мизантроп спектакль о чем

Мизантроп спектакль о чем

Рецензия на спектакль «Мизантроп», Гоголь-центр. Раздражающее ток-шоу

«Гоголь-центр» представил зрителю премьеру спектакля «Мизантроп», приблизив Мольера к нашей современности. Автором нового перевода выступил Дмитрий Быков, и тут, по большому счету, придраться не к чему. Со словами он обращаться умеет. Заявлена современность – современность присутствует. Вся лексика, окружающая нас ежедневно, звучит со сцены. Она раздражает, однако, стоит отдать должное, текст прекрасный. Зачем и как это было сделано, перед спектаклем зрителям рассказывает Валерий Печейкин. И о Мольере, и о современности, и о спектакле в целом.

Начинается спектакль, как любое ток-шоу на нашем телевидении. Ведущий и гость должны соревноваться, кто краше, да только гость программы Альцест (Александр Горчилин) имеет один существенный недостаток – он всегда говорит правду. Любому человеку и в любой ситуации. Такой неудобный персонаж. Неудобный для всех: и для случайных знакомых, и для друзей, и для любимой женщины.

«Протестный парень который оказывается в среде такой светской, где все друг другу льстят, врут. И он зачем-то твердолобо пытается всем говорить правду, протестовать против системы, его никто не слушает и это его сводит с ума. Такой недочацкий, недогамлет в общем», говорит о своем герое Александр Горчилин.

Среда и правда чересчур светская: сплошной гламур, тусовки, лайки, сплетни и прочие атрибуты современных модников. Гротеск доведен до максимума и на каком-то подсознательном уровне вызывает почти физическое отторжение. И даже главный герой-правдолюб, который всегда вызывал во мне если не полное принятие, то хотя бы понимание и сочувствие, здесь вызывает только раздражение.

Столь же раздражающая и сценография, призванная обличить гламурный мир: слепящий свет, экраны и камеры, нелепые костюмы, микрофоны и оглушающая музыка. Переход мизансцен выполнен намеренно грубо и напоминает нарезку видео на многочисленных интернет-каналах.

Герои этих сцен-клипов обсуждают «скандалы, интриги, расследования». И, конечно же, не обходят стороной сам Гоголь-центр и Кирилла Серебренникова. «Конечно параллель есть не только с Кириллом Семеновичем, но параллель вообще про театр. Про театр, который пробует как-то выжить в это время», – поясняет режиссер Элмар Сеньков.

Тема выживания, не только театра, но и конкретного человека актуальна как никогда, так же как вечный выбор между прямотой и нормами поведения, принятыми в обществе. Хотя в каком собственно обществе? Вот в этом, гламурно-модном? Так там Альцесту самое место, там любят любых фриков, он вполне мог бы быть шутом при дворе. Но нет, правду о себе не хочет слышать никто и у нашего героя выбор прост: подчиниться или стать изгоем. И он выбирает изгнание.

«Мизантроп» – страшный спектакль. С одной стороны, тихо радуешься, что не плаваешь в этом гламуре, а с другой ужасаешься, что такое вообще существует. И думаешь, в какой же момент все пошло куда-то не туда? В какой момент мы повернули не в ту сторону? И что теперь с этим делать?

Александр Горчилин, Филипп Авдеев, Один Байрон, Илья Ромашко, Екатерина Стеблина, Ян Гэ, Александра Ревенко, Иван Фоминов, Георгий Кудренко, Дмитрий Жук

Источник

Правда – агонь!

Вадим Рутковский
8 декабря 2018

«Гоголь-центр» показал «Мизантропа»; текст не самой смешной комедии Мольера переложил на новый лад Дмитрий Быков. Нет повести печальнее на свете?

Год назад латвийский режиссер Элмар Сеньков поставил на Малой сцене «Гоголь-центра» крутой психологический экшн «Демоны». С «Мизантропом» Сеньков выходит в большую форму, но самыми удачными моментами вновь оказываются самые интимистские.

Для тех, кто Мольера не читал, скажу про сюжет. Заглавный герой пятиактной комедии – дворянин Альцест, правдоруб, у которого нормальное для порядочного человека отвращение к лицемерию приобретает болезненный оттенок:

живет он по принципу «компромисс – не для нас», всегда сердит, негодует и обличает, слова доброго от него дождаться сложнее, чем от скупого – подаяния;

и жажда идеала оборачивается патологическим неприятием всего сущего. Не удивительно, что врагов у Альцеста больше, чем друзей; с одним он ведет судебную тяжбу, другого – влиятельного Оронта, осмелившегося рифмовать, – наживает уже на наших глазах, в начальных сценах, высказав в лицо всё, что думает о сонете, написанном негодным пиитом. Удивительно, что влюблен такой принципиальный человек – как и большинство окружающих его светских хлыщей – в ветреную красавицу Селимену. Она бы и рада ответить взаимностью, но уж больно склочен молодой человек. К Альцесту же неравнодушны сразу две барышни, сестра и подруга Селимены – но его беспокойное сердце отдано Селимене; о, горе, горе.

Для спектакля в «Гоголь-центре» сцену – впервые в истории этого театра! – оснастили красным занавесом. Что не должно вводить в заблуждение: время действия – современность, герои читали и Мольера, и его последователей, оттого не стесняются прямо сравнивать Альцеста с Чацким (они, правда, двойняшки; и «Мизантроп» волей-неволей перекликается с оперой «Чаадский», которую Кирилл Серебренников поставил в «Геликоне»). Явление первое, в котором Альцест встречается с приятелем Филинтом, происходит в телестудии: Филинт ведет ток-шоу, где Альцест – гость. В отличие от недавнего «Мизантропа» в «Комеди Франсез», деликатно перенесшего текст XVII века в современность,

наш «Мизантроп» кондового реализма чурается: его театральная стихия то и дело вырывается на дикое поле сюрреалистической травестии;

«Это невыносимо, Лопухин, ты стал какой-то мизантроп», – так в великом фильме «Сто дней после детства» говорил удачливый красавчик Лунёв своему однокласснику, которому не повезло в любви. «Какой есть», – отвечал саркастический Лопухин, а потом спрашивал у своего субмиссивного приятеля Лебедева: «Ты не знаешь, что такое мизантроп?» Тот не знал, но посоветовал заглянуть в энциклопедию Брокгауза, «в золотых корешках».

«Миазм, мигрень, мизантропия», – долистывал Лопухин до нужного слова и брезгливо отшатывался от искомого определения: «Нелюбовь, ненависть к людям».

У пьесы Мольера в одном из русских переводов есть подзаголовок «Нелюдим»; Мольер же перепевал древнего грека Менандра с его «Брюзгой» – тоже хорошее словцо, чтобы прижучить раздражающих обличителей. В образе Альцеста Мольер вывел не то, чтобы идеал положительного героя; он, конечно, замечателен, и его одна, но пламенная страсть достойна большего уважения, чем наваждения «Скупого» или «Тартюфа». И всё же цена правде без сострадания – копейка; голос автора и разума в оригинале принадлежит, скорее, Филинту. В самом начале спектакля, когда Филинт корит приятеля «Мне в этом видится не искренность, а хамство», хотелось бы с ним солидаризоваться, если бы Филипп Авдеев не играл такого гнусного типка, шаржированного светского хлыща, еще и избалованного телевизионной славой; кто-то сравнивал с Дудём – вроде, не похож ничем, кроме способности радостно, с нарочитым вниманием, впериваться взглядом в визави, не забывая про объектив камеры. Нарцисс и плут, слишком искусственный, чтобы быть обаятельным.

Альцест Александра Горчилина – надменный, умный, красивый и злоб сноб; слишком нервический и переживающий, чтобы счесть его мудаком.

Под стать умной, красивой и злой Селимене (Екатерина Стеблина), по не слишком ясным причнам потакающей свите гротескно недалеких воздыхателей (Георгий Кудренко, Иван Фоминов). Дуэт этих моднящихся маркизов (которым светит обращение в гей-пару) так жалок, что даже напыщенный тупица Оронт (Илья Ромашко; в другом составе – Один Байрон) выглядит королем, способным увлечь злую девушку. Не лучше и наперсницы Селимены: кузина Элианта (Ян Ге) и подруга Арсиноя (Александра Ревенко), одна – кривляка, другая – ханжа, что, в общем, тоже вид кривляния. Спектакль Сенькова – поэма без героя; тут и не обладая строгим нравом Альцеста, возопишь.

Диссонансное соседство старомодных «узреть» и «не смею» со столь же неуместным, бесполезным ископаемым из сленга 1990-х «колбасит»; банальное остроумие; каэспешный юмор; рифма же «харрасмент – колбасит» – всё равно, что «Быков» и «какал».

Впрочем, воздержусь от стихов, дабы не быть уподобленным Оронту. У Быкова же вместо легкой современной пьесы вышел неповоротливый гомункул, резонерствующий так, как Мольеру и не снилось. Текста много, он доминирует над действием, подавляет его, иногда сводит на нет – и спектакль превращается в вялотекущее talk radio. Хотя Сеньков по-разному – то мюзиклом (музыку Дмитрия Жука исполняет маленький ансамбль на сцене), то фарсом – постоянно стимулирует шоу. К чести актеров «Гоголь-центра», они даже вот такое умеют произнести достойно, живо и, насколько это возможно, интересно. Но одно лишь слово «Тварь», которое Альцест-Горчилин выводит у себя на груди (в момент полного разочарования в Селимене; кстати, линию с тайным письмом, попавшим в руки горе-любовника, Быков провалил – с письмом тут просто непонятка; о каком вообще письме в век электронной почты речь?), действует сильнее всех потоков быковского ямба; это и вербальный, и визуальный жест, в котором агрессия и беззащитность – родовые черты Альцеста – слиты неразрывно.

Что до актуальности, то да, в тексте фигурируют и домашний арест, и неправедный суд; и Родина; текст Быкова, вроде как, выпячивает незименность человеческой природы и конфликтов; вот, дескать, посмотрите, со времен Людовика XIV ничегошеньки не изменилось.

Ну, как не изменилось? Во Франции-то уж точно стало получше; да и в России, где в 1660-е, пока французы освистывали не приглянувшегося им «Мизантропа», лаптем щи хлебали, кой-какой прогресс произошел. Пусть власть всё ещё щедра на беспредел – спектакль вышел во время абсурдного судебного процесса над худруком театра Кириллом Серебренниковым и административной командой проекта «Платформа»; Серебренников больше года находится под домашним арестом, но работает в немыслимых условиях; это подвиг – хотя черт бы побрал тех, кто на все эти подвиги вынуждает.

Природа же человека и характеры, да, неизменны; и частная, внесоциальная сторона, – то, что Сенькову интереснее всего. Лучшие сцены спектакля посвящены отношениям Альцеста и Селимены; мастерство Сенькова расцветает на территории тонкого психологического театра, вдали от топорной сатиры и аляповатого варьете. Финальный эпизод – неудавшееся примирение в аэропорту (художник – Владислав Огай), под нависающим как дамоклов меч электронным табло с информацией о вылетах – очевидно, в никуда, земли-то обетованной нет. Здесь и невозможность побега, и обреченность любви; и никто в этом не виноват, нечего на Оронта или Родину пенять.

Источник

Блиц-крик

«Мизантроп» Дмитрия Быкова и Элмара Сенькова в «Гоголь-центре»

Разглядывая в начале спектакля красный, подсвеченный красным же занавес, как будто взятый напрокат из другого театра, думаешь: ну почему «Мизантроп», написанный и сыгранный Мольером (Альцест) аж в 1666 году? Где, казалось бы, классицизм, морализаторство — и где наши дни с Басманным судом? Потом прямо на зрителей поползет огромный экран с какой-то нервно пульсирующей графической рябью, вызывающей чувство неуверенности и тревоги, и начнется шоу ХХI века — с камерами, гримерами и крупными видеопланами. В студии — два типичных героя public talk: один — режущий правду-матку в глаза и упивающийся своим бесстрашием, другой — хитрый и осторожный ведущий: неожиданно (по крайней мере, для меня) превратившийся в значительного красавца Александр Горчилин — Альцест и укладывающий зал на лопатки с первых же реплик Филипп Авдеев — Филинт. Этот глава Philinton Production своими искательностью, цинизмом, идиотизмом и обаянием напоминает всех главных телеведущих сразу (Малахову и Брилеву «Мизантропа» лучше не смотреть) и делает мольеровский текст похожим на фейсбучные баталии. Хотя главная заслуга в этом, конечно, принадлежит Дмитрию Быкову, который не испугался соревнования с блистательной Щепкиной-Куперник и почти что написал новую пьесу. «С чего вас так колбасит? С того, что всюду ложь…» или «Мы — общество терпил!»: в переводе Быкова «Мизантроп» понятен даже сегодняшнему школьнику.

Режиссер Элмар Сеньков не первым использует шоубиз в интерпретации классики (вспомним знаменитого «Идеального мужа» Богомолова) — но как легко, азартно, артистично и без всякого ледяного высокомерия он это делает! Вот его тонкая игра с образом Селимены: она — и порождение интернета, этакая Ольга Бузова, готовая на все ради подписчиков и лайков, и умница, презирающая свое окружение и искренне любящая Альцеста. Екатерина Стеблина в этой роли — настоящая поп-звезда, роскошная, надменная, ленивым жестом достающая чупа-чупс из трусов, как Анна Курникова доставала когда-то оттуда же теннисные мячики. Игра в теннис — это вообще один из главных образов спектакля, и все его участники роскошно смотрятся в белых теннисных одеждах (художник Владислав Огай).

В переводе Дмитрия Быкова «Мизантроп» понятен даже сегодняшнему школьнику.

Русской сцене — в отличие от французской — традиционно трудно дается искрометный обмен мольеровскими репликами. У нас все тягучее, медленное, психологическое, без французских стремительности и остроты: как это надо делать, мы в свое время впервые увидели на гастролях спектаклей Жана-Луи Барро. Во многом по этой причине не имел успеха последний спектакль Эфроса — тот же «Мизантроп» на Таганке: хотя великий режиссер и старался найти ему форму в виде звучащих джазовых импровизаций, но не вышло, актеры не вытянули. В «Гоголь-центре» словесные баталии происходят на корте, и, хотя мячики не летают, они лежат в сетке, актеры с ракетками в руках так точно бросают свои и парируют чужие реплики, что слушаешь и смотришь не отрываясь, наслаждаясь текстом. Этот же прием избавил от назидательности других персонажей многонаселенной пьесы: уморительно смешны и влюбленная в Альцеста ханжа Арсиноя — Александра Ревенко, и парочка приближенных к власти дебилов-маркизов — Иван Фоминов и Георгий Кудренко.

Великолепно решена сцена злословия в гостиной Селимены: поношения ближних звучат в ритме рэпа. А на экране — картина Ольги Тобрелутс с многозначительным названием «Битва голых в преддверии ночи восходящего полумесяца». Потом по экрану станут летать английские мастифы как знак уходящей в небытие европейской цивилизации, а Альцест замечательно прокричит свой страстный монолог в женском платье, стоя на столе.

Новый «Мизантроп» еще раз продемонстрировал, каких великолепных актеров подготовил для отечественной сцены Кирилл Серебренников. Постановщик спектакля, сам завороженный стихией игры, ставит перед ними очень трудные задачи — произносить длиннющие тексты, петь, танцевать, спускаться на высоченных каблуках по крутой лестнице и даже ложиться в гроб, продолжая свой монолог и оттуда, — со всем этим они блестяще справляются. Они абсолютно свободны на сцене: очевидно, внутренняя свобода и чувство собственного достоинства, которые привил им учитель, неизбежно сказываются и на способе сценического существования. Это новое поколение — и новая реальность актерской игры, которую тот же Александр Горчилин уже перенес и на экран в фильме «Кислота».

Карету сменил «Боинг», но уголок для «оскорбленного чувства» по-прежнему приходится искать где-то очень далеко.

Но что же главный герой? Какие метаморфозы происходят с ним, Альцестом образца 2018 года? Начав с иронии и публицистики, к которым так расположен переводчик, обожающий разоблачения почти так же, как и его герой, спектакль неожиданно меняет тональность. Проиграв суд (в свете известных событий этот сюжет особенно задевает зал, вызывая бурю эмоций) и признав, что «в эпоху обысков, наушников и следствий» борьба бессмысленна, он хочет только одного — проститься с Селименой. Все точно по Мольеру: Альцест, начавший пьесу с нелюбви ко всем и всему, сам задыхается от отсутствия любви и жаждет ее. И начинается шикарная финальная сцена в аэропорту — вот он, мотив изгнания, мотив эмиграции, который впервые возник на отечественных подмостках так явно, со словом «departure» на табло и с голосом, бесстрастно объявляющим номера рейсов! Альцест, уныло тащащий за собой чемодан на колесиках, пытается объясниться с Селименой и увлечь ее за собой. Он уже и сам не знает, обращается к ней или к Родине:

Вот, все вас предали, а я еще вам предан.
Теперь, в бесславии, в позоре, без друзей,
Мне даже кажется, я вас люблю сильней.
Не помню, кто сказал — Монтень, Шекспир, иль Моэм,
Иль даже Розанов… да, Розанов, по-моему, —
Что Родину любить пристойней в нищете
И всеми брошенной, не так, как любят те.

Серебренников не зря сделал «Гоголь-центр» местом творческой и гражданской силы — слова эти звучат в этих стенах как откровение. В сущности, «те» и придумали «театральное дело», и выпивают сейчас, как вампиры, соки жизни из ни в чем не повинных людей только для того, чтобы показать, кто здесь настоящий хозяин. По общественному значению и резонансу суд по делу «Седьмой студии» можно сравнить с известным постановлением по Ахматовой и Зощенко: круги от него расходились десятилетиями, и мы, наивные, думали, что это не может повториться. Может, как оказалось.

Селимена, она же Родина, не последовала за Альцестом: «Нет, замуж я могу, но так я не могу». Через мгновение она вновь превратится в Бузову — подлинную героиню, востребованную обществом. Show must go on. Карету сменил «Боинг», но уголок для «оскорбленного чувства» по-прежнему приходится искать где-то очень далеко. Зато героя с искренней печалью провожает потерявший весь свой прежний лоск Филинт. В руках у него — пакет с выпивкой из Duty Free, рядом — строго покрикивающая на мужа китаянка-жена, в которую превратилась тоже некогда влюбленная в Альцеста Элианта. Красноречивый финал карьеры. На табло рядом с номерами рейсов светятся слова последнего монолога Альцеста — их теперь можно только прочитать, но не услышать.

Спектакль этот при всем своем громком и сверкающем антураже временами напоминает сдавленный крик человека, на которого напали ночью в собственном подъезде. И что тому причиной — талант авторов или ситуация вокруг нас, — уже и не разберешь.

Источник

Мизантроп

Своим нравом, убеждениями и поступками Альцест не переставал удивлять близких ему людей, и вот теперь даже старого своего друга Филинта он отказывался считать другом — за то, что тот чересчур радушно беседовал с человеком, имя которого мог потом лишь с большим трудом припомнить. С точки зрения Альцеста, тем самым его бывший друг продемонстрировал низкое лицемерие, несовместимое с подлинным душевным достоинством. В ответ на возражение Филинта, что, мол, живя в обществе, человек несвободен от требуемых нравами и обычаем приличий, Альцест решительно заклеймил богопротивную гнусность светской лжи и притворства. Нет, настаивал Альцест, всегда и при любых обстоятельствах следует говорить людям правду в лицо, никогда не опускаясь до лести.

Верность своим убеждениям Альцест не только вслух декларировал, но и доказывал на деле. Так он, к примеру, наотрез отказался улещивать судью, от которого зависел исход важной для него тяжбы, а в дом своей возлюбленной Селимены, где его и застал Филинт, Альцест пришёл именно с тем, чтобы вдохновлёнными любовью нелицеприятными речами очистить её душу от накипи греха — свойственных духу времени легкомыслия, кокетства и привычки позлословить; и пусть такие речи будут неприятны Селимене.

Разговор друзей был прерван молодым человеком по имени Оронт. Он тоже, как и Альцест, питал нежные чувства к очаровательной кокетке и теперь желал представить на суд Альцеста с Филинтом новый посвящённый ей сонет. Выслушав произведение, Филинт наградил его изящными, ни к чему не обязывающими похвалами, чем необычайно потрафил сочинителю. Альцест же говорил искренне, то есть в пух и прах разнёс плод поэтического вдохновения Оронта, и искренностью своею, как и следовало ожидать, нажил себе смертельного врага.

Селимена не привыкла к тому, чтобы воздыхатели — а у неё их имелось немало — добивались свидания лишь для того, чтобы ворчать и ругаться. А как раз так повёл себя Альцест. Наиболее горячо обличал он ветреность Селимены, то, что в той или иной мере она дарит благосклонностью всех вьющихся вокруг неё кавалеров. Девушка возражала, что не в её силах перестать привлекать поклонников — она и так для этого ничего не делает, все происходит само собой. С другой стороны, не гнать же их всех с порога, тем более что принимать знаки внимания приятно, а иной раз — когда они исходят от людей, имеющих вес и влияние — и полезно. Только Альцест, говорила Селимена, любим ею по-настоящему, и для него гораздо лучше, что она равно приветлива со всеми прочими, а не выделяет из их числа кого-то одного и не даёт этим оснований для ревности. Но и такой довод не убедил Альцеста в преимуществах невинной ветрености.

Когда Селимене доложили о двух визитёрах — придворных щёголях маркизе Акасте и маркизе Клитандре, — Альцесту стало противно и он ушёл; вернее, преодолев себя, остался. Беседа Селимены с маркизами развивалась ровно так, как того ожидал Альцест — хозяйка и гости со вкусом перемывали косточки светским знакомым, причём в каждом находили что-нибудь достойное осмеяния: один глуп, другой хвастлив и тщеславен, с третьим никто не стал бы поддерживать знакомства, кабы не редкостные таланты его повара.

Острый язычок Селимены заслужил бурные похвалы маркизов, и это переполнило чашу терпения Альцеста, до той поры не раскрывавшего рта Он от души заклеймил и злословие собеседников, и вредную лесть, с помощью которой поклонники потакали слабостям девушки.

Альцест решил было не оставлять Селимену наедине с Акастом и Клитандром, но исполнить это намерение ему помешал жандарм, явившийся с предписанием немедленно доставить Альцеста в управление. Филинт уговорил его подчиниться — он полагал, что все дело в ссоре между Альцестом и Оронтом из-за сонета. Наверное, в жандармском управлении задумали их примирить.

Блестящие придворные кавалеры Акаст и Клитандр привыкли к лёгким успехам в сердечных делах. Среди поклонников Селимены они решительно не находили никого, кто мог бы составить им хоть какую-то конкуренцию, и посему заключили между собой такое соглашение: кто из двоих представит более веское доказательство благосклонности красавицы, за тем и останется поле боя; другой не станет ему мешать.

Тем временем с визитом к Селимене заявилась Арсиноя, считавшаяся, в принципе, её подругой. Селимена была убеждена, что скромность и добродетель Арсиноя проповедовала лишь поневоле — постольку, поскольку собственные её жалкие прелести не могли никого подвигнуть на нарушение границ этих самых скромности и добродетели. Впрочем, встретила гостью Селимена вполне любезно.

Арсиноя не успела войти, как тут же — сославшись на то, что говорить об этом велит ей долг дружбы — завела речь о молве, окружающей имя Селимены. Сама она, ну разумеется, ни секунды не верила досужим домыслам, но тем не менее настоятельно советовала Селимене изменить привычки, дающие таковым почву. В ответ Селимена — коль скоро подруги непременно должны говорить в глаза любую правду — сообщила Арсиное, что болтают о ней самой: набожная в церкви, Арсиноя бьёт слуг и не платит им денег; стремится завесить наготу на холсте, но норовит, представился бы случай, поманить своею. И совет для Арсинои у Селимены был готов: следить сначала за собой, а уж потом за ближними. Слово за слово, спор подруг уже почти перерос в перебранку, когда, как нельзя более кстати, возвратился Альцест.

Селимена удалилась, оставив Альцеста наедине с Арсиноей, давно уже втайне неравнодушной к нему. Желая быть приятной собеседнику, Арсиноя заговорила о том, как легко Альцест располагает к себе людей; пользуясь этим счастливым даром, полагала она, он мог бы преуспеть при дворе. Крайне недовольный, Альцест отвечал, что придворная карьера хороша для кого угодно, но только не для него — человека с мятежной душой, смелого и питающего отвращение к лицемерию и притворству.

Арсиноя спешно сменила тему и принялась порочить в глазах Альцеста Селимену, якобы подло изменяющую ему, но тот не хотел верить голословным обвинениям. Тогда Арсиноя пообещала, что Альцест вскоре получит верное доказательство коварства возлюбленной.

В чем Арсиноя действительно была права, это в том, что Альцест, несмотря на свои странности, обладал даром располагать к себе людей. Так, глубокую душевную склонность к нему питала кузина Селимены, Элианта, которую в Альцесте подкупало редкое в прочих прямодушие и благородное геройство. Она даже призналась Филинту, что с радостью стала бы женою Альцеста, когда бы тот не был горячо влюблён в другую.

Филинт между тем искренне недоумевал, как его друг мог воспылать чувством к вертихвостке Селимене и не предпочесть ей образец всяческих достоинств — Элианту. Союз Альцеста с Элиантой порадовал бы Филинта, но если бы Альцест все же сочетался браком с Селименой, он сам с огромным удовольствием предложил бы Элианте своё сердце и руку.

Признание в любви не дал довершить Филинту Альцест, ворвавшийся в комнату, весь пылая гневом и возмущением. Ему только что попало в руки письмо Селимены, полностью изобличавшее её неверность и коварство. Адресовано письмо было, по словам передавшего его Альцесту лица, рифмоплёту Оронту, с которым он едва только успел примириться при посредничестве властей. Альцест решил навсегда порвать с Селименой, а вдобавок ещё и весьма неожиданным образом отомстить ей — взять в жены Элианту. Пусть коварная видит, какого счастья лишила себя!

Элианта советовала Альцесту попытаться примириться с возлюбленной, но тот, завидя Селимену, обрушил на неё град горьких попрёков и обидных обвинений. Селимена не считала письмо предосудительным, так как, по её словам, адресатом была женщина, но когда девушке надоело заверять Альцеста в своей любви и слышать в ответ только грубости, она объявила, что, если ему так угодно, писала она и вправду к Оронту, очаровавшему её своими бесчисленными достоинствами.

Бурному объяснению положило конец появление перепуганного слуги Альцеста, Дюбуа. То и дело сбиваясь от волнения, Дюбуа рассказал, что судья — тот самый, которого его хозяин не захотел улещивать, полагаясь на неподкупность правосудия, — вынес крайне неблагоприятное решение по тяжбе Альцеста, и поэтому теперь им обоим, во избежание крупных неприятностей, надо как можно скорее покинуть город.

Как ни уговаривал его Филинт, Альцест наотрез отказался подавать жалобу и оспаривать заведомо несправедливый приговор, который, на его взгляд, только лишний раз подтвердил, что в обществе безраздельно царят бесчестие, ложь и разврат. От этого общества он удалится, а за свои обманом отобранные деньги получит неоспоримое право на всех углах кричать о злой неправде, правящей на земле.

Теперь у Альцеста оставалось только одно дело: подождать Селимену, чтобы сообщить о скорой перемене в своей судьбе; если девушка по-настоящему его любит, она согласится разделить её с ним, если же нет — скатертью дорога.

Но окончательного решения требовал у Селимены не один Альцест — этим же донимал её Оронт. В душе она уже сделала выбор, однако ей претили публичные признания, обыкновенно чреватые громкими обидами. Положение девушки ещё более усугубляли Акаст с Клитандром, которые также желали получить от неё некоторые разъяснения. У них в руках было письмо Селимены к Арсиное — письмом, как прежде Альцеста, снабдила маркизов сама ревнивая адресатка, — содержавшее остроумные и весьма злые портреты искателей её сердца.

За прочтением вслух этого письма последовала шумная сцена, после которой Акаст, Клитандр, Оронт и Арсиноя, обиженные и уязвлённые, спешно раскланялись. Оставшийся Альцест в последний раз обратил на Селимену все своё красноречие, призывая вместе с ним отправиться куда-нибудь в глушь, прочь от пороков света. Но такая самоотверженность была не по силам юному созданию, избалованному всеобщим поклонением — одиночество ведь так страшно в двадцать лет.

Пожелав Филинту с Элиантой большого счастья и любви, Альцест распрощался с ними, ибо ему теперь предстояло идти искать по свету уголок, где ничто не мешало бы человеку быть всегда до конца честным.

Понравился ли пересказ?

Ваши оценки помогают понять, какие пересказы написаны хорошо, а какие надо улучшить. Пожалуйста, оцените пересказ:

Что скажете о пересказе?

Что было непонятно? Нашли ошибку в тексте? Есть идеи, как лучше пересказать эту книгу? Пожалуйста, пишите. Сделаем пересказы более понятными, грамотными и интересными.

Источник