почти непридуманная история мужчинам вход не воспрещен
Почти непридуманная история мужчинам вход не воспрещен
Почти непридуманные истории для взрослых
© ООО «Издательство «Этерна», оформление, 2019
Всем тем, кто стал героем этой книги, посвящается
Почти непридуманные истории для взрослых
Он приехал к нам в деревню, когда мне исполнилось тринадцать. Мамка напекла пирогов с капустой, отец подарил мне куклу. Большую, пластмассовую, когда ее наклоняешь, она делает «у-а-а-а». Наверное, ездил в областной центр. Я видела такие несколько лет назад, еще просила купить. Но мать сказала, вот четверть закончишь на пятерки – куплю. Я закончила без единой четверки, на «отлично», а мне не купили. И вот через два года я распаковала коробку, а там эта кукла, с большими синими глазами. Но мне ее больше не хочется.
«Как на Раискины именины испекли мы каравай. Вот такой ширины…» Да пойте вы хотя бы «на Танины именины…».
Что за имя мне выбрали, Раиса, тьфу! Он приехал и поселился на самом краю деревни в заброшенном доме. Когда-то там жила древняя бабка. Бабку схоронили уж не помню когда. Помню только, я совсем маленькая была и сладкую кутью на поминках ела. Вещи разворовали. Так и стоял дом без окон и дверей, того гляди развалится. Он вставил окна, двери и зажил там.
Его боялись. Никто не знал, откуда он приехал и зачем. Такую дыру, как наша деревня, еще поискать надо. Кто-то поговаривал, что он наверняка вор-рецидивист, а может, и вообще убивец. Кто его знает? Нашим-то делать нечего, дай только лясы поточить. Деревня маленькая, слухи разносятся в два счета. Не успеешь за ворота выйти, а о тебе уже сказки рассказывают. Его побаивались еще оттого, что водку с мужиками он не пил, по бабам не ходил, сидел дома, дрова рубил, мастерил чего-то в огороде, на речку один ходил и рыбу ловил.
Мы с соседскими детьми иногда за ним подглядывали. Спрячемся в бурьяне и следим за ним. Он выйдет с топором, а у нас аж душа в пятки – идет на убийство. А он – хрясь! – по бревну, и оно – на две половины. Тренируется, говорили мы и разбегались по домам, а вдруг он и взаправду так и человека может? Лето жаркое тогда было. Меня мать на речку послала.
– Иди, – говорит, – хоть белье прополощи, а то совсем по дому не помогаешь, – и сунула мне в руки ведро с простынями.
Еле дотащила его до речки. Речка у нас чистая, прозрачная, с быстрым течением. Я опустила простыню с деревянного мостика, наклонилась и полоскала. Простыня стала тяжелая от воды, и вытащить я ее не могла. Потянула сильно, да не удержалась и плюхнулась в воду. Плавать я умела, но не очень-то хорошо, так себе. Дна не почувствовала. Сначала хваталась за простынь. Нас с нею течением понесло, и я стала захлебываться. Помню только, что кто – то меня за волосы резко дернул. Очнулась на берегу. Меня рвало. Он сидел рядом и выжимал свои брюки.
– Что ж ты, дуреха, в воду прыгнула?
– Я не прыгнула, я упала… за простынею. Где она?
– Простыня белая в цветочек мелкий.
– Простыню рыбаки завтра принесут, – сказал он, надевая на себя мокрые брюки.
Он поднялся и пошел по тропинке наверх, а я, зареванная, понесла ведро с непрополосканным бельем домой. Родители меня ругали, но не так сильно, как если бы я просто потеряла простыню, без ущерба для здоровья.
– Я чуть не утонула, – ревела я, а мать с отцом ругались, кому пришла в голову идея отправить меня одну на речку.
Про своего спасителя я ничего им не рассказала. В тот вечер они долго жалели простыню в цветочек, которую им подарили на свадьбу. С соседскими пацанами я больше не сидела в бурьяне и не следила за Николаем. Так его звали, моего спасителя. Напротив, мне хотелось однажды подойти к нему и сказать спасибо. Я ведь тогда не сказала. Он надел мокрую одежду и ушел. В воскресенье отец с матерью пошли в церковь, а я, сославшись на то, что болит живот, осталась дома.
– Пошли уж, а то последние придем.
Как только они ушли, я надела свое ситцевое платье в мелкие розочки (тетя Валя подарила в прошлом году, на вырост), причесалась и пошла к его дому. Во дворе его не оказалось. Я обогнула дом и спустилась к реке. Он стоял на берегу с удочкой.
– А, нырять пришла… пловчиха…
– Нет. Просто сказать вам спасибо.
– За то, что вы меня выудили.
– Рыбу ловить умеешь?
– Умею, чего ж тут не уметь, – сказала я.
– Так же, как плавать?
– Да ладно вам, у нас течение сильное. В прошлом-то году двое взрослых мужиков потонуло, а вы говорите.
– Мужики небось спьяну утонули. А вот тебя почему плавать не научили?
– А кто учить-то будет?
– Я могу. Тут главное не бояться воды.
Он дал мне в руки удочку, и я поймала щуку. Просто повезло. У нас редко щуку можно поймать, разве что на хорошую наживку, а у него так… ерунда, черви, да и то мелкие. Николай снял рыбу с крючка и сказал:
– Ну что? По щучьему веленью, по моему хотению, вели, чтобы девочка… как тебя зовут-то хоть?
– Чтобы Рая из рая научилась плавать.
Однажды перед дождем я играла в поле. Но потом, услышав гром, помчалась домой. По дороге начался ливень, я вся промокла и промочила тапочки.
– Где тебя носит, Раиска, девка непутевая! Сидела бы дома, уроки учила! – накричал на меня отец, и мать что-то от себя добавила.
Я обиделась и ушла в сарай. Там и переждала короткий проливной дождь. Потом вышла на улицу и нарочно шлепала по всем лужам. Тапки и так на выброс. Незаметно добрела до конца деревни. У Николая двери и окна были закрыты. Спустилась к речке. Никого, течение стало еще сильней. Вода взбаламутилась, унося сорванные ветром ветки и коряги. Я повернулась и пошла домой сушить тапки. На следующий день опять пошла к его дому, дверь и окна снова оказались закрыты. Мальчишки сказали, что следили за ним, он три дня из дому не выходил.
Я постучалась, но он не ответил. Толкнула скрипучую дверь, она оказалась не заперта. Николай лежал на кровати в углу комнаты. На стене над кроватью висели черно-белые фотографии. Среди них больше всего было фотографий женщины с белыми волосами. Артистка, наверное. То она в шляпке, то в больших темных очках, то в купальнике, то в белом платье в черный горох. Такие платья только артистки носят.
– Здрасьте, – сказала я.
Он приоткрыл глаза, но ничего не ответил. Я подошла ближе и машинально потрогала его лоб. Так мне мама всегда делала, когда я вдруг вовремя не вставала в школу. Лоб был горячий. Я вышла из дома и прямиком побежала к тете Шуре, моей крестной.
– Теть Шур, дайте что-нибудь от жара, мамка просит.
– Допился… Говорила я ему, на жаре-то не пей!
Я прибежала обратно домой к Николаю, дала ему таблетку и воды.
– Спасибо, дочка, а теперь иди, мне будет легче.
Он заснул, а я рассматривала на стене артистку. Когда я вырасту, стану похожей на нее. Встав у старого шкафа с почерневшим зеркалом, подняла наверх волосы. Вот так заколю, надену платье в горох и буду как она. Только купальники такие даже в областном центре не продаются. А я сошью.
Мы подружились с Николаем. Тайком от всех я бегала на реку и смотрела, как он ловит рыбу. Только мне больше везло. Когда он давал мне удочку и сам присаживался рядом на корточки, пристально смотря на воду, у меня замирало сердце, и я говорила себе: ну же… ловись, рыбка, большая и маленькая! Потом мы тут же у реки варили уху. Он доставал из рюкзака картофелины и лук, чистил их не торопясь, крошил в котелок и, помешивая, обычно говорил:
Почти непридуманная история мужчинам вход не воспрещен
Почти непридуманные истории
Ночь озарилась десятками, сотнями тысяч звёзд. Но сегодня их было очень плохо видно.
Страшный, безжалостный враг подошёл к стенам города, и костры, согревающие его воинов этой промозглой весной, спорили числом с небесными светилами.
Отрок лет четырнадцати, сын кузнеца – Волька, несмотря на пробирающий до костей ночной ветер, стоял у стены, опираясь на тяжелое медвежье копье. Князь обещал пайку каждому, кто поднимется защищать стену. А зима выдалась лютая, да и Батя умудрился под лёд провалиться и ещё не оправился от хвори. Работа в кузне почти остановилась. Волька отломил кусок горбушки от каравая.
– Дома сестра с батей голодные. Вот они обрадуются. Батя, правда ругаться будет за самовольство, а то и оплеуху пропишет. Но Хлебушек есть хлебушек, с ним и спится лучше и болезни быстрее отступают. Да и помирать сытому не так страшно.
Вкус ржаного хлеба немного отогрел продрогшую и скованную страхом душу, вернув способность мыслить, хотя Ужас все еще заставлял колени дрожать, а Паника перехватила дыхание и лишила руки остатка сил.
Даже сон отступил перед этим великим морем огня, разлившегося в долине реки Жиздры. Огонь, первая покорённая человеком стихия.
Покорённая, но так и не понятая. Он может дарить тепло и отбирать жизни. Освещать путь и обращать в бегство. Он не злой и не добрый. Он огонь. И в этот раз он не предвещал ничего хорошего, безжалостный и беспощадный, как и воины, собравшиеся у его пламени там за стеной среди холмов.
О кровожадности и жестокости монгольских завоевателей ходили, леденящие душу, рассказы. Под их ударами уже пали Рязань и Владимир. Тятя рассказывал, что это огромные красивые грады, совсем не чета их Козельску. Мысли вились в голове, как стайка мальков у берега в солнечный полдень, вроде и много и не одной не ухватишь. И лишь одна словно острый шип засела в мозгу:
– Завтра с первыми лучами солнца монголы ринуться на штурм. И мы все умрем. И ничего нельзя изменить или исправить. А сколько всего не успел…
Грудь юноши опустилась с тяжелым вздохом.
– Ты чего так вздыхаешь то? Малой? Не заболел часом?
Юноша повернулся на голос.
Местный воевода Всеволод. Гигант. Косая сажень в плечах, с дозором обходил стену.
– Ты чего духом то поник, совсем? Аль случилось чего?
Залихватский тон воеводы начинал раздражать, будто он сам слеп или глуп.
– Случилось. – зарево костров играло пурпуром на щеках Волька.– Монголы пришли. Вона их сколько. Все холмы перед лесом в огненное море своими кострами превратили. Завтра на штурм пойдут. И все …
– Помрем мы все. Где нам с такой Ордой тягаться.
– Их орда, а нас Рать. – Воевода подошёл поближе к юноше. – Да и когда нибудь, рано или поздно все мы помрем.
– Ты Боярин, ого, какой взрослый то. Ты в этой жизни много чего повидал, а мне обидно, просто аж до слез. Варька дочь пекаря, до жути прям, словно репей в самое сердце запала. А я тут помру за зря. Так ни разу ни целованный.
– Так что переговоры затеем? – голос воеводы стал жёстче. – А ежели они твою Варьку в откуп потребуют? Или сестёр твоих? Смиришься?
Рука юноши сжала копье до хруста в суставах.
– Ты в самом деле сможешь жить с этим?
– Нет не смогу боярин.
Боярин склонился к Вольке заглядывая в его душу.
– А коли и пришёл наш час помереть, так от него не скрыться. Не убежать. Только мы решаем, какой смертью мир сей покинем, да в объятия к Господу нашему Иисусу отправимся.
Голос воеводы потеплел, в нем появились нотки отеческой заботы.
Волька вытер нюни и отер рукавом глаза.
Волька закивал головой.
– Так ты со мной? Я же могу на тебя рассчитывать?
– Я не подведу. – Булатная сталь родилась в голосе вчерашнего мальчишки.
– Я знаю. Скоро рассвет. Давай сделаем так: Я тут за тебя покараулю, а ты сбегай домой сестру да отца успокой. Скажи им, что пока мы живы, их в обиду никому не дадим.
Воевода положил десницу на древко копья.
– Ну и к Варьке забеги тож тогда, все одно мимо помчишься. Скажи ей, все, о чем на сердце тайну бережёшь.
Волька взглянул в небесно-голубые глаза воина.
– А ежели не по душе ей я?
– Такой орёл и не по душе? Беги, к рассвету ты мне нужен здесь на стене. Дюжа много ворогов слетелось к нашему порогу.
Юноша уже летел в низ по ступенькам крепостной стены.
– Я успею Боярин, я не подведу.
Воин бросил взгляд на огненное море.
Звезды на небе начали гаснуть одна за одной, а краешек неба на Востоке озарил первый робкий лучик весеннего солнца.
– Жаль, только, что обложили со всех сторон, даже детей не вывести. Господи помоги нам пасть достойно не посрамившись. Зажги в сердцах людских лампадку надежды. Разожги горнило ярости Справедливой, что силы придаст слабому, храбрости несмелому, и стойкости нам Всем.
Вдруг молния ударила с небес, и тяжелый раскат грома прокатился над холмами перед Козельском. Тяжелые капли дождя забарабанили по земле. Огненное море, кажущееся безграничным, начало редеть и меркнуть.
Воевода улыбнулся, глядя в след бегущему отроку. Небесная вода струилась по кольчуге омывая грехи старого солдата.
– Мы ещё повоюем. Может продержимся чуток, а там глядишь, и Михаил Всеволодович на помощь подойдёт. Мы ж тоже Черниговские…
– Это конец. – Шептал мозг.
А память, вдруг вернула на щеку неумелый поцелуй Варвары.
Странная злость на собственное бессилие, вдруг вспыхнула внутри вторым дыханием.
Почти непридуманная история
–Ведьма сошла с ума! Ведьма Генька сошла с ума! Генька сошла с ума!– Кричали мальчишки, бегая по всему селу и разнося эту новость повсюду. Толпа зевак, собравшая возле дома Геньки, наблюдала, как расхристанная, с всклоченными волосами она, металась по двору, круша все вокруг.
Как потом, встав на колени и подняв свои худые, со скрюченными пальцами руки к небу и воя, как пойманная в капкан волчица, хриплым сорванным голосом кричала слова, от которых кровь стыла в венах не только у сельских баб, но и мужиков.
–Будь ты проклят, Иван! Ты и весь твой мужской род до седьмого колена! Пусть ваша жизнь, как и моя, закончится после шестидесяти! Ты забрал мое сердце, а я заберу все ваши! Ненавижу тебя! Ненавижу твоих детей! Всех ненавижу! – Выкрикивала она слова страшного проклятия.
Налетевший неизвестно откуда ветер, нагнал черные тучи, а грянувший оглушающий гром и распоровшая пополам все небо яркая молния, еще больше напугали крестящихся селян, начавших разбегаться по своим хатам. А Генька так и продолжала метаться под ливнем, словно исполняя известный только ей одной ритуальный танец, пока не рухнула замертво, убитая попавшей в нее молнией.
И словно по взмаху волшебной палочки, очистившееся от туч небо стало, синим, солнце засветило ярче, радуя своим теплым светом всю округу, и люди, жившие в этом селе, вздохнули с облегчением, Слава Богу, наконец-то избавились и от дочери проклятой ведьмы.
Иван Черныш был самым работящим и видным в селе парнем. Девки, вздыхая, завидовали красавице Оксане, с которой он женихался, а скоро и свадьбу сыграют, потому что уже и сговор был, и с датой определились. Сказать по правде, парой они были завидной. Оба высокие, статные, красивые, просто глаз не отвести, когда шли рядышком.
Генька была влюблена в Ивана с самого детства и мечтала выти за него замуж, только вот он выбрал не ее, а другую. Костьми лягу, но он будет мой, плача по ночам, думала она.
Время шло, ничего не менялось, и, отчаявшись, девушка все рассказала матери. К Иванчихе в селе относились по-разному: одни считали ее ворожеей, другие – целительницей, а большинство и вовсе ведьмой, обходя стороной при встрече.
–Помочь то помогу, но счастливой тебя это не сделает,– сказала выслушавшая Геньку мать, –всю жизнь, только ты его любить будешь, а он тебя нет. Подумай хорошо, дочка, а потом и решать будем.–
–Себе его хочу, и думать тут нечего! –Вытирая слезы, ответила матери Генька.
–Поторопиться надо, а то женится на этой…–
–Что же, пеняй потом только на себя, мое дело упредить, а воз везти тебе, – и, вздыхая пошла, договариваться с Иваном, потому как крышу дома давно уже перекрывать нужно, вот случай и подвернулся.
Иван, обрадовавшись возможности заработать, согласился сразу, ведь скоро свадьба и каждая копеечка на счету. Договорились, чтобы дело шло быстрее, работать он будет с помощником, а помимо денег, хозяйка должна будет кормить их обедом.
Услышав, что жених подрядился работать в доме Иванчихи, Оксана расстроилась. В сердце кольнуло какое-то незнакомое, предчувствие беды, и она начала уговаривать Ивана отказаться от этой работы.
–Вот уж не думал, что ты веришь во все эти бабские забобоны,– рассмеялся он,–не переживай, глупышка, я любую ведьму на кол посажу, если тебе угрожать будет!–
На этом и успокоились, а с понедельника приступили с Колькой к работе.
Дело спорилось. Молодые и сильные парни работали без перекуров, прерываясь только на обед, который им подавала Иванчихина дочка. Черноглазая и темноволосая Генька, одетая в вышиванку, была по-своему привлекательна и хороша.
Иван, заметив, что Колька не сводит глаз с ее ладной фигурки, толкнул его локтем, призывая этим к действию. Но попытки друга хоть как-то обратить на себя внимание заканчивались неудачами. Генька делала вид, что ничего не замечает, а слова парня о свидании просто игнорировала.
Когда работа почти походила к концу, Николай ни с того ни с сего сильно заболел. Оставшийся без помощника Иван, продолжил работать сам.
После обеда голова разболелась так, что казалось, сейчас треснет, как перезревший арбуз. Иван слез с крыши и, пошатываясь, дошел до лавочки в тени дома. Сел, прислонившись спиной к стене, и закрыл глаза.
–Вань, что с тобой? Тебе плохо? Сейчас кваску холодного из погреба принесу, –засуетилась Генька.
–Да, кваску бы холодного…что-то плохо мне…–
– Видать, ты на солнце перегрелся. Давай-ка я тебя в дом заведу, полежишь чуток и полегчает.–
Генька помогла Ивану зайти в дом и, напоив холодным квасом, уложила в свою кровать, а через пять минут он уже крепко спал.
Оксана, прождав Ивана, до позднего вечера, пошла к нему домой, чтобы узнать, не случилось ли какой беды.
– Господи, дочка, а я думала, что он с работы сразу к тебе подался, – разволновалась, будущая свекровь Анна Петровна, хватаясь за сердце, – пошли к Иванчихе, чует мое сердце неладное.–
Двери дома были открыты, и они зашли в просторные сенцы, освещенные тусклой лампой. На лавке, стоящей возле, стола лежала Иванова рубаха, а внизу валялись его рабочие сапоги.
Ничего не говоря, Анна Петровна подошла к приоткрытым дверям комнаты и застыла столбом. На кровати, в обнимку с ее сыном, спала обнаженная Генька. Оксана, подошедшая вслед за ней, громко всхлипнула и, развернувшись, выскочила из дома, убегая из этого проклятого места без оглядки.
–Что же ты натворил, сынок…– прошептала мать и, сгорбившись под тяжестью навалившегося горя, побрела домой вслед за несостоявшейся невесткой.
Проснувшийся рано утром Иван никак не мог понять, где он находится. Он помнил, что всю ночь любил свою Оксану и заснул, крепко держа ее в своих объятьях. Он резко подскочил и увидел спящую рядом с ним Геньку.
–Неееееееееет…неееет,– завыл он, от бессилия, кусая свой кулак, –нет, этого просто не может быть! Я не мог, это не я! Генька, скажи, что это какая-то злая шутка! Генькаааааа…–
А та нисколько не стесняясь своей наготы, встала с кровати и перевела свой взгляд на белую, с пятнами крови простынь.
–Правда, Вань! То, что было и, то, что ты видишь, правда! От которой тебе никуда не деться!–
–Ведьмы! Ты и твоя мамаша, чем вы меня опоили?! Все равно я на тебе не женюсь! Никогда! Слышишь, никогда этому не бывать!–
–А я, соколик, как чувствовала, что ты напаскудишь и в кусты сиганешь!– Сказала вошедшая в комнату Иванчиха, – вон и голову сельсовета с утра пораньше позвала, чтобы своими глазами твои непотребства увидел. Богдан Григорьевич, ты заходи, не стесняйся, тут все свои.–
Через месяц сыграли свадьбу. Нет, не ту, что ждали все односельчане. Скрываясь от позора и стыда, Оксана уехала к своей тетке в город, там и осталась, даже не захотев выслушать Ивана, а тому поставили условие: либо женишься, либо садишься в тюрьму.
Он женился на Геньке, которую ненавидел всей душой, потому что результатом той единственной ночи стала ее беременность. А в селе пошептались, посплетничали и перестали, жизнь шла своим чередом. В каждой хате, как говорится, были свои пирожки, только с разными начинками.
После рождения первенца Алексея Генька сильно подурнела. Некогда пышные и блестящие волосы потускнели и истончились, глаза поблекли, и вся она как будто высохла. На ее лице почти никогда не было улыбки, и она совсем не была похожа на счастливую молодую женщину.
Иван же был постоянно хмур и не весел, и почти каждый день приходил домой навеселе. Односельчане стали замечать, что из веселого и работящего парня он потихоньку превращается в алкоголика. И только с сыном, Иван был настоящим, искренне его любил и баловал. Так и жили, а вернее существовали.
Жена опять носила ребенка, и Иван, словно одумавшись, решил строить свой дом. Подворье у Иванчихи было большое и, покумекав с местными умельцами, что к чему они приступили к работе. Геньку это только радовало, муж перестал пить и стал гораздо спокойнее, да и ей беременность пошла на пользу, прибавив килограммы, она заметно похорошела, стала добрее и ласковей.
Старая Иванчиха слегла, когда Генька была уже на седьмом месяце. Она лежала в своей кровати, ни на что, не жалуясь, и с каждым днем таяла, как свеча. За две недели до смерти она попросила Геньку присесть возле нее, чтобы поговорить.
–Вижу, что Иван твой стал спокойнее, да и ты остепенилась. Значит, помогают мои травки. И все равно хочу тебя предупредить. Скоро весточку получите, после которой все пойдет под откос, видение мне было.
Чтобы ты не чувствовала, держи свой рот на замке. Не ругайся и никогда никого не проклинай. Слишком много черного собралось в твоей душе. Не к добру это все. Поэтому, свой дар я тебе не передам, как бы ты этого не хотела. Ну, а как травами «лечить» ты знаешь.
Через две недели умру, но пока в силах говорить об одном, прошу, когда у Алексея родится дочка и ей исполнится тринадцать лет, передай ей фарфоровое яйцо, которое лежит в моей шкатулке, а потом приведи ее на мою могилу. Все, теперь иди и не забудь о моих словах.–
Через четыре дня старуха впала в беспамятство и, лишь изредка приходя в сознание, смотрела остекленевшими глазами в угол комнаты, с кем-то споря и невнятно бормоча. Она ничего не пила и не ела ровно десять дней и, как говорила, умерла на пятнадцатый. Похоронили ее в самом углу кладбища, поставив в изголовье могилы не подписанный серый камень.
Иван никогда не забывал Оксану, свою первую и единственную любовь, которая часто снилась ему по ночам, но даже во сне не хотела слушать его оправданий. Люди говорили, что в городе Оксана удачно вышла замуж и растит дочку, а он слушал и радовался, что она счастлива и от всего сердца желал ей только добра.
К своей же жене он не испытывал даже ненависти, все перегорело, и только дети оставались тоненькой ниточкой, которая связывала их семью. Вспомнил, как совсем недавно на свет появилась его дочь, которую Генька рожала очень тяжело и долго. Слава богу, девочка родилась здоровая и очень красивая. В честь своей бабушки Иван назвал дочь Екатериной.
Прошло пять лет. Плодовитая Генька родила еще одну девочку, которой дали имя Галина, и сына, которого она сама в честь главы семейства назвала Иваном. Дети росли и радовали, а вот личная жизнь угнетала с каждым днем все больше и больше.
А тут еще и новость, мгновенно облетевшая все село подоспела. Оксана, у которой погиб муж, вместе с сыном и дочерью, вернулась жить домой. У Ивана от таких известий даже кровь по венам побежала быстрее, а уж как встретил ее в сельпо, то не только голова пошла кругом, чуть сердце из груди не выскочило. Потому что его любимая стала еще красивее и желаннее.
Изменившееся настроение мужа Генька заметила сразу, а узнав о приезде Оксаны, сразу поняла, в чем дело. Вот тебе и весточка, о которой говорила мать, подумала она съедаемая ревностью и черной злобой, но, помня о ее последних словах, молчала.
В селе шептались, что Иван с Оксаной – любовники, но никто и никогда не видел их вместе. А Иван? Иван уже давно бы ушел от Геньки, но Оксана не соглашалась. Нет, она не считала себя виноватой в том, что тайком встречается с любимым, которого у нее украли две ведьмы, но и не могла забрать у детей отца, они то, в чем виноваты?
–Ты сначала детей подними, а там видно будет, –говорила она, целуя его при прощании,– а я тебя ждать буду хоть до самой смерти.–
Шли годы. Старший сын Алексей уехал на заработки и там женился, скоро станет отцом, радовался за сына Иван. Но беда пришла, не спрашивая. Алексея по оговору посадили в тюрьму, и он отправил беременную Машу в свое родное село.
Иван всем сердцем принял жену сына, а вот Генька отнеслась к ней враждебно. Высокая и статная Мария напоминала ей красавицу Оксану, и, не смотря на то, что та была беременная, она начала изводить невестку, настроив против нее и своих детей.
–Еще не известно от кого этот ребенок! А может ты его нагуляла и сына моего в тюрьму отправила, –обвиняла она Машу, когда Ивана не было дома,– приехала голодранка на все готовое, а мы на нее должны все горбатиться!–
Маша плакала, но ее слезы не трогали злую и ненавистную свекровь, которая наслаждаясь своей властью, издевалась над женой сына, заставляла целыми днями работать в огороде и фактически морила ее годом. Бедная женщина, чтобы не умереть, ела лебеду, запивая ее водой из колодца, но никому не жаловалась.
–Сынок, все село судачит, что вы свою невестку голодом морите,– сказала встретившая Ивана в сельпо мать, –да на нее бедную смотреть страшно, кожа да кости. Один живот большой торчит, да и только. Генька что, совсем сдурела, ее итак, вся округа ненавидит!–
После этих слов Иван стал присматриваться к тому, что происходит в его доме, и все понял. Досталось и Геньке, и Катерине с Галькой.
А на Машу вдруг навалилась куриная слепота и она почти перестала видеть. Недостаток витаминов и плохое питание. Таково было заключение врача районной больницы, в которую повез невестку Иван. Доктор выписала ей витамины, расписав рацион и необходимые продукты для восстановления зрения.
Иван поселил Машу в доме своей матери, с любовью принявшей у себя беременную жену внука. Слава богу, зрение постепенно восстановилось, и вскоре Маша родила здорового и крупного мальчика, как две капли воды похожего на своего отца.
Через год Алексея освободили по амнистии, и он, забрав семью, уехал жить в город, даже не встретившись с матерью, так и не простив той издевательства над беременной женой.
Маша, прощаясь со свекром и Анной Петровной, сказала, что всегда будет рада их видеть, потому, что пока жива свекровь, ни она, ни ее дети в село не приедут. И действительно сдержала свое слово.
Екатерина вышла замуж и уехала жить в другое село. Все бы ничего, вот только детей у нее не было, и по заключениям врачей никогда не будет.
–Пустоцвет,– сказала Генька Ивану,– и в кого пошла? Ни у тебя, ни у меня в роду такого не было, а я внуков понянчить хотела, Алешкина то носа не кажет. Даже внучку не показала и к нам не пустила.–
Иван смотрел на постаревшую жену и сам себе удивлялся. Как он смог прожить с это вздорной бабой столько лет? Лучше бы в тюрьме отсидел, уже давно бы вышел. Сын вырос, женился и живет отдельно, а я дальше тяну этот крест. Галька тоже собралась замуж выходить, а младший Иван скоро университет закончит. Все, пора заканчивать с этим!
После Пасхи собрал свой нехитрый скарб и ушел к своей Оксане, объявив Геньке, что подает на развод. Ни один человек в селе не осудил Ивана. Люди радовались, что наконец-то мужик обрел покой и счастье, избавившись от проклятого ведьминого отродья, испоганившего всю его жизнь.
Генька рвала и метала. На телеграммы, высланные детям, пришли ответы, что работают и приехать не смогут. Вот так, подумала она, сидя одна за большим семейным столом, ни мужа, ни детей, одна, как перст, никому не нужная в этом мире, и заревела белугой.
Потом схватила большой топор и начала крушить все вокруг, а закончив в внутри, выскочила на улицу. Толпа зевак, собравшая возле ее дома, наблюдала, как расхристанная, со всклоченными волосами Генька, металась по двору.
Как потом, встав на колени и подняв свои худые, со скрюченными пальцами руки к небу и воя, как пойманная в капкан волчица, хриплым сорванным голосом кричала слова, от которых кровь стыла в венах не только у сельских баб, но и мужиков.
–Будь ты проклят, Иван! Ты и весь твой мужской род до седьмого колена! Пусть ваша жизнь, как и моя, закончится после шестидесяти! Ты забрал мое сердце, а я заберу все ваши! Ненавижу тебя! Ненавижу твоих детей! Всех ненавижу! –
Налетевший неизвестно откуда ветер, нагнал черные тучи, а грянувший оглушающий гром и распоровшая пополам все небо яркая молния, еще больше напугали крестящихся селян, начавших разбегаться по своим хатам.
А Генька так и продолжала метаться под ливнем, словно исполняя известный только ей одной ритуальный танец, пока не рухнула замертво, убитая попавшей в нее молнией.
И словно по взмаху волшебной палочки, очистившееся от туч небо стало, синим, солнце засветило ярче, радуя своим теплым светом всю округу, и люди, жившие в этом селе, вздохнули с облегчением, Слава Богу, наконец-то избавились и от дочери проклятой ведьмы.
Что может быть страшнее проклятий матери, ведь ее слова, сказанные своим детям, имеют особую силу. Помните о традиции благословлять ребенка, давая ему мощную родовую поддержку, и никогда даже в порыве самой сильной злости, не желайте своим самым дорогим и любимым людям плохого. Берегите себя и своих близких!