меч кесаря что это

Кто такой Кесарь?

Кесарь: имя или прозвище?

Кесарь — греческая форма латинского «Caesar». Это слово прошло путь от имени собственного до имени нарицательного.

Изначально кесарем называли члена первого римского триумвирата Гая Юлия (это было его прозвище). Затем «кесарем» стали называть римских императоров, и это слово стало нарицательным.

Кесари в Новом Завете

В Новом Завете можно встретить упоминания о римских кесарях, так как многие события в истории раннего христианства происходили во времена образования Римской империи. Так, например, по повелению кесаря Августа о переписи населения Иосиф из Назарета с женой Марией пошел записываться в свой родной город Вифлеем, где и родился Христос Спаситель.

Кесарю-кесарево

Выражение «Богу-Богово, а кесарю-кесарево» известно всем. Оно имеет библейское происхождение и употребляется в значении «каждому свое». Фарисеи, желая подстроить ловушку Иисусу Христу, задали Ему каверзный вопрос «нужно ли платить подати римлянам?». Если бы Христос сказал «нет», фарисеи объявили бы Его бунтовщиком и отдали римлянам. В случае положительного ответа, народ мог бы отвернуться от Иисуса.

Христос же попросил дать Ему монету и спросил у фарисея, чей портрет на ней изображен? Услышав ответ, что на монете изображен Цезарь (кесарь), Иисус произнес известную фразу «Отдавайте кесарю-кесарево, а Богу-Богово».

Этой фразой Христос показал, что следует разделять политику и религию. Есть повиновение гражданской власти, а есть поклонение и служение Богу. Кесарю принадлежит лишь монета с его изображением, но не душа человека.

Тогда фарисеи пошли и совещались, как бы уловить Иисуса в словах. И посылают к Нему учеников своих с иродианами, говоря: Учитель! мы знаем, что Ты справедлив, и истинно пути Божию учишь, и не заботишься об угождении кому-либо, ибо не смотришь ни на какое лице; итак скажи нам: как Тебе кажется? позволительно ли давать подать кесарю, или нет? Но Иисус, видя лукавство их, сказал: что искушаете Меня, лицемеры? Покажите Мне монету, которою платится подать. Они принесли Ему динарий. И говорит им: чье это изображение и надпись? Говорят Ему: кесаревы. Тогда говорит им: итак отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу. Услышав это, они удивились и, оставив Его, ушли.

Читайте также:

Источник

Меч кесаря что это

Соблазн и в толковании последнего искушения – мечом Кесаря. Православный Христос отверг будто бы во имя всей той же внутренней свободы меч государственного насилия; а римско-католический Христос принял этот меч во имя любви к людям, которые не умеют быть свободными и не могут «устроиться на земле всемирно» (а «всемирное единение» – их главная потребность) иначе, как под сенью меча.

Не только исторической, здесь нет и мистической противоположности Христа Антихристу: по толкованию самого же Достоевского, православной церкви определено «царствовать и на земле », все языческое государство не уничтожится, но лишь преобразится в Церковь Христову; а ежели так, то и меч Кесаря будет не упразднен, а преображен в иной меч, так что, и сделавшись Божьим, царство все-таки останется царством и меч – мечом, хотя уже не грубым, насильственным, железным, но все же сильным, властным, твердым, может быть, даже более твердым, чем какой бы то ни было железный меч.

Из всех этих соблазнительных умолчаний по поводу трех искушений ясно одно: религиозное сознание Достоевского, смешивая какие-то две полярно-противоположные мысли, не доходит ни в той, ни в другой до конца, путает и плутает между двумя Христами, одинаково не истинными, потому что одинаково не полными, не соединенными: один из них, кажущийся Великому Инквизитору истинным, делает людей свободными, не любя; другой, кажущийся ему «противоположным», любит их, не делая свободными. Но где же не кажущийся, а действительно, для самого Достоевского, истинный Христос – в свободе без любви или в любви без свободы?

Для нашего религиозного сознания – ни там, ни здесь, ибо в истинном Христе должно быть не противоречие, не раздвоение, а совершенное соединение любви и свободы; мы видели, что в Евангелии открыт путь к этому соединению по всем трем главным искушающим соблазнам, о коих сказано: «Блажен, кто не соблазнится о мне», – то есть по вопросу о хлебе, о чуде, о мече Кесаря. И ежели пути этого не находит Достоевский, то, кажется, потому, что недостаточно сознательно разграничивает свое безусловное, внутреннее, мистическое отношение к Евангелию от условного, внешнего, исторически-православного. В сознании Великого Инквизитора нет, собственно, ни истинного, ни противоположного Христа, нет ни Христа, ни Антихриста, а есть только два лже-Христа. И религиозная мысль Достоевского блуждает, теряется в страшной путанице, в безысходных противоречиях и смешениях между этими двумя противоположными призраками Христа или Антихриста, как между двумя противопоставленными друг другу и друг друга бесконечно углубляющими зеркалами или, лучше сказать, как в целом лабиринте из таких зеркал, между которыми все – ложная перспектива, отражение, марево, ослепляющее сверкание, обман глаз, так что глубина кажется плоскостью, плоскость – глубиною: тут одно средство не заблудиться – вовсе не ходить в этот зеркальный лабиринт; но раз вошел в него, сделал два-три шага, то уж кончено, – не выберешься. И хуже всего то, что порой за маской Великого Инквизитора скрывается лицо самого Достоевского, и маска эта вдруг становится лицом, лицо – маской; они сливаются, смешиваются и смеются до такой степени, что, наконец, невозможно отличить одно от другого. Достоевский недостаточно отделяет себя от Великого Инквизитора: иногда он рядом с ним, даже против него, а иногда в нем; но ни в том, ни в другом случае не знает он хорошенько, или не хочет знать, где он, собственно, как будто не только от других, но и от себя самого прячется под этою маскою, – и, в конце концов, изнеможенные всею этою путаницею, этим полусознательным блужданием и даже прямо блудом религиозной мысли, мы начинаем подозревать, что Великий Инквизитор есть «двойник Достоевского, тот самый двойник, „пополам“ с которым он и расколол образ единого православного Христа. Творец „Братьев Карамазовых“ становится „сфинксом“, который уже не только своему Эдипу-читателю, но и себе самому загадывает страшную загадку.

Источник

Меч кесаря что это

Войти

Авторизуясь в LiveJournal с помощью стороннего сервиса вы принимаете условия Пользовательского соглашения LiveJournal

Кесарю кесарево, а Богу Богово

Григорий Соломонович Померанц
глава из книги «Великие религии мира»

Ч асто говорят о противоречиях в Евангелиях. Противоречия там, действительно, есть. Христос ничего не писал. Запомнилось то, что Он говорил в разное время, в разных обстоятельствах, — каждый раз то, что нужно было здесь и теперь. Целостность Евангелий не в системе (её нет), а только в личности Христа. Никаких рецептов и прямых указаний евангелисты, видимо, и не хотели дать. Скорее они хотели дать живой нравственный пример, “заразить” Христом. Поэтому Евангелия написаны не в виде догматов или рассуждений, а в виде рассказов из жизни Учителя, часто противоречивых, если брать их вне контекста, вне отношения к данному случаю.

Как быть с грешниками? Как искоренить зло? Иисус нигде не дает рецептов на все случаи, но Он знает, как в каждом случае поступить, и хочет передать эту способность знать самому. Это нечто прямо противоположное тому, что внедряли фарисеи, книжники.

И опять разгорелась та же древняя борьба внутреннего и внешнего, что и во времена пророков, только еще более напряженная. Фарисеи без конца проверяют, “искушают” Христа, по евангельской терминологии, хотят поймать Его на незнании или нарушении закона. Но Он все время уходит от любых ответов, ускользает из расставленных ловушек, обладая как бы иным способом рассуждения, не только логическим, а еще и интуитивным — умением подняться над противоречием, обратить вопросы извне вовнутрь.

Однажды фарисеи привели к нему женщину и сказали, что застали ее в прелюбодеянии. “Что с нею делать? Моисей велел побивать таковых камнями, а ты что скажешь?” Христос сидел на земле, глядя вниз, и что-то задумчиво чертил на песке пальцем. Потом он поднял голову, посмотрел на женщину и ее обличителей и сказал: “Кто сам без греха, первый брось в нее камень”. И снова стал чертить что-то на песке. Когда он поднял голову, рядом с женщиной никого не было. “Ну что, женщина, обличители твои ушли? — сказал Он. — И я не брошу в тебя камень. Иди и не греши больше”.

Другой раз фарисеи подступили к Нему с вопросом — надо ли платить подать кесарю. Вопрос был явно провокационный. Если Он ответит “нет”, он покажет этим свою гражданскую нелояльность; если “да”, то какой же он Учитель справедливости? Иисус обманул их ожидания. Он попросил дать Ему динарий. Ему дали. “Чье на нем изображение?” — спросил Иисус. На монете был изображен кесарь. “Так отдайте кесарю кесарево, а Богу Божье”, — сказал Он.

Что означает этот ответ? Видимо, Иисус хотел сказать, что Он вовсе не призван разрешать социальные проблемы. Он не дает частных тактических советов. Он занят вопросами духовными. Он — учитель нравственности. Он хочет, чтобы каждая человеческая душа исполнила свой долг по отношению к целому, к миру, приобрела бы внутреннюю собранность и способность самостоятельно ориентироваться. Он не хотел, чтобы люди механически следовали Его советам, иначе человечество будет на протяжении всей истории разыгрывать сказку об Иванушке-дурачке, который говорит на похоронах “таскать вам не перетаскать”, а на свадьбе плачет.

Человек должен отдавать Богу Божье (то есть не забывать о глубочайших пластах своей души) и одновременно уметь выполнять конкретные жизненные задачи так, чтобы они не вставали поперек его основной духовно-нравственной задачи. Если “кесарево” задушит “Божье” (духовно-нравственное), если их нельзя будет совмещать, если “кесарь” потребует от человека попрания святынь, отказа от человеческого достоинства, то очевидно, он потребовал не своего, а “Божьего”, и тогда кесарю надо отказать, всей жизнью своей стать поперек его требований.

В центре Евангелий от Матфея, Луки и Марка находится знаменитая Нагорная проповедь (проповедь, произнесенная на горе), где изложены все основы христианской нравственности. Проповедь необычна не только по сути своей, но и по форме. Учитель противопоставляет свое понимание нравственной нормы, долга и счастья всему, что было до Него. Однако Он не отменяет, не уничтожает старое, а как бы углубляет и развивает его. Именно чувствуя свою связь со всей многовековой традицией, свою верность ее духу, Он мыслит себя самого, как ее продолжателя, творца, а не слепого раба, и выступает от имени всего лучшего, что охраняет традиция, от имени ее святыни, ее Бога. Верность этой святыне дает Ему внутреннее право отождествлять себя с ней. И Он решительно противопоставляет себя букве закона. Через всю проповедь проходит, как рефрен: “Сказано в законе, а Я говорю вам. ”.

Фольклорное сознание, фольклорная религия основаны на господстве памяти, на господстве прошлого. Новое приходит скорее нечаянно, чем нарочно. Старое забывается и вспоминается с ошибками. В ошибки вступает новое. Потом человек осмысляет то, что задержала память, сознает себя, как защитника и толкователя священной древней истины. Появляются пророки. Они пишут книги, на которых лежит отпечаток личности. Но только в Нагорной проповеди Христа слышится голос личности, совершенно осознавшей свое авторское право, внутреннее право создавать новое.

“Сказано: «не убивай», а я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду”. Какому суду? Какой суд в истории судил за гневные мысли? Никакой. Но не внешняя, судебно-правовая сторона важна евангельскому Учителю; Он отделяет от права нравственность. Ему важен внутренний суд, суд совести. Системы наказаний он не предусматривает. В тех случаях, в которых это зависит от Него, Он ее бесконечно ослабляет (“иди и не греши больше” — вот и все наказание). Но внутренние нравственные требования человека к самому себе он увеличивает бесконечно.

“Сказано: «не прелюбодействуй». А я говорю вам: всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем”. Что это значит? Женщину, которую застали “на месте преступления”, наказывать не захотел, а того, кто только мысленно совершает подобное, Учитель осуждает? Но с точки зрения внутренней мысль или поступок неразличимы (или почти неразличимы). Если есть любовь в душе и в поступках — это прекрасно. Но если вместо любви одна голая чувственность, то это плохо, независимо от того, дошло до каких-то поступков или нет.

“Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А я говорю вам: не противьтесь злому, но кто ударит тебя в правую щеку, обрати к нему и другую. И кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду”.

“Вы слышали, что сказано: люби ближнего своего и ненавидь врага своего. А я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте обижающих вас. Ибо если будете любить только любящих вас, то какая вам награда? И если приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так ли поступают и язычники?” Эти последние заповеди вызывали более всего недоумений и возражений. Осмыслить их не так-то легко. Для этого надо дойти до очень большой высоты, до такого духовного равновесия и духовной неуязвимости, при которых никакое оскорбление не может тебя оскорбить — просто не достанет до тебя. Вспомним, как князь Мышкин (в романе Достоевского “Идиот”) получает пощечину от Гани Иволгина. Князь потрясен, пристыжен, но. за Ганю, не за себя. И разве может прийти ему в голову ответить Гане тем же?

Только этот новый, поднявшийся до небывалой нравственной высоты человек смог бы сдвинуть горы предрассудков, горы окаменелой межнациональной и религиозной ненависти и подойти к общечеловеческим задачам, начать духовное объединение всех людей.

Заповеди Христа становятся просто смешными, как только их понимают как внешнее предписание, как закон. Соблюдать можно заповеди Моисея (не воруй, не лги и т. д.). Заповеди Христа невыполнимы. Это, собственно, не заповеди в обычном смысле слова, а описание “нового Адама”, нового идеального характера, которому никакие заповеди не нужны.

Нагорная проповедь — это, по существу, словесная икона, не норма, а идеал. Начинается она с “заповедей блаженства”. Достигнувшим блаженства оказывается вовсе не тот, кто достиг “благ земных”, а скорее совсем наоборот: тот, кто понял их незначительность, недостаточность и полюбил нечто большее. “Блаженны плачущие и неудовлетворенные”, “блаженны алчущие и жаждущие правды”, “блаженны миротворцы, блаженны милостивые, чистые сердцем, изгнанные за правду”. “Радуйтесь и веселитесь — так гнали и пророков, бывших прежде вас”. Если подставить на место такого блаженного среднего человека, то для него все это неправда, но это правда для библейских пророков и для Сократа, предпочитавшего казнь участи палача или равнодушного. Это “блаженство” насыщает душу, а не тело, и поэтому нищий способен почувствовать его гораздо скорее, чем пресытившийся.

Первая заповедь блаженства звучит на наш слух весьма странно: “Блаженны нищие духом”. Однако это парадокс, который полон внутреннего смысла. Духовно богатый человек чувствует себя, как дома, в мире идей, символов, обрядов. Он великолепный знаток своего дела, вполне удовлетворенный тем, что делает, что знает. Он имеет свою законченную систему взглядов и закрыт для живого потока Духа, который веет, где хочет, и часто совсем не там, где Его ждали люди. Вовсе не духовно нищие, а богатые духом книжники и фарисеи, имевшие свои четкие представления о грядущем Мессии, отвергли живого Мессию.

Быть нищим духом значит быть готовым всегда воспринять всюду веющий и никогда не застывающий в окончательную форму Дух. Предстать перед Бесконечностью, как нагой Адам перед Богом. Никакой защиты. Никакого укрытия.

Богатство — то, что накапливают, что является твоей собственностью. Но Дух нельзя накопить и присвоить. Нельзя “накопить”, остановить Дыхание. Дух — не мой. Он — ничей и всех. Он тот, кто проходит сквозь всех и единит всех.

Человек — это колодец, который может быть заполнен только Богом, — сказал Антоний Блум. Но Бог — это нечто неисповедимое, не представимое нами. Мы должны быть готовы на Тайну. На незнание. И на живое причастие Тайне. Так ребенок причащается каждому новому утру, как первому утру; поэт — каждой новой весне, как первой. Ничего до этого мгновения не было. Мир не принадлежит мне. Я принадлежу Миру. Нищий духом тот, кто не имеет никакой опоры вовне. Только внутри. У него ничего нельзя отнять. У него уже все отнято. Он ничего не имеет. Он ЕСТЬ.

Скоро Иисусу пришлось доказать, что можно быть блаженным, будучи униженным, избитым, изгнанным за правду. Он все более и более мешает законникам Иудеи, как овод Сократ — Афинам. Кто Он такой? Появился новый бог, новый авторитет, перекрывающий прежние? Его надо слушаться или, наоборот, восстать против нарушителя законов? Любопытная толпа, захваченная силою и необычностью Его личности, не знала, в какую сторону склониться. Люди приветствовали Его, удивлялись Ему. Но их отпугивали новые непривычные нравственные требования и новые формы мысли. Когда богатый юноша спросил Иисуса, как ему достичь царства Божьего, Иисус ответил: “Раздай все богатство свое нищим и иди за Мной”. Юноша понурившись отошел, а Учитель сказал ему вслед: “Легче верблюду ‘ пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в царствие небесное”. Он звал к трудному жизненному подвигу, и чем больше люди осознавали это, тем больше были недовольны Им.

И для израильских законников, и для толпы любопытных Иисус был либо обещанным Мессией — абсолютным Владыкой, про которого было все заранее известно, либо самозванцем, присвоившим себе права этой сверхличности. Он не был ни тем, ни другим. Он нес новое представление о Мессии и новое представление о человеке, как помощнике, сотруднике Бога. Без веры в Мессию, без любви к Нему Он был бессилен сдвинуть что-либо в душах людей, а только это одно и было Ему надо. Не внешняя власть над людьми, а преображение их душ, внутреннее единение с ними.

Все это было вызовом, ересью — и еретик не мог уцелеть.

Евангельские события быстро подходят к своей развязке. Христа схватывают ночью (один из учеников, предатель Иуда, указывает на него страже) и судят за самозванство, за то, что он провозгласил себя Мессией. Дело Иисуса попадает в руки римского наместника Понтия Пилата. Римлянин, далекий от внутренних религиозных споров иудеев и от духовных проблем, смотрит на Иисуса беспристрастно, скорее с удивлением. Ему представили арестованного как самозванца, бунтаря, угрозу Риму, назвавшего себя царем иудейским. “Ты — царь иудейский?” — спрашивает Пилат. “Царство мое не от мира сего, — отвечает Иисус. — Я пришел свидетельствовать миру об истине”. Этот неожиданный ответ заинтересовывает Пилата. Он с любопытством спрашивает Его: “Что есть истина?”. Знаменитый вопрос, на который следует еще более прославленный ответ — молчание. Христос отвечает на вопрос, КТО есть истина, он говорит: Я есмь истина. А вопрос “что есть истина” для Него ложен в самой своей основе. Никакая отдельная мысль, правило — не истина. Истина — только целостность бытия личности, которая в каждом случае найдет верное решение. Пилат предлагает отпустить Христа (был обычай отпускать какого-либо осужденного на Пасху). Не когда первосвященник сказал: “Распни его, или ты не друг кесарю”, наместник отстранился (донос был страшен и ему). Он не хотел рисковать своей карьерой и произнес знаменитую, ставшую впоследствии пословицей фразу: “Я умываю руки”. Христа распяли.

Источник

Что значит фраза «Кесарю кесарево, а Богу Богово»

Констатирующее «Кесарю кесарево, а Богу Богово» в повседневной жизни звучит не так уж часто. Обычно его заменяют другим – «Каждому своё», и при этом не всегда правильно интерпретируют.

О значении фразеологизма «Кесарю кесарево, а Богу Богово»

Оригинальное выражение «Кесарево кесарю, а Божие Богу» относится к разряду тех фраз, происхождение которых уходит в глубину даже не веков, а тысячелетий. Когда-то оно стало ответом на вопрос, ценой которого была жизнь. Этот широко известный евангельский эпизод с динарием кесаря отражен сразу в трёх книгах Евангелия: от Марка, от Луки и от Матфея и имеет отношение ко времени проповеди Иисуса Христа в Иерусалиме.

В это время иудейский народ, считавший себя богоизбранным, был до крайности уязвлен даже не самим фактом порабощения, а именно тем, что приходится платить подати обожествляемому императору-язычнику, культ которого являлся государственной обязанностью во всех покоренных провинциях, кроме Иудеи, которой ввиду её «странных» верований в одного бога римляне и так сделали уступку, потребовав лишь деньги без признания богом еще и кесаря.

Однако Иисус попросил принести монету, римский динарий, на котором был размещен портрет императора, и указав на него, предложил каждому воздать должное: кесарю – кесарево, то есть деньги, а Богу – божие, то есть духовные и нравственные ценности. Ответ был не только неожиданным, но и очень остроумным, так как, по понятиям того времени, владельцем монеты являлся изображенный на ней император, соответственно, Иисус и предложил отдавать именно ему и принадлежащее, чем привел в замешательство спрашивающих.

На латыни данное выражение звучит как Quae sunt Caesaris Caesari et quae sunt Dei Deo.

Как понимают эти слова в совеременности

Мудрые слова Иисуса вдохновляли художников, Тициана и Тиссо, на создание полотен, посвященных этому событию. Размышлениям о христианской свободе в обществе посвящена и вставная глава-притча «Великий инквизитор» романа «Братья Карамазовы» Ф. М. Достоевского.

Впоследствии эта фраза стала обоснованием разделения отношений церкви и государства. Для потомков же стоило бы сделать выводы из данного эпизода о том, что вера не определяется поставленными в церкви свечками или, как в данном случае, уплаченными налогами, она является отражением жизни духовной.

Любопытный факт. Использование фразы «Кесарю кесарево, а Богу Богово» в смысле «каждому своё» не совсем верно, так как последнее печально известное выражение первоначально имело значение «каждому по его заслугам», что совсем неидентично первому.

Источник

Кесарю кесарево

Как поговорка употребляется в значении «каждому свое, каждому — по заслугам».

В течение двух тысячелетий фраза широко использовалась для обоснования отношений между церковной и светской властью. Фраза стала предметом многочисленных интерпретаций и предположений, в каких именно ситуациях христианину должно признавать земную власть.

Содержание

Текст

Эпизод с «динарием кесаря» описан в трех книгах Евангелия и относится к периоду проповеди Иисуса Христа в Иерусалиме.

Набирающего популярность молодого проповедника попытались скомпрометировать фарисеи. Как бы испытывая его мудрость, его спросили, нужно ли платить налоги цезарю? — болезненный вопрос для покоренной римлянами провинции Иудеи. Ответ «да» дискредитировал бы его перед патриотичными евреями, и вдобавок, оказался бы богохульством — ибо евреи считали себя богоизбранной нацией. Ответ «нет» можно было бы расценить как призыв к мятежу и использовать его для обвинения в восстании (за что Иисуса в итоге и осудили).

Однако Христос попросил принести ему монету — римский динарий, который ходил тогда в провинции, и естественно, имел изображение императора, и мудро рассудил:

Евангелие	Цитата
От Марка (Мк.12:13-17)	И посылают к Нему некоторых из фарисеев и иродиан, чтобы уловить Его в слове. Они же, придя, говорят Ему: Учитель! мы знаем, что Ты справедлив и не заботишься об угождении кому-либо, ибо не смотришь ни на какое лице, но истинно пути Божию учишь. Позволительно ли давать подать кесарю или нет? давать ли нам или не давать? Но Он, зная их лицемерие, сказал им: что искушаете Меня? принесите Мне динарий, чтобы Мне видеть его. Они принесли. Тогда говорит им: чье это изображение и надпись? Они сказали Ему: кесаревы. Иисус сказал им в ответ: отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу. И дивились Ему.
От Луки (Лк.20:20-26)	И, наблюдая за Ним, подослали лукавых людей, которые, притворившись благочестивыми, уловили бы Его в каком-либо слове, чтобы предать Его начальству и власти правителя. И они спросили Его: Учитель! мы знаем, что Ты правдиво говоришь и учишь и не смотришь на лице, но истинно пути Божию учишь; позволительно ли нам давать подать кесарю, или нет? Он же, уразумев лукавство их, сказал им: что вы Меня искушаете? Покажите Мне динарий: чье на нем изображение и надпись? Они отвечали: кесаревы. Он сказал им: итак, отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу. И не могли уловить Его в слове перед народом, и, удивившись ответу Его, замолчали.
От Матфея (Мф.22:15-22)	Тогда фарисеи пошли и совещались, как бы уловить Его в словах. И посылают к Нему учеников своих с иродианами, говоря: Учитель! мы знаем, что Ты справедлив, и истинно пути Божию учишь, и не заботишься об угождении кому-либо, ибо не смотришь ни на какое лице; Итак скажи нам: как Тебе кажется? позволительно ли давать подать кесарю, или нет? Но Иисус, видя лукавство их, сказал: чтò искушаете Меня, лицемеры? Покажите Мне монету, которою платится пòдать. Они принесли Ему динарий. И говорит им: чье это изображение и надпись? Говорят Ему: кесаревы. Тогда говорит им: итак отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу. Услышав это, они удивились и, оставив Его, ушли.
От Иоанна	Эпизода нет.
Апокрифическое От Фомы (Фома, 104)	Иисусу показали золотой и сказали ему: Те, кто принадлежит Цезарю, требуют от нас подати. Он сказал им: Дайте Цезарю то, что принадлежит Цезарю, дайте Богу то, что принадлежит Богу, и то, что мое, дайте это мне!

Обстоятельства

Монета

В оригинальном тексте употреблено слово δηνάριον (dēnarion). Традиционно принято считать, что это был римский динарий с изображением правившего тогда императора — Тиберия. Среди нумизматов тем самым «денарием кесаря» (tribute penny) принято считать монету с изображением Тиберия, надписью «Ti[berivs] Caesar Divi Avg[vsti] F[ilivs] Avgvstvs» (Тиберий Цезарь Август, сын Божественного Августа), и сидящей женщиной, возможно, Ливией в образе богини мира Пакс.

Однако, существует предположение, что денарии не ходили широко в Иудее того периода, и на самом деле той монетой могла быть антиохийская тетрадрахма (также с головой Тиберия, и Августом на обороте). Другая версия — денарий Августа с Гаем и Луцием на обороте, также возможно это был денарий Гая Юлия Цезаря, Марка Антония или Германика — так как монеты предыдущих правителей также могли оставаться в обороте.

Восстания

Исследователь Библии У. Суортли указывает, что налог, называемый в Евангелиях, это конкретный налог — подушный, установленный в 6 г. н. э. по результатам переписи Квириния, проведенной незадолго до этого и вызвавшей большое недовольство среди иудеев. Восстание тогда поднял Иуда Галилеянин, оно было подавлено, однако его род и идеи сохранили значение среди партии зелотов даже несколько десятилетий спустя, в описываемый исторический момент.

Поздние толкования

Для развития концепции также важны были строки апостола Павла (Римлянам, 13:1-7): «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению. А противящиеся сами навлекут на себя осуждение. Ибо начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых. Хочешь ли не бояться власти? Делай добро, и получишь похвалу от нее, ибо [начальник] есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое. И потому надобно повиноваться не только из [страха] наказания, но и по совести. Для сего вы и подати платите, ибо они Божии служители, сим самым постоянно занятые. Итак отдавайте всякому должное: кому подать, подать; кому оброк, оброк; кому страх, страх; кому честь, честь». Это толковалось так — христиане обязаны повиноваться всем земным властям, поскольку они были поставлены Богом и неповиновение им приравнивается к неповиновению Богу.

Источник