пьетро пажетта ненависть история картины
5 картин о ненависти к женщинам
Не удивительно, что автор не знаменит.
Неизвестный автор XVI века. Микросись Мадонна с младенцем.
Босх. Распятая мученица, 1500-1503.
А вот еще один деятель contemporary art, который упорно назвает себя традиционным художником. В данном случае меня волнует не качество раскраски (поверх фото наверняка поводили кистью). Я просто хочу увидеть человека, который это купил.
Никас Сафронов. В ожидании.
Симпатичная девушка Мило Муаре ходила голой у Эйфелевой башни, предлагая прохожим с ней сфотографироваться. Перед этим она даже рожала яички с краской прямо на холсты (гусары, молчать!), но так и не прославилась. Вы удивлены почему я, искусствовед, не называю это перфомансом и не восхищаюсь, хотя хорошо понимаю необходимость славы для развития бизнеса? Мне грустно, что в XXI веке мы сами иногда ценим себя дешево.
Конечно, женщина может
И, наверное, этого достаточно для 95% людей.
А вот такими нас видят те, кто нам дорог.
Серебрякова. Балетная уборная. Снежинки, 1923.
Ничто человеческое.
Эрих Фромм, видный американский философ, написавший работу «Разрушительное в человеке», пришел к убеждению, что в каждом из нас таятся некрофильские тенденции, то есть стремление к смерти.
Гюнтер фон Хаггенс, «Баскетболист». Скульптуры делает прямо из бывших человеков, путем вымачивания их в ацетоне.
Читатель, а как вы думаете, есть ли в вашем характере нечто некрофильское? Ответьте в порядке тестирования на несколько вопросов.
Любите ли вы бывать на кладбище? Избегаете? Хорошо, пойдем дальше. Возникают ли у вас мысли о самоубийстве? Хоть раз в жизни, когда казалось, что дальнейшее существование невозможно? Нет, не возникало? Ну и слава богу. Не раздражайтесь, пожалуйста, ведь это только тест. Что вам приятнее, разобрать игрушку или собрать ее? Собрать? Ну, ладно… Можете заказать табличку и выгравировать на ней — «биофил». Так Эрих Фромм называет людей определенной психологической структуры — любителей жизни…
Пьетро Пажетта, «Ненависть» (1896)
Впрочем, еще минутку. Несколько лет назад американский журнал «Даедалус» опубликовал небольшую заметку о том, как на глазах толпы умирал мальчик, оказавшись в зоне тока высокого напряжения. Подростка можно было спасти, но никто из очевидцев этой трагедии не ступил и шагу. Все были буквально заворожены картиной мучительно длящейся агонии. Свидетели, как выяснилось, наблюдали за этим эпизодом и оценивали его так, словно все это многократно и в разных ракурсах уже развертывалось на домашнем экране.
Заметка констатировала факт. Она не содержала в себе ни осуждения, ни размышления. Рассказывалось о событии, не выходящем за рамки ежедневной хроники происшествий. Но не будем спешить с моральной оценкой этой истории. Попробуем войти в атмосферу эпизода. Не правда ли, информация побуждает не только к изобличению преступной пассивности или скрытого палачества? Она заставляет «самоопределиться».
Питер Брейгль-старший. «Триумф смерти» (1562)
Представим себя на минуту среди этой «зачарованной толпы». Поразмыслим неторопливо, с необходимой внутренней сосредоточенностью. Как поступил бы каждый из нас? Вы лично? Проявили самостоятельность или уступили бы инстинкту стадности? Оказались способными к сознательному поведению или поддались бы цепкому зрелищу? Обнаружили сострадание или окаменели бы в совершенном безразличии к непоправимой беде? А теперь откровенно, как на исповеди — не доставляют ли вам удовольствие сцены казни, мучений, агонии?
Газеты писали о том, как в США был создан клуб «фильмов для избранных». Там показывали документальные и художественные ленты, в которых жертва мучительно расставалась с жизнью. Садисты приходили «побалдеть». Но для гурманов «кровавого зрелища» снимались особые ленты. Значит, так… Собирались палачи (и все это снималось на пленку) и обсуждали, кого бы это пристукнуть, но с наибольшим художественным эффектом. Возникали кандидатуры, некоторые из них отклонялись по причине неполного соответствия высоким некрофильским стандартам.
Наконец, приискивалась кандидатура, вполне пригодная для волнующего палаческого зрелища. Но просто удавить — это неинтересно. На таком пути художественные ленты не рождаются. Обдумывались планы замедленного убийства, которые позволили бы заглянуть жертве в глаза, ощутить ее предсмертный ужас, не пропустить последнее дыхание… Еще хорошо бы жертву после длительных терзаний чуть-чуть оживить и начать все сначала.
Культовая киносерия для любителей некрофилии.
Понятное дело, после таких откровений читатель может обидеться на автора и по законам сицилийской мафии послать ему свежий говяжий язык. А это, как известно, последнее предупреждение: поворотись, автор, навстречу собственной погибели… Но приговоренный имеет право на последнее слово. Так вот. Сам я не садист и не палач. Но в психологической структуре человека заложены некрофильские черты. Понятное дело, в разной мере.
Так как же распознать некрофила? Фромм разъясняет: некрофила влечет к себе тьма и бездна. В мифологии и в поэзии его внимание приковано к пещерам, пучинам океана, подземельям, жутким тайнам и образам слепых людей. Глубоко интимное побуждение некрофила вернуться к ночи первозданья или к происторическому миру, к неорганическому или животному миру.
Капуцинские катакомбы (Палермо) — памятник христианской некрофилии. Свыше 8 тысяч тел. Ныне является музеем мертвых (. )
Однако какое отношение имеют некрофилы к универсальной человеческой природе? Ведь не все же люди тянутся к убийствам. По мнению современных специалистов, элементы некрофильства есть в психологической структуре любого человека. К тому же современная индустриальная культура чревата сама по себе проявлениями иррациональных страстей. В 1985 г. в свет вышла совместная книга двух американцев — социолога Эшли Монтегю и психолога Флойда Матсона «Дегуманизация человека».
— В чем главная мысль вашей книги? — спросил я у авторов.
— Но ведь это все равно, что объявить об изобретении колеса как новейшем открытии.
— Понятие зла так же старо, как и человечество. Это верно. Его трагически осмысливали поэты и проповедники, теологи и философы, моралисты и политики… Но вплоть до наших дней феномен зла не представлял интереса для ученых.
— Потому что сегодня предметом исследования оказывается страдающее человечество.
Мои собеседники сообщили мне, что их задачей было систематизировать все попытки научного постижения зла. Это помогло бы, как они считают, выявить исторические корни и современный облик данного феномена. Ведь именно сегодня обнаруживается синдром дегуманизации, который проявляется в крайней «обезжизненности» человека, в разрушении всех человеческих эмоций. Сформировавшийся социально-психологический тип получил разные обозначения — «живой труп», «зомби», «некрофил».
Люстра из человеческих костей. Костяница. Кутна Гора. Чехия. Еще один памятник некрофилии.
В лаборатории, созданной Монтегю и Матсоном в Нью-Йорке, проводится эксперимент, который призван обнаружить границы подчинения индивида внешнему диктату. Добровольцы, выступающие в роли «учителей», назначают серию условных электрических шоков «ученикам».
Я побывал в этой «экспериментаторской». На панелях специального пульта расположены электрические выключатели с указанием напряжения тока от 15 до 450 v. Возле отметки 375 — угрожающая надпись «опасно — сильный ток». У края панели знак — «смертельное напряжение». В комнате, где собрались «ученики», вижу акустические приборы. Экспериментаторы объясняют, что устройство способно воспроизводить то слабый крик, то стоны агонии.
Вспыхнул свет. Эксперимент начался. Наблюдаю за выражением лиц «учителей». Они атакуют свои жертвы. Видно, что некоторым «хозяевам положения» доставляет удовольствие «проучить» тех, кто не очень послушен, демонстрируя своеволие. Из комнаты, где сидят «ученики», раздаются стоны. Но что это? «Учителя» продолжают усиливать электроток! Иные из них точно в трансе. Давно уже нажата кнопка, означающая, что испытуемый на пределе возможного. Но «палачи» упорно продвигаются к самой последней черте — кнопке «смертельное напряжение»…
Ухожу потрясенный. Почему обычные законопослушные граждане, рядовые клерки, инженеры и прочие обнаружили такую жестокость? Ведь они не руководствовались ненавистью или враждой? Какой же раскрепощенный инстинкт повлек их к злодейству?
Когда древние говорили: «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо» они подразумевали эмоции и вожделения, тайные умыслы и малодушие… Сегодня мы осознаем, что границы «человеческого» гораздо шире. Мы еще не знаем до конца природного предназначения человека. К чему он призван? К раскрытию тайн материи? К пересотворению мира? Но мы смутно предчувствуем, что именно нечто хрупкое, не вполне гармоничное, непознанно-стихийное и делает человека неизмеримо более интересным, значимым, нежели, скажем, идеально спроектированная машина.
Русский поэт XIX в. Федор Тютчев, размышляя о природе, назвал ее сфинксом. Он пытался проникнуть в ее искусительные тайны. И был поражен догадкой: а что, если никакой загадки, которую можно раскрыть путем напряжения мысли, собственно, и нет. Мы пытаемся раскрыть тайну человека. Вычислить до конца, расчленить, осмыслить. Но человек не есть финал творения, как, впрочем, и мир вокруг него…
П. С. Гуревич «Куда идешь, человек?»
P.S. Это выдержка из книги, написанной 20 лет назад. Насколько она актуальна сейчас, судите сами.
P.P.S. Джордж Карлин о некрофилии телевидения:
По ту сторону Мунка
Венский музей Леопольда показывает выставку «Мунк и зловещее». Одновременно здесь проходит ретроспектива забытого норвежского художника Акселя Вальдемара Йоханессена.
Почти 40 полотен Мунка из его музея в Осло – такой улов достается далеко не всем кураторам. В принципе, этого хватило бы для отдельной ретроспективы. Но в музее Леопольда решили, что три дюжины Мунка – только повод для большого проекта.
Обывательское сознание готово признать девиации мунковской психологии особенностями биографии. Депрессия, алкоголизм и суицидальность достаточный набор для того, чтобы объявить художника выбивающимся из ряда. Но интерес, влечение к демонам и ужасному, нагоняющему тоску и страх, в искусстве зародился давно. Потому в Вене вместе с картинами Мунка показывают Джеймса Энсора и Франсиско Гойю, Гюстава Моро и Арнольда Беклина, Эгона Шиле и Макса Клингера. Тех, кто в разные годы готовил потаенное Мунка, болезненное и вздрюченное, на грани истерики и онемевшее от ужаса, заходящееся болью, впавшее в ступор, изменившееся не только сознанием, но и формой.
В музее Леопольда все выставки устроены, как правило, так, что по залам надо двигаться против часовой стрелки. Попав на Мунка и начав такое движение, вскоре начинаешь сомневаться, верной ли дорогой идешь. То есть поначалу все как обычно: в первых же залах зрителя встречает сам Мунк. Впечатляющий подбор вещей – от «Белого и красного» и «Женщины (Сфинкса)» до «Ночного странника» и «Автопортрета в аду», не говоря уже о «Страхе» и «Крике». И только затем идут те современники и предшественники, кого организаторы готов вписать в генеалогическое древо художника. Впрочем, до Дюрера и Босха дело так и не доходит. XVIII век, с фантастические ландшафтами «Тюрем» Пиранези и устрашающими офортами Гойи, определяют истоки мистического и зловещего в новейшем времени, когда не только философия, но и психология начала разбираться в основах потустороннего и зла. Далее – английские неоготики XIX века, французские и немецкие символисты, авторы «сами по себе», такие как бельгиец Энсор. Все это многообразие разбито на несколько разделов, от посвященного оккультизму «Видений невидимого», «Смерти и черта» и до «Мертвого города» (название последней темы навеяно знаменитым символистским романом «Мертвый Брюгге» Жоржа Роденбаха).
Кажется, то была другая эпоха, и нынешнего зрителя не проняь всеми этими образами и видениями Домье, фантасмагорическими существами Одилона Редона и гробокопательными мотивами. Полотно «Ненависть» (1896) Пьетро Пажетты (1845 – 1911) изображает вырытый и вскрытый гроб. В тело молодой девушки впивается какой-то бородатый старик (эта картина, редкий на европейских выставках гость, хранится в Museo del Cenedese в Витторио Венето, среди других участников выставки – франкфуртский Staedel, Кунстхаус Цюриха и парижский музей Виктора Гюго). А многочисленные висельники в графике Кубина? Мистическим ужасом веет и от руин заброшенной церкви в снегу Карла Хазенпфлюга (1802 – 1858), и от кошмарных видений Фюсли.
Разве все это не просто предтеча современного кинематографа и комикса, но их основа, та иконография, которая вырастила визуальную культуру наших дней, определила героев, стилистику образов и язык высказывания? Массовая культура вовсю использует эту тягу к темному и мистическому, к тому, что человеческое сознание упорно пытается спрятать в тени жизни, с тем, чтобы позднее не менее упорно пытаться вытащить его оттуда на яркий свет, описать, изучить, каталогизировать. Другое дело, что для Мунка и его предшественников тяга к ужасному была не просто нарушением табу, переходом всех дозволенных буржуазным обществом границ искусства, но и стремлением проникнуть вглубь человеческой природы. Не случайно Фрейд стал одним из отсутствующих героев выставки. Хватает, впрочем, очевидной отсылки в названии к знаменитому фрейдовскому тексту «Зловещее». Путешествие вглубь подсознательного оказалось одной из важнейших задач всего проекта Просвещение. Массовая же культура априори занята снятием любых, кроме интеллектуальных, пенок. Проблема в том, как много еще сегодня остается свободы у искусства для поиска неконвенциональных форм? Насколько рыночное нынешнего масскульта определяет пространство художественного поиска, навязывает ему собственные перспективы, лишает свободного выбора?
О том, что тяжкая пора зависимости от массового вкуса началась не сегодня, напоминает история картины «Задохнувшиеся!» Ангело Морбелли (1854-1919). Художник нарисовал ее после двойного самоубийства, совершенного в комнате миланского отеля в 1884 году. В центре картины – эффектно накрытый стол со всеми признаками пиршества, букеты цветов на полу. В правом углу софа с двумя мертвыми телами. Чтобы продать работу, Морбелли отрезал правую часть, и теперь праздничный стол хранится в Туринской галерее современного искусства, в фонде Форнарисов. А изображения любовников-самоубийц – в частной коллекции. Картина впервые «воссоединилась» на нынешней выставке в музее Леопольда.
В одном из залов куратор Михаэль Фур (это его последняя работа для музея Леопольда, где он отслужил пять лет) поместил две работы Акселя Вальдемара Йоханессена. Одна изображает воскрешение, другая – старика на фоне весеннего ландшафта. На нижнем же этаже музея проходит ретроспектива художника, собравшая 70 его картин, листов графики и скульптур.
Среди собирателей норвежского мастера оказался и Рудольф Леопольд. Но перекличка с мунковской выставкой обусловлена не только биографическим совпадением. Творчество Йоханессена зачастую так близко и тематически, и стилистически Мунку, что впору говорить о родстве их поэтик. Конечно, Йоханессен не столь последовательно пессимистичен и депрессивен, как Мунк, но его картины и графика, начиная с военных лет, порождают чувство тревоги. Здесь нет желания напугать, это лишь рефлексия зеркала. Но и в ней проявляются черты мира, от которых становится не по себе, обнаруживается тот уровень обобщения, после которого бытовое, личное оказывается частью надперсонального, неизвестным в неком уравнении, не подтверждающем логику добра и справедливости в этом мире. Как искусство при этом даже в самых жутких образах не теряет оптимизма, остается загадкой. Видимо, врожденное.
Выставка «Мунк и зловещее» в Вене продлится до 18.01.2010. Каталог к ней вышел на немецком языке, но содержит непривычно большое summary на английском. Тексты каталога к ретроспективе Йоханессена (она идет до 11.01.2010) печатаются на немецком и английском.
Пьетро пажетта ненависть история картины
Пьетро Паетта (Pietro Pajetta) итальянский художник, при жизни грандиозного успеха сыскать не успел. Но в частном порядке успел оставить после себя творческое наследие. Пьетро рисовал в основном в бытовом жанре, но никогда не отказывался и от портретной живописи. Наиболее известны такие полотна как: «На страже» (1880), «Выход на рынок» (1880), «Новорожденный» (1883).
Показать полностью.
Определенную славу он снискал своим пугающим полотном «Ненависть», которая хранится сейчас в итальянском музее Museo del Cenedese.
Молодой и страждущий до славы Пьетро, любым способ пытался найти вдохновение. И он его нашел. В то время он дружил со своим старым приятелем — Лоренцо Стеккетти, который был нахальным, но многообещающим поэтом. Он любил шокировать публику того времени постыдными Стихотворение «Песнь Ненависти» (Canto dell`Odio) нашло странный отзыв в душе художника.
Стих описывает мстительного молодого человека, который после смерти своей возлюбленной измывается над трупом отказавшей ему девушки.
Вот отрывок из стихотворения «Песнь Ненависти» Лоренцо Стеккетти:
Ногтями вцепившись в клочья земли,
В надежде любовный позор побороть.
Ломая трухлявый гроб на куски,
Скрывающий твою грязную, нежную плоть.
* * *
Гниющая падаль вместо сердца в груди,
Но я надругаюсь над твоим бытием,
Я рад, что теперь — тебе не уйти,
Бесстыдно, тобой не живой увлечен.
Ненависть, 1896. Масло, холст. 160×270 см (Пьетро Пажетта)
Русский портрет
Портрет и картины на заказ и в продаже. Портрет с фотографии. Коллекционная живопись. Продажа картин и выполнение живописи на заказ. Рамы для картин.
Художники
Зловещий Мунк и другие
Выставка Мунк
На выставке «Мунк и зловещее», проходящей в Венском музее Леопольда, представлено почти сорок полотен художника из музея в Осло…
Одновременно здесь проходит ретроспектива забытого норвежского художника Акселя Вальдемара Йоханессена.
Обывательское сознание готово признать девиации мунковской психологии особенностями биографии. Депрессия, алкоголизм и суицидальность достаточный набор для того, чтобы объявить художника выбивающимся из ряда.
Но интерес, влечение к демонам и ужасному, нагоняющему тоску и страх, в искусстве зародился давно. Потому в Вене вместе с картинами Мунка показывают Джеймса Энсора и Франсиско Гойю, Гюстава Моро и Арнольда Беклина, Эгона Шиле и Макса Клингера. Тех, кто в разные годы готовил потаенное Мунка, болезненное и вздрюченное, на грани истерики и онемевшее от ужаса, заходящееся болью, впавшее в ступор, изменившееся не только сознанием, но и формой.
В музее Леопольда все выставки устроены, как правило, так, что по залам надо двигаться против часовой стрелки. Попав на Мунка и начав такое движение, вскоре начинаешь сомневаться, верной ли дорогой идешь. То есть поначалу все как обычно: в первых же залах зрителя встречает сам Мунк. Впечатляющий подбор вещей — от «Белого и красного» и «Женщины (Сфинкса)» до «Ночного странника» и «Автопортрета в аду», не говоря уже о «Страхе» и «Крике». И только затем идут те современники и предшественники, кого организаторы готов вписать в генеалогическое древо художника. Впрочем, до Дюрера и Босха дело так и не доходит. XVIII век, с фантастические ландшафтами «Тюрем» Пиранези и устрашающими офортами Гойи, определяют истоки мистического и зловещего в новейшем времени, когда не только философия, но и психология начала разбираться в основах потустороннего и зла. Далее — английские неоготики XIX века, французские и немецкие символисты, авторы «сами по себе», такие как бельгиец Энсор. Все это многообразие разбито на несколько разделов, от посвященного оккультизму «Видений невидимого», «Смерти и черта» и до «Мертвого города» (название последней темы навеяно знаменитым символистским романом «Мертвый Брюгге» Жоржа Роденбаха).
Кажется, то была другая эпоха, и нынешнего зрителя не пронять всеми этими образами и видениями Домье, фантасмагорическими существами Одилона Редона и гробокопательными мотивами. Полотно «Ненависть» (1896) Пьетро Пажетты (1845 — 1911) изображает вырытый и вскрытый гроб. В тело молодой девушки впивается какой-то бородатый старик (эта картина, редкий на европейских выставках гость, хранится в Museo del Cenedese в Витторио Венето, среди других участников выставки — франкфуртский Staedel, Кунстхаус Цюриха и парижский музей Виктора Гюго). А многочисленные висельники в графике Кубина? Мистическим ужасом веет и от руин заброшенной церкви в снегу Карла Хазенпфлюга (1802 — 1858), и от кошмарных видений Фюсли.
Разве все это не просто предтеча современного кинематографа и комикса, но их основа, та иконография, которая вырастила визуальную культуру наших дней, определила героев, стилистику образов и язык высказывания? Массовая культура вовсю использует эту тягу к темному и мистическому, к тому, что человеческое сознание упорно пытается спрятать в тени жизни, с тем, чтобы позднее не менее упорно пытаться вытащить его оттуда на яркий свет, описать, изучить, каталогизировать. Другое дело, что для Мунка и его предшественников тяга к ужасному была не просто нарушением табу, переходом всех дозволенных буржуазным обществом границ искусства, но и стремлением проникнуть вглубь человеческой природы. Не случайно Фрейд стал одним из отсутствующих героев выставки. Хватает, впрочем, очевидной отсылки в названии к знаменитому фрейдовскому тексту «Зловещее». Путешествие вглубь подсознательного оказалось одной из важнейших задач всего проекта Просвещение. Массовая же культура априори занята снятием любых, кроме интеллектуальных, пенок. Проблема в том, как много еще сегодня остается свободы у искусства для поиска неконвенциональных форм? Насколько рыночное нынешнего масскульта определяет пространство художественного поиска, навязывает ему собственные перспективы, лишает свободного выбора?
О том, что тяжкая пора зависимости от массового вкуса началась не сегодня, напоминает история картины «Задохнувшиеся!» Ангело Морбелли (1854-1919). Художник нарисовал ее после двойного самоубийства, совершенного в комнате миланского отеля в 1884 году. В центре картины — эффектно накрытый стол со всеми признаками пиршества, букеты цветов на полу. В правом углу софа с двумя мертвыми телами. Чтобы продать работу, Морбелли отрезал правую часть, и теперь праздничный стол хранится в Туринской галерее современного искусства, в фонде Форнарисов. А изображения любовников-самоубийц — в частной коллекции. Картина впервые «воссоединилась» на нынешней выставке в музее Леопольда.
В одном из залов куратор Михаэль Фур (это его последняя работа для музея Леопольда, где он отслужил пять лет) поместил две работы Акселя Вальдемара Йоханессена. Одна изображает воскрешение, другая — старика на фоне весеннего ландшафта. На нижнем же этаже музея проходит ретроспектива художника, собравшая 70 его картин, листов графики и скульптур.
Среди собирателей норвежского мастера оказался и Рудольф Леопольд. Но перекличка с мунковской выставкой обусловлена не только биографическим совпадением. Творчество Йоханессена зачастую так близко и тематически, и стилистически Мунку, что впору говорить о родстве их поэтик. Конечно, Йоханессен не столь последовательно пессимистичен и депрессивен, как Мунк, но его картины и графика, начиная с военных лет, порождают чувство тревоги. Здесь нет желания напугать, это лишь рефлексия зеркала. Но и в ней проявляются черты мира, от которых становится не по себе, обнаруживается тот уровень обобщения, после которого бытовое, личное оказывается частью надперсонального, неизвестным в неком уравнении, не подтверждающем логику добра и справедливости в этом мире. Как искусство при этом даже в самых жутких образах не теряет оптимизма, остается загадкой. Видимо, врожденное.
Выставка «Мунк и зловещее» в Вене продлится до 18.01.2010. Каталог к ней вышел на немецком языке, но содержит непривычно большое summary на английском. Тексты каталога к ретроспективе Йоханессена (она идет до 11.01.2010) печатаются на немецком и английском.