мнение и критика в чем
Поговорим о критике?
⠀ Часто встречаю позицию «О, ты меня похвалил! Как приятно», но при этом «Мне не нужна критика: держи непрошенное мнение при себе».
⠀ Критика — это оценка, которая лежит в одной плоскости с похвалой, подобно оси Х, где начало координат разделяет положительные и отрицательные значения. Выкатывая труд в общий доступ, вы как бы располагаете его на этой оси, и оценки разных людей могут сильно отличаться. Помните, что ваша работа — не доллар, а непрошенным мнение может быть только в том случае, если вашу закрытую страницу или ПК взломали и раскритиковали то, что вы вообще никому не показывали.
⠀ Если вас не критикуют — вы не растёте. Хорошая оценка — это приятно, но именно критика побуждает не стоять на месте, и уж вам решать, забиться в угол или стать лучше.
⠀ А как относитесь к критике вы? Были ли разгромные отзывы на вашей практике?
Только зарегистрированные пользователи могут оставлять комментарии. Войдите, пожалуйста.
А как относитесь к критике вы?
К литературной (аргументированной) критике как началу диалога с умным коллегой можно относиться только с удовольствием. А на критиканство (голословные заявления) можно смотреть как на отражение какого-то индивидуального или коллективного подсознательного, которое вот в такой кривой форме представилось. Посмотреть, проанализировать и написать об этом в художественной или публицистической форме. 
Были ли разгромные отзывы на вашей практике?
Нет, так плохо еще не писал. Или же не попадал в руки к высоким профессионалам. А вот у меня рука тяжелая. Причиной служит нарушение логики повествования. Это бывает важно, т.к. при исправлении может получиться совершенно иной результат (итог). Но такие вопросы я, конечно же, решал в не публичном порядке.
Спасибо за ваше мнение) Это без сарказма. Последующее тоже на полном серьёзе, чистое любопытство. Я правильно понимаю, что вы поначалу писали в стол, чтобы отточить технику, а только после вышли в свет?
ваша посылка исходит из того, что авто рне знает о своих ошибках, а когда ему на них укажут будет их исправлять.
Так и есть. В процессе написания, чтения и перечитывания глаз замыливается даже у искушённого, не говоря уж о начписах, которым свои работы кажутся исключительными шедеврами. Верю, что есть самородки, которые без стороннего мнения способны разобраться, но точно не каждый первый.
Приемлю любую АРГУМЕНТИРОВАННУЮ критику)
есть критика, а есть критиканство, есть тл что можно говорить публично, а есть то, что лучше сказать в личке
Хорошее решение, кстати.
Спасибо за ваше мнение. В первоначальном могло быть и так. На текущий момент склоняюсь к Ожегову и подразумеваю под критикой «отрицательное суждение о чем-н., указание на недостатки». Опять же, похвала может быть в равной степени бездоказательной и взятой из воздуха, но на неё не сетуют, поскольку она не задевает великое человеческое эго. Есть в этом толика лицемерия 
Это Вас ещё не критиковали.
Будьте моим первым 
Лично мне как-то эта критика. до Кхорновой бабушки 
Да сколько можно уже. критика бывает разная. Бывает полезная, а бывает бесполезная.
Субъективно, наверное. Мне критика даёт некислый такой пинок к развитию. Любая
Самый разгромный отзыв состоял в том, что «Баба написала!» вкупе с обвинением в обмане потребителя.
Если вас не критикуют — вы не растёте. Хорошая оценка — это приятно, но именно критика побуждает не стоять на месте, и уж вам решать, забиться в угол или стать лучше.
Согласен. Даже если мнение критика по итогу посылается, оно всё равно подлежит обдумыванию, а из обдумывания и растёт прогресс автора.
Именно
Критика зверь не то что бы редкий, но нечастый это точно. А вот мнения под текстом мне очень важны. Именно «мнение» читателя. Очень хочется понимать, привлекает то что я пишу, оставляет равнодушным, или вызывает только негативные эмоции.
Одно мнение, конечно, не показатель, а комментарии пишут редко. Приходится ценить каждый всплеск ))
Критика полезна. Однако когда это именно критика, а не передергивание. Получал я разгрлмную критику, правда в основном ощущал. Обиду. Потому что критиковали вещи, что в тексте обьяснялись, но я критик либо не заметил их, либо не дочитал, либо сознательно опустил( да, такие тоже встречались).
Чистая похвала иногда создаёт, лично у меня, ощущение фальши.
Отношусь нормально если мнение критикующего адекватное и по поводу, а не агрессивное пустозвонство с претензиями. Разгромных не припомню
Копирую сюда)) Из того самого блога) 
Как автору, мне приятно осознавать, что люди читали мои буквы неравнодушно. Что у них в душе отозвалось! Что я старалась/мучилась не зря. А иначе зачем мы здесь?
Зачем автору нужна критика? Виды критики, как отличать от мнения. Что такое «Идея»
( статья скорее нацелена обратить внимание на проблему, а не как её решение в корне за 9000 символов. )
«Начпису» как точка опоры, «начпис» он как и любой автор бывает разный, от мала до велика.
«Автору книги» который с трепетом или наоборот уверенностью в себе, ждёт ответа от издательства, отправив в него свой роман.
«Гуру писательства» которые на вполне разумных основаниях отказываются от любой критики, по-скольку им самим виднее.
Полезная критика, к ней можно отнести любого человека, будь то начпис, состоявшийся автор или гуру.
Любая критика так же может выражаться в разных формах: позитивная, негативная, конструктивная.
Важно отличить критику от мнения, независимо от её формы. Возьмём пример: Раскольников убивает старушку из-за её жадности.
Разбираем что и почему:
Теперь немного сбавим обороты. Мы знаем идею своей книги, к чему это приведёт и как она должна закончиться. Мы различаем мнение и критику.
Мнение как и критика, может принимать любую форму, но быть идентичной. Поэтому важно эти два понятия различать.
Критика:
Раскольников вырос в колоритного персонажа, из одной крайности в другую, но мне не близка ваша идея, я её не разделяю потому что: Она слабая/подтверждает факт/не несёт в себе причинно-следственную связь
Ниже следуют примеры:
Сильная идея: Стремление защитить близких ведёт к смерти. Пример: Крёстный отец.
Пополнение статьи из комментариев:
Цитата из комментария дословно:
Ну так на это я вам и намекаю, что «автор» ярлык не для моей писанины)
Поэтому мне нужна критика, ваши слова теперь натолкнули меня на определённые мысли, вы сделали вклад в мою грамотность сами того не желая, выразив своё мнение/критику)
Литературная критика: суд, мнение или самовыражение? (ЧАСТЬ I)
Рубрика в газете: В огне критики, № 2021 / 4, 05.02.2021, автор: Александр КУРИЛОВ
Литературной критики у нас нет… Всё чаще и чаще это повторяют в последнее время. А какой критики нет? Не уточняется. Ведь, как подметил ещё В.Г. Белинский, – «у нас всякая статья, в которой судится о каком-нибудь литературном предмете, называется критикою…». И таких статей хватает. Но они не критика. Так что же это такое – «литературная критика»?
В Европе литературная критика, т.е. критика произведений художественной литературы (тогда – поэзии. – А.К.), появилась в античные времена. Её возникновение было вызвано ростом произведений «стихами сочинёнными» и связано с необходимостью следить – надзирать за их, говоря современным языком, идейно-художественным уровнем и соответствующим образом его обеспечивать, что и было зафиксировано римским поэтом Горацием в «Эпистоле к Пизонам».
В прозаическом переводе В.К. Тредиаковского с комментариями к отдельным её реалиям она появилась в России в середине XVIII в. Из этого перевода, а также примечания А.Д. Кантемира к его сатиро-посланию «К Князю Никите Юрьевичу Трубецкому (О воспитании)» у нас и узнали о существовании критики и критиков.
Критик, писал Кантемир, это «острый судья… всяк, кто расужает (разбирает, рассматривает и судит. – А.К.) наши дела». Отсюда следовало: критика – это суд, который вершит «острый судья» – критик.
Тредиаковский к словам Горация: «Ежели ж вы когда… что-нибудь сочинили, да прочтётся пред искусным Критиком Мецием…», даёт следующее примечание:
«Соё Критик, или Судия… был один из пяти учреждённых на свидетельствование сочинений… Меций судия Критический, слушатель прилежный Поэм и Пиитов в Храме Аполлионовом, или Музам посвящённом, куда обыкновенно Пииты сходились и читали свои сочинения, кои, буде Мецием или другим Критиком, а числом их было пять человек, не подтвердятся, на театр не возносились для представления». «Не подтвердятся» – то есть не получат официального разрешения на публичное выступление.
Деятельность этих «судей Критических» представляла собою то, что позднее стали называть предварительной цензурой.
Наряду с государственным, официальным «надзором», был, как следует из «Эпистолы» Горация, и «надзор» частный, неофициальный. Его осуществляли «добрые и разумные» люди, что помогали поэтам исправлять недостатки в их сочинениях, говоря: «…сие, или то, мой друг, исправьте». Такой критик «неискусные Стихи осудит, похулит жестокие, неукрашенные заметит чёрным знаком, гордые украшения отметит, тёмные места изъяснить принудит, двусмысленные обличит, и все означит, которые должно переменить; словом, будет Аристархом…». В примечаниях, ссылаясь на мнение Цицерона и философа Элиана об Аристархе, Тредиаковский пишет, что «его Критика была толь тонкая, достоверная и рассудительная», что «Аристархами называют и поныне всех рассматривателей рассудительных, следующих красоту и исправность в разумных сочинениях».
В наше время таких «добрых», «разумных» и «рассудительных» критиков, что следят («следуют») за «красотой» и «исправностью» в сочинениях, называют редакторами. «Истинным другом» поэтов считал таких критиков Гораций.
Однако наряду с «истинными», отмечал он, были тогда у поэтов и «лживые друзья» – Ласкатели, которых обычно приводили с собою на слушание своих «стихов сочинённых», бездарные, но богатые поэты. Ради получения «подарков» Ласкатель, выслушав чтение, «тотчас закричит: хорошо, изрядно, нельзя лучше».
Кроме Ласкателей, были ещё и Хвалители как «истинные», кому нравился поэт и они восторгались им от чистого сердца, так и «лживые», поэтам завидовавшие, «чьё сердце лисьим лукавством утаённое».
Таким образом, благодаря Тредиаковскому, издавшему в своём переводе «Эпистолу к Пизонам» Горация, наша литературная, и не только литературная, общественность получила достаточно хорошее представление о критике как официальном и не официальном «надзоре» за качеством сочинений, и тех, кто осуществлял такой «надзор» – критиках-цензорах и критиках-редакторах, а также льстецах-Ласкателях, искренних («истинных») и «лукавых» Хвалителях поэтов.
Из комментариев Тредиаковского следовало, что критики – это судьи, что «судьи Критические», прослушав, выносимые на их рассмотрение («свидетельствование») сочинения, и «подтвердив» или «не подтвердив» их качество, принимали соответствующее решение: «возносить» или «не возносить» их для публичного «представления» на театре – т.е. вершили суд, приговоры которого были окончательными и подлежали безукоснительному исполнению. Критиковать означало подвергать сочинения суду, а критика означала – суд.
В свою очередь, из текста «Эпистолы» в переводе Тредиаковского, следовало, что «добрые», «разумные», «рассудительные» слушатели, «рассмотрев» сочинения, не выносили никаких приговоров, а обращали внимание главным образом на их недостатки и высказывали по поводу них свои замечания, мнения – «суждения».
Эти разновидности критики восходили к двум представлениям, заимствованным римлянами у древних греков, для которых «критика» в одном случае означала просто «суждение», а в другом – ещё и «выношу приговор». Исходным для «приговоров» и мнений (суждений) было понятие о сущности и назначении литературы (поэзии), которое давали тогда античные «Риторики» и «Поэтики», которыми и «судьи Критические», и судьи «рассудительные» поверяли качество сочинений – т.е. прилагали теорию к практике, и другого способа оценки достоинств и недостатков произведений нет.
У критики-суда и критики-мнения один и тот же объект: произведение, его форма и содержание, – но предметы разные: суд – это всегда над чем-то, мнение – о чём-то. Суд решал: отвечает или не отвечает форма и содержание произведения понятию о сущности и назначении литературы (поэзии), – и выносил соответствующий приговор, «оправдывая» или «не оправдывая» сочинение писателя. Мнение – это суждение о форме и содержании произведения как такового безотносительно к тому, отвечает или не отвечает оно понятию о сущности и назначении литературы (поэзии).
Вместе с тем у этих разновидностей критики была одна функция: надзор за литературой, качеством и идейно-нравственно-художественным уровнем произведений. Только каждая действовала по-своему: одна или запрещала неугодные произведения (предварительная цензура), или выводя их за границы литературы, как не отвечавшие её сущности и назначению; другая – указывая на недостатки произведений и советуя авторам их исправить.
Со временем такое представление о критике будет разделять и наша литературная общественность.
Тредиаковский не оставил своего собственного определения сущности критики, да и само это слово встречается у него один только раз в 1750 году при «рассуждении» о комедии А.П. Сумарокова «Тресотиниус», которая, как отметил Тредиаковский, «недостойна имени комедии» и потому «совсем недостойна критики» («Письмо, в котором содержится рассуждение о стихотворении, поныне на свете изданном от автора двух од, двух трагедий и двух эпистол…»). В то же время, оценивая произведения Сумарокова, Тредиаковский исходит из существовавших тогда представлений о комедии и трагедии, а также представления об оде в «Эпистоле о стихотворстве» самого Сумарокова – т.е. прилагал теорию литературы к практике, что следовало из понятия о сущности литературной критики.
Первое у нас определение сущности критики мы встречаем у Сумарокова, который видит в ней суд и дело государственной важности. «Критика, – пишет он, – приносит пользу и вред отвращает; потребна она ради пользы народа. Вредно то, что портит одного человека, а что портит целое сообщество, оное требует лутчаго разбора и точнейшей критики».
Представление о критике как мнении разделяет Н.И. Новиков. «…Критическое наше рассмотрение какия-либо книги, – пишет он в 1777 году приступая к изданию журнала «Санкт-Петербургские учёные ведомости», – не есть своенравное определение участи её, но объявление только нашего мнения об оной. Сами господа писатели, издатели или переводчики оных могут присылать возражения на наши мнения… Могут сие делать и другие, кому не понравится какое-либо наше мнение и кому за благо рассудится оное опровергнуть…»
Обозначив объект критики – «книги», Новиков не касается вопроса о её предмете, но указывает адресата – «писатели, издатели или переводчики оных».
Начальное понятие о том, что критика есть приложение теории к практике, получили у нас в 1791 г. из «сокращённого перевода» на русский язык «Опыта риторики» шотландского теоретика словесности Г.Блера. «Истинная критика, – говорилось там, – есть приложение вкуса и хорошего смысла к различным изящным наукам. Намерение оное состоит в том, чтобы отличать в каждом произведении то, что имеет красоту, от того, что исполнено погрешностей». Вкус – это представление о красоте, которое даётся нам в ощущениях и формируется не логически, а эмоционально: нравится – не нравится, приятно – неприятно и т.д. Только приложив его, то есть своё представление о красоте, к произведению и можно путём сравнения «отличить» в нём «всё то, что имеет красоту, от того, что исполнено погрешностей». И другого пути для оценки произведений нет, считает Блер. Отсюда следовало, что объектом «истинной критики» являются произведения «изящных наук», предметом – «красота» и «погрешности», отличить которые «в каждом произведении» её назначение («намерение»).
Нужна ли нам критика? Вопрос этот первый раз возникает у нас в начале XIX века вместе с осознанием того, что наша литература XVIII века носит в основном подражательный характер, а собственно русской, оригинальной национальной литературы, у нас нет. «Мы, – пишет в 1802 году Н.М. Карамзин, – не считаем её (критику. – А.К.) истинною потребностию нашей литературы… Хорошая критика есть роскошь литературы; она рождается от великого богатства, а мы ещё не Крезы…». В принципе, он был не против критики как таковой, но считал её не эффективной и потому нам ещё ненужной. «Пиши, кто умеет писать хорошо, – заявлял он в то же время, – вот самая лучшая критика на дурные книги».
Сомнения относительно надобности у нас критики высказывает в 1808 г. персонаж статьи В.А. Жуковского «Письма из уезда к издателю». «Какую пользу может приносить в России критика? – вопрошает он. – Что прикажете критиковать? Посредственные переводы посредственных романов? Критка и роскошь, – соглашается он с Карамзиным, – дочери богатства, а мы ещё не Крезы в литературе. Нет, государи мои, – продолжает он, – сначала дадим свободу раскрыться нашим гениям; потом уже, указывая на красоты их и недостатки, можем сказать читателю и автору: восхищайся, подражай, будь осторожен! …Одним словом, в русском журнале критика не может занимать почётного места». Нетрудно заметить, что для персонажа статьи Жуковского критика – это просто суждение, так как «указывать» на что-то именно её назначение.
Объектом «истинной критики» Блер считал произведения «изящных наук»; персонаж Жуковского – «гениев» (т.е. писателей). Её предметом переводчик «Опыта риторики» назвал «красоты и погрешности» в этих произведениях; персонаж Жуковского – «красоты и недостатки» в творчестве «гениев». Что такое «красота», которая «имеется» в «изящных науках» и которую надо «отличать» от «погрешностей», как пишет Блер, и «указывать» на неё и на «недостатки» в творчестве «гениев», как говорил персонаж «Письма из уезда к издателю» Жуковского? Этого, как и связанных с ней и зависимых от её содержания понятий «погрешность» и «недостаток», не определили тогда ни шотландский теоретик, ни наш поэт, ни другие отечественные критики и писатели, филологи и теоретики литературы. Они постоянно обозначали в качестве одного из предметов критики: «…красоты и недостатки в произведениях литературы», – но в системе оценок сочинений отечественных писателей охотно пользовались только критериями «погрешность» и «недостаток», и никогда – «красота». Почему? О том разговор впереди.
Несмотря на негативное отношение ряда наших писателей к критике, теоретическое осознание её сущности и назначения продолжается. «Критика, – пишет в 1802 году Я.Галинковский в «Корифее» – энциклопедии литературы и искусства, – суждение о какой-либо пьесе (произведении. – А.К.) в худую или в хорошую сторону. Она должна, не упоминая лиц, нападать на сочинение, т.е. на напечатанную бумагу, и там только искать всего для себя. Розга её должна только грозить и уговаривать исправиться, но совсем не язвить». Ежели она язвит, то «критика тогда есть личная обида, которая удовлетворяется законом».
Выходило, что критика – это не просто неодобрительное или одобрительное («в худую или в хорошую сторону») суждение о каком-либо произведении, а активная, воинственная составляющая литературной жизни. Ей чужда выжидательная позиция. Она, чуть ли не сразу по выходе книги, «должна нападать», но не на её автора, а на опубликованный текст, «на напечатанную бумагу», и только там находить основание для суждения. Для автора же уготована «розга», чтобы при случае «грозить» ему и «уговаривать исправиться» из «худой» стороны, если таковая имела место, в «хорошую», – т.е. «исправить» всё, что вызывает неодобрение критики.
Таким образом для Галинковского объектом критики являются уже опубликованные сочинения, предметом – «худое» и «хорошее» в них, и адресована она исключительно авторам «сочинений». Что же имелось в виду под «розгой» – этом инструменте наказания, чем критика могла и должна была «грозить» автору, оставалось только догадываться. Но то, что критика не суд, а строгий учитель-наставник, наделённый карательными функциями («розгой»), просматривалось достаточно чётко. В этом качестве она представляла собою своего рода общественный надзор (неслучайно упоминание о законе) над литературой, чего в дальнейшем наши критики не будут скрывать, заявляя о том прямо и однозначно.
1804 году Н.М. Яновский в «Новом словотолкователе» отмечает две разновидности критики: «1) Правильное суждение о какой-либо вещи… 2) Хула, осмеяние, охуждение». Критиковать, пишет он, с одной стороны, значит «охуждать, опорочивать, хулить что-либо», с другой – «рассматривать какое сочинение и делать о нём суждения с пояснением тёмных или невразумительных мест», т.е. быть ещё и комментатором. Таким образом, «Новый словотолкователь» зафиксировал бытование критики, как просто «суждения» о какой-либо сочинении, и «хулитики», как суждения «охуждающего, опорочивающего что-либо».
Вместе с тем, Яновский видит в критике «науку, предписывающую правила, по которым должно судить о справедливости (достоверности, правдивости. – А.К.) писанного на каком-либо языке сочинения, о времени, в котором оно писано и проч.», выводя её на уровень историко-литературной науки. Смысл же критики, полагает он, «в распознавание истинного и ложного, хорошего и дурного», её объект – сочинения, предмет – «справедливость писанного», адресат – и читатели, и писатели.
1805 году издатель «Журнала Российской словесности» Н.П. Брусилов возражает Карамзину, кто не считал критику «истинною потребностию нашей литературы». В статье «Нечто о критике» он пишет: «Критика нужна для успехов словесности – ибо она более всего очищает и усовершенствует вкус». С этого времени вопрос о «вкусе» становится важнейшим для нашей критики. Почему?
Вкус – это ступень познания человеком возникающих у него ощущений приятного и неприятного при приёме пищи, вызывающих чувство удовольствия и неудовольствия, одновременно становясь инструментом познания такого рода ощущений. Отсюда понятия «вкусное» и «невкусное». Сохраняя своё первоначальное значение, относящееся к приёму пищи, предназначавшейся для желудка («чревоугодие»), понятие «вкус» начинают прилагать и к «духовной пище» – произведениям «изящных искусств», книгам, живописи, театральным представлениям, всему, предназначенному для «ума и сердца». Будучи «потребителями» такой «пищи», читатели и зрители при этом также испытывали ощущения приятного и неприятного, чувство удовольствия и неудовольствия. Понятие «вкус» становится важнейшей составляющей теории литературы и искусства и на какое-то время даже главным её предметом.
Наличие у людей «вкуса» – то есть способности получать удовольствие от «духовной пищи» выступает показателем культуры того или иного общества, степени его образованности и просвещённости, свидетельством, говоря современным языком, его нравственного и духовного уровня. Ещё в 1802 году Карамзин «жалел», что нашим писателям «недостаёт таланта и вкуса». И вот теперь Брусилов открыто заявляет, что этот «недостаток» может и должна устранять критика, «ибо она более всего очищает и усовершенствует вкус». «Очищает» испорченный чтением «посредственных переводов посредственных романов», на что обратил внимание ещё Жуковский, и «усовершенствует» рассмотрением «образцов». Вплоть до В.Г. Белинского это будет считаться одной из основных задач отечественной критики.
Другое назначение критики, пишет Брусилов, «отдавать должную цену хорошим писателям и исправлять дурных». При этом критики «дают сочинителю истинные уроки словесности». Для Брусилова критика – суд, который выносит «приговор не решительный (безоговорочный и безапелляционный. – А.К.), но справедливый», суд, имеющий воспитательное значение и адресованный писателям: преподаёт им «истинные уроки словесности», оценивает хороших и заставляет «исправляться дурных». Осуществляя таким образом главную функцию критики – надзора за литературой. Но вершить подобный суд способен только человек, представляющий что такое «вкус», сущность и назначение словесности (литературы). В противном случае его «суд» не может быть «справедливым». В отличие от писателей, желающий стать критиком обязан быть очень знающим и образованным человеком. Только такой «судья» способен и может дать «сочинителю истинные уроки словесности». Так был поставлен вопрос о качествах «судей критических», пользуясь выражением Горация.
Тогда же был поставлен и вопрос: кто такие писатели («сочинители») и почему они нуждаются в «истинных уроках словесности»? Ответ на него находим в «Рассуждении о словесности» (1805) А.А. Писарева.
Они появились, говорит он, когда «люди, соединившись в разные общества, прежде всего изыскивали легчайшие средства сообщить свои мысли… и поэзия была им лучшим на то пособием». Возникает «словесность» – «сочинения, писанные стихами и прозою». Создатели их сначала назывались «поэтами», потом «писателями» («сочинителями»), ставшим общим именем стихотворцев, прозаиков, драматургов. Содержание их произведений – «область словесности», которую составляет «всё, что воображение обнять может… основанием её есть нравственность, цель – приятность или удовольствие, образцы её – красота природы…».
«Без нравственности, – продолжает Писарев, – никакое произведение словесности не может заслужить общей похвалы, потому что порок никогда не бывает общим. Нравственность одна увековечивает сочинения, потому что польза её есть польза общая… Обязанности писателя не в том только состоят, чтобы писать много и писать обо всём; но надобно стараться произведениями своими посеять какие-либо полезные истины нравственности… Истинные писатели суть те, которые весь свой дар ума употребили в пользу своего отечества и для народной нравственности…». Критики и дают «уроки словесности» тем писателям, кто ещё не осознал или почему-то забыл о своих обязанностях и назначении.
Отныне «нравственность» признаётся «основанием» отечественной словесности, а «сеять полезные истины нравственности» не только первейшей «обязанностью» писателей, но и главным предметом нашей критики. Критики были призваны напоминать писателям об их обязанностях и назначении, давая соответствующие «уроки словесности» тем, кто забыл о них или ещё не осознал, на что уже и указал в своей статье Брусилов.