Скрытым умыслом тоже быть не могло: тогда не пришлось бы исправлять stef на stat. «Чудо» — слово не из моего словаря, но иначе назвать это я не могу. Перевод этот был потом напечатан в одном сборнике статей по теории культуры в 1978 г.
В 1923 году О. Э. Мандельштам «по следам» державинских строк напишет свою «Грифельную оду»:
Мы только с голоса поймем,
Что там царапалось, боролось.
Звезда с звездой — могучий стык,
Кремнистый путь из старой песни,
Кремня и воздуха язык,
Кремень с водой, с подковой перстень.
На мягком сланце облаков
Молочный грифельный рисунок —
Не ученичество миров,
А бред овечьих полусонок.
Река времен в своем стремленьи…
Река времён в своём стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остаётся
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрётся
И общей не уйдёт судьбы.
Статьи раздела литература
Мы используем на портале файлы cookie, чтобы помнить о ваших посещениях. Если файлы cookie удалены, предложение о подписке всплывает повторно. Откройте настройки браузера и убедитесь, что в пункте «Удаление файлов cookie» нет отметки «Удалять при каждом выходе из браузера».
Подпишитесь на нашу рассылку и каждую неделю получайте обзор самых интересных материалов, специальные проекты портала, культурную афишу на выходные, ответы на вопросы о культуре и искусстве и многое другое. Пуш-уведомления оперативно оповестят о новых публикациях на портале, чтобы вы могли прочитать их первыми.
Если вы планируете провести прямую трансляцию экскурсии, лекции или мастер-класса, заполните заявку по нашим рекомендациям. Мы включим ваше мероприятие в афишу раздела «Культурный стриминг», оповестим подписчиков и аудиторию в социальных сетях. Для того чтобы организовать качественную трансляцию, ознакомьтесь с нашими методическими рекомендациями. Подробнее о проекте «Культурный стриминг» можно прочитать в специальном разделе.
Электронная почта проекта: stream@team.culture.ru
Вы можете добавить учреждение на портал с помощью системы «Единое информационное пространство в сфере культуры»: all.culture.ru. Присоединяйтесь к ней и добавляйте ваши места и мероприятия в соответствии с рекомендациями по оформлению. После проверки модератором информация об учреждении появится на портале «Культура.РФ».
В разделе «Афиша» новые события автоматически выгружаются из системы «Единое информационное пространство в сфере культуры»: all.culture.ru. Присоединяйтесь к ней и добавляйте ваши мероприятия в соответствии с рекомендациями по оформлению. После подтверждения модераторами анонс события появится в разделе «Афиша» на портале «Культура.РФ».
Если вы нашли ошибку в публикации, выделите ее и воспользуйтесь комбинацией клавиш Ctrl+Enter. Также сообщить о неточности можно с помощью формы обратной связи в нижней части каждой страницы. Мы разберемся в ситуации, все исправим и ответим вам письмом.
Река времен: от истоков к устью
Путешествие по предсмертным стихам Державина
Об авторе: Максим Игоревич Лаврентьев – поэт, эссеист.
И поди пойми, куда эта река времен ведет. Леандро Бассано. Святой Гиацинт, идущий по воде реки Днепр. 1610. Собор Санти-Джованни-э-Паоло, Венеция
6 июля 1816 года, находясь у себя в новгородском имении Званка, Гавриил Романович Державин написал на грифельной доске, которой пользовался как черновиком, восемь строк:
Река времен в своем
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом
И общей не уйдет судьбы.
В том же году эти стихи вышли в № 30 журнала «Сын Отечества» со следующим редакционным пояснением: «За три дня до кончины своей, глядя на висевшую в кабинете его известную историческую карту «Река времен», начал он (Державин. – М.Л.) стихотворение «На тленность» и успел написать первый куплет…»
Долгое время произведение считалось незавершенным. Так, составитель девятитомного академического собрания сочинений Державина Яков Грот даже не счел нужным упомянуть о «куплете» в выпущенной им биографии поэта. Вместо этого он ограничился цитированием написанных постфактум страниц дневника племянницы второй державинской жены, Прасковьи Львовой. В них тоже ничего не говорится о последних державинских стихах, а шестым июля датирован незначительный, хотя и небезынтересный эпизод с обыгрыванием поэтом вольтеровской строки «il est grand, il est beau de faire des ingrats» (фр.: «Величественно, прекрасно – создавать неблагодарных»).
К дневнику Львовой мы еще вернемся, а пока отметим повышенную внимательность к поэтическому тексту, владевшую в тот день Державиным.
В согласии с предшественниками другой державинский биограф, Владислав Ходасевич, именовал восьмистишие «началом оды». «Стихи были только начаты, – писал Ходасевич, – но их продолжение угадать нетрудно. Отказываясь от исторического бессмертия, Державин должен был обратиться к мысли о личном бессмертии – в Боге. Он начал последнюю из своих религиозных од, но ее уже не закончил. Бог было первое слово, произнесенное им в младенчестве, – еще без мысли, без разумения. О Боге была его последняя мысль, для которой он уже не успел найти слов».
Отдавая должное догадливости Ходасевича, все-таки нельзя согласиться с его выводом, то есть признать убедительным суждение об этих стихах как об отрывке. Лучшее доказательство ошибочности такого суждения – то впечатление, которое вот уже более 200 лет производит на большинство читателей предсмертное стихотворение Державина: оно говорит как раз об обратном.
Поскольку обращение к автографу ничего не даст – надпись на грифельной доске, хранящейся ныне в санкт-петербургской Государственной публичной библиотеке им. М.Е. Салтыкова-Щедрина, уже во времена Грота, то есть в 1880-х годах, была практически нечитаемой, – внимательно вглядимся в опубликованный текст и в обстоятельства, сопутствовавшие его созданию.
Глагол времен! металла звон!
Твой страшный глас меня
Зовет меня, зовет твой стон,
Зовет – и к гробу приближает.
Едва увидел я сей свет,
Как молнией, косою блещет,
И дни мои, как злак, сечет…
Слова об утопленных «в пропасти забвенья» царях соответствуют непосредственному продолжению оды:
Ничто от роковых кохтей,
Никая тварь не убегает;
Монарх и узник – снедь червей,
Гробницы злость стихий
«Цареборческая» тема была вскоре продолжена Державиным в доставившем ему много неприятностей переложении 81-го псалма Давида, которому он дал собственное заглавие – «Властителям и судиям»:
Цари! Я мнил, вы боги
Никто над вами не судья,
Но вы, как я подобно,
И так же смертны, как и я.
И вы подобно так падете,
Как с древ увядший лист
И вы подобно так умрете,
Как ваш последний раб
Зияет время славу стерть:
Как в море льются быстры
Так в вечность льются дни
Глотает царства алчна
Кроме того, последней строке эквивалентны слова о жерле вечности, пожирающем даже и то, что временно остается «чрез звуки лиры и трубы». Невозможность ухода от «общей судьбы» звучит и как окончательный приговор «смертному» – в оде:
Не мнит лишь смертный умирать
И быть себя он вечным чает…
Здесь нетрудно заметить противоречие с текстом державинского «Памятника» (1795), являющегося вольным переложением XXX оды Горация «К Мельпомене», в котором поэт говорит о личном бессмертии:
Я памятник себе воздвиг
Металлов тверже он и выше
Ни вихрь его, ни гром
не сломит быстротечный,
И времени полет его
Так! – весь я не умру;
но часть меня большая,
по смерти станет жить,
И слава возрастет моя,
Доколь славянов род вселенна
 |
| Родившийся и умерший в июле Гавриил Державин предчувствовал свой уход. Сальватор Тончи «Портрет поэта Г.Р. Державина». 1801. ГТГ |
О традиции подражания Горациевой оде в русской поэзии речь впереди, а в связи с Державиным, стоявшим у истока этой традиции, замечу лишь, что в «Памятнике», как мне представляется, отразилось не его собственное, а заимствованное, присущее именно Горацию, как человеку античного мира, крайне субъективное и абсолютизированное представление об индивидуальном бессмертии.
Для сравнения, «Жизнь Званская» (1807), посвященная стареющим поэтом другу, епископу Евгению Болховитинову, завершается иначе, по-державински:
Так, разве ты, отец! святым
Ударив об доски, заросши
И свитых вкруг моей могилы змей гнездом
Прогонишь – бледну зависть
Не зря на колесо веселых,
На возвышение, на пониженье
Единой правдою меня в умах
Чрез Клии воскресишь
Так, в мраке вечности она
Удобна лишь явить то место,
От лиры моея шумящею рекой
Неслись чрез холмы, долы,
Ты слышал их, и ты, будя
Потомков ото сна, близ
Шепнешь в слух страннику,
в дали как тихий гром:
«Здесь Бога жил певец, –
Что же касается оды «Бог» (1784), то в записях Львовой, относящихся к началу рокового июля 1816 года, она упомянута дважды. «Раз утром, – пишет Львова, – (кажется, 1 июля) я читала то место из литургии, где речь идет о благоговении, с каким присутствующие должны все свое внимание сосредотачивать на священнодействии. «Как это трудно! – сказал дядя. – Как часто во время службы о молитве и не думаешь. Правда, иной раз сердце разогреется, слезы брызнут от восторга; кажется, как бы искра Господня заронится в душу, вспыхнет; но потом суета мирская опять займет собою, и искра эта божественная совсем потухнет. Я в таком восторге, стоя у заутрени на Светлый праздник, написал первую строфу оды «Бог». Вечером того же дня на предложение племянницы почитать что-нибудь вслух из недавно вышедшего V тома его сочинений Державин выбрал небольшую оду «Полигимнии» – «…имя, – комментирует рассказчица, – вымышленное для обозначения девицы Стурдзы, которая однажды очаровала его на вечере у г-жи Свечиной, прочитав ему в совершенстве всю оду «Бог». Думается, однако, что именно последним обстоятельством, а не просто воспоминанием о «девице» был обусловлен выбор Державина. В «Полигимнии», кстати, тоже упоминается ода «Бог» («Мой гимн возглашаючи Богу»). Еще более интересна в контексте нашего разговора финальная строфа этой оды:
Зрится в моем, горит вображенье,
Ах! как солнце, твоя красота!
Слышу тобой, мое выраженье
И очаровательна мечта
Всю душу мою наполняет
Пеньем твоим песен моих.
– Буду я, буду бессмертен!
Все это важно для понимания истоков возникновения «Реки времен…», и Ходасевич совершенно прав, когда говорит об обращении поэта «к мысли о… бессмертии – в Боге», тем самым указывая нам на кульминационный момент державинской оды:
Твое созданье я, Создатель!
Твоей премудрости я тварь,
Источник жизни, благ
Душа души моей и Царь!
Твоей то правде нужно было,
Чтоб смертну бездну
Мое бессмертно бытие;
Чтоб дух мой в смертность
Отец! – в бессмертие Твое.
Но Ходасевич почему-то считал, что сказанное Державиным некогда в «Боге» должно было непременно быть повторено им и в «Реке времен…», между тем как вполне достаточно и того, что оно там подразумевается. Ну право же, не все нужно разжевывать внимательному читателю, а уж тем более знатокам творчества «певца Фелицы», незабвенный Владислав Фелицианович!
Присмотримся теперь к первой строфе «Бога», написанной, как мы знаем, гораздо ранее – за четыре года до остального текста оды:
О Ты, пространством
Живый в движеньи вещества,
Теченьем времени превечный,
Без лиц, в трех лицах
Дух всюду сущий и единый,
Кому нет места и причины,
Кого никто постичь не мог,
Кто все Собою наполняет,
Кого мы называем – Бог.
Вот за каким началом должно было что-то последовать, а «Река времен…», напротив, производит впечатление законченного высказывания, исчерпывающего тему и потому афористически сжатого. В нем – перекличка и одновременно итог многолетних размышлений Державина о бессмертии поэта и всего созданного им. Вывод не столь уж пессимистичен, как может показаться на первый взгляд: да, «памятник нерукотворный» рано или поздно пожрется вечностью, но все-таки, как мы помним, «металлов тверже он и выше пирамид»! А сама эта прожорливая вечность есть не что иное, как аспект Бога:
Хаоса бытность довременну
Из бездн Ты вечности воззвал,
А вечность, прежде век
В себе самом Ты основал.
Вообще же оригинальное творчество Державина не опровергает Горация, а открывает его узкоэгоистичной философии необозримую перспективу, не вторит древним авторам «К Мельпомене» и «Дао де цзин» (ср. у Лао-Цзы: «Кто умер, но не забыт, тот бессмертен»), а говорит о более высоких материях – о бессмертии абсолютном, не личном, как полагал Ходасевич, а сверхличном, достижимом лишь в Боге.
До середины прошлого века «Река времен…» считалась не до конца ясным, а по причине его пресловутой неоконченности еще и бесперспективным для литературоведения текстом. Однако в начале 1950-х американец Морис Халле одним из первых заметил, что начальные буквы державинского восьмистишия представляют собой акростих: «РУИНА ЧТИ». В работе «О незамеченном акростихе Державина» (1959) Халле привел следующий отрывок из державинского трактата «Рассуждение о лирической поэзии»:
«Наконец сюды же относятся акростишия, или, как у нас в церковных книгах называются, краеграния (краестишия), в которых заглавные каждого стиха буквы содержат в себе имя, в честь коего стихи писаны, или какое-нибудь значительное слово, коего поэт открыто для всех сказать не хотел».
Очевидно, Халле не обманулся – замеченный им акростих не выглядит случайным в стихотворении, даже если бы интерес его автора к «краегранию» остался нам неизвестен. Мы же, напротив, знаем, что к подобному способу шифровки Державин прибегал на практике, в поэзии. Но известные державинские акростихи, как «КНЯЗ КУТУЗОВ СМОЛЕНСКОИ» («Когда в виду ты всей вселены…», 1813), не представляют ничего необычного, а вот как следует понимать «РУИНА ЧТИ»?
Тут мнения филологов разошлись. Одни полагали, что слово «руина» было употреблено Державиным в более раннем своем значении, близком к европейским языкам, то есть в смысле «разрушение, погибель». «Чти», согласно версии, предложенной Халле, относилось в далекое прошлое, ко времени создания «Слова о полку Игореве» (XII век), в котором оно встречается дважды как форма родительного падежа к слову «честь». Таким образом, весь акростих попросту повторяет основную мысль восьмистишия о бренности земной славы.
В противовес этому было высказано другое предположение, а именно – что Державин, противопоставляя даже зрительно вертикальный текст горизонтальному, все-таки воздвиг внутри своего пессимистического по тону предсмертного стихотворения «знак бессмертия». «Осмысляя себя в качестве руины, – писал Левицкий в статье «Образ воды у Державина и образ поэта» (1996), – автор создает себе своеобразное надгробие, которое будет стоять, несмотря на вечность в человеческом понимании времени, и не случайно «река времен», аналог вечности, дословно вытекает в стихах из образа «руины», последнего авторского представления о себе как дряхлейшем из стариков, которое сопровождало более ранние его изображения ключей, рек и водопадов… Но если раньше воды времени истекали из урн, то в этом стихотворении, олицетворяя себя самого в руине, Державин одновременно сам становится источником «реки времен». Будучи ее «ключом», он «уходит» общей судьбы вечности и воздвигает себе грандиознейший последний памятник – надгробие над звуками своей лиры, которое прочнее самого жерла вечности. Такого памятника не воздвиг сам Гораций. В нем… слышен «рев времен», исходящий из вечно осыпающейся, но вечно возвышающейся, как водопад над рекой жизни, руины, которую невозможно не «чтить».
При всей соблазнительности версии, предложенной Левицким, при всей ее поэтичности и одновременно простоте и кажущейся самоочевидности, она покоится на довольно шатком основании – произвольной интонационной разбивке: «РУИНА. ЧТИ!» Однако, как представляется, в ней более верно, чем у Халле, толкуется второе слово, а именно как глагол (Гаспаров в «Записках и выписках» (2001) почему-то назвал его бессмысленным).
То, что Державину был известен текст памятника древнерусской литературы, ни о чем в данном случае еще не говорит. Американскому филологу можно было и не заглядывать так далеко в прошлое чуждого ему языка, а всего лишь присмотреться к слову «почтение». Тогда он мог бы заметить, что выражения «мое почтение» и «имею честь» недаром идентичны по смыслу – существительные в них одной корневой основы. Почтение – почесть – честь. Совершенно неважно, оказываем ли почтение памяти Державина, воздаем ему почести или чтим его память.
То же касается и слова «руина». Оно, кстати, во времена Державина употреблялось и в современном нам значении, хотя в его поэтических текстах оно отсутствует. Именуется ли этим словом процесс или результат разрушения – разница, согласитесь, небольшая. Но в словосочетании «РУИНА ЧТИ» ее все-таки оказывается достаточно, чтобы от подтверждения мысли, высказанной в восьмистишии, дойти до опровержения этой мысли.
Чтобы понять, наконец, державинский акростих, нужно поставить себя на место автора. Причем буквально. Правда, господский дом на живописном берегу Волхова, в Званке, как и предсказывал поэт, давно разрушился, но в Петербурге, на набережной Фонтанки, в доме-музее Державина воссоздана обстановка его рабочего кабинета. Особое место в интерьере занимает висящая на стене под стеклом «Река Времен, или Эмблематическое Изображение Всемирной Истории…» – копия созданной Фридрихом Штрассом, переведенной Алексеем Варенцовым и выпущенной в России в 1805 году той самой карты, глядя на которую Державин писал свое последнее стихотворение. В верхней ее части изображен парящий в облаках голубой шар, из которого изливаются вниз «исторические потоки». На крайне правом из них, под грифом «Изобретения, Открытия, Успехи Просвещения. Славные мужи», среди других знаковых имен XVIII века читаем: «Державин».
Думается все-таки, что, несмотря на очевидный личный момент, так сказать, спровоцировавший стихотворение, в акростихе автор подражания Горацию не воздвигает себе очередной памятник, но призывает потомков ЧТИТЬ РАЗРУШЕНИЕ – закономерный процесс, вовсе не бессмысленно устроенный Богом в природе, чья «бездна» другим поэтом справедливо названа не только всепоглощающей, но и миротворной. А заодно и уважать то, чему суждено исчезнуть.
В этом прощальном завете – подлинное духовное величие Державина.
Оставлять комментарии могут только авторизованные пользователи.