макабрическими темами что это
МАКАБРИЧЕСКИЙ
Смотреть что такое «МАКАБРИЧЕСКИЙ» в других словарях:
макабрический — ая, ое. macabre adj. То же, что макабрский. Стволы <берез> остались, а листва среди лета исчезла, им белые березы напоминали воими голыми стволами и ветвями по чьей макабрической прихоти врытые в землю скелеты. В. Кантор Поезд Кельн Москва … Исторический словарь галлицизмов русского языка
макабрический — прил., кол во синонимов: 5 • жуткий (63) • кошмарный (35) • страшный (106) • … Словарь синонимов
макабрический — прил. Страшный, чудовищный, жуткий, мрачный. Толковый словарь Ефремовой. Т. Ф. Ефремова. 2000 … Современный толковый словарь русского языка Ефремовой
макабрический — макабр ический … Русский орфографический словарь
макабрический — см. макабр; ая, ое. Такой, какой бывает у мертвых или у смертельно больных людей. Макабри/ческий вид, улыбка … Словарь многих выражений
АМЕРИКАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА — (см. также АМЕРИКАНСКАЯ ДРАМАТУРГИЯ). Америку освоили англичане, ее языком стал английский, и литература уходила корнями в английскую литературную традицию. Ныне американская литература повсеместно признана как литература самобытно национальная.… … Энциклопедия Кольера
Конформист (фильм) — У этого термина существуют и другие значения, см. Конформист. Конформист Il Conformista … Википедия
Мертвец (фильм) — У этого термина существуют и другие значения, см. Мертвец. Мертвец Dead Man … Википедия
Подольчак, Игорь Владимирович — Игорь Подольчак на съемочной площадке фильма Las Meninas (2006) Имя при рождении: Игорь (Ігор) Подольчак Дата рождения: 9 апреля 1962 … Википедия
ГАЛЬГЕНХУМОР — [нем. Galgenhumor Словарь иностранных слов русского языка
Макабр и макабрический: что такое Пляска смерти?
Термин происходит от французского Danse macabre, что буквально переводится как «Пляска смерти».
Определение «макабрический» обычно является синонимом понятий «страшный», «ужасный», «пугающий».
Пляска смерти: история
В Средневековом искусстве Западной Европы была крайне популярна идея о хрупкости и ничтожности человеческой жизни, ее мимолетности, о том, что всех людей, независимо от социального положения и достатка, ожидает неизбежный конец.
Эта идея кроется и в самой сути христианства, но наибольшую популярность набрала именно в Средние века в связи с тяжелыми условиями жизни.
Гравюра Михаэля Вольгемута, 1493 год. Википедия
Первоначально Пляска смерти набрала популярность во Франции, затем распространилась в Англии, Испании и Германии.
Сюжет встречался не только в живописи, но и в резьбе по дереву, скульптуре, книжных иллюстрациях и даже музыке.
Фрагмент фрески Джона оф Кастава, 1490-е. Википедия
Поскольку такая трактовка отношения к смерти имела назидательный смысл и могла послужить укреплению богобоязненности у народа, Католическая церковь стала допускать подобные изображения на стенах церквей, монастырей и на оградах кладбищ.
Камиль Сен-Санс «Пляска смерти»
В 1847 году французский композитор Камиль Сен-Санс написал одноименную симфоническую поэму, вдохновившись стихотворением «Равенство, братство» поэта Анри Казалиса. Сюжет стихотворения описывает танец скелетов на кладбище.
Камиль Сен-Санс. Википедия
Современники встретили произведение прохладно, сравнивая композицию с «Пляской смерти» венгерского композитора Ференца Листа, написанной ранее. Однако русский композитор Николай Римский-Корсаков писал, что « искренне восхищается им и вообще чрезвычайно высоко ценит музыку Сен-Санса ».
Фрагмент винтажной открытки, 1910 год. Getty Images
Сам Сен-Санс ушел из жизни от инфаркта в 1921 году в возрасте 86 лет.
Что такое Пляска Cмерти и при чем тут Тим Бертон
25 августа Тим Бертон празднует своей день рождения, и для нас это повод обратиться к его любимой теме и вспомнить настоящий макабр. Этим словом обозначают атмосферу кошмара и абсурда, связанного со смертью, разложением, пляшущими скелетами и прочим Memento Mori. Примеров мрачного и замогильного юмора у Бертона множество, вспомните хотя бы «Труп невесты» или «Кошмар перед Рождеством». Но вот что интересно: эти образы пляшущих трупаков – не просто забавная фантазия, они идут из Средневековья и у них есть восхитительная история.
Для начала стоит поверить гениальному (без всяких шуток) Йохану Хейзинге. Согласно его «Осени Средневековья», общество XV века было просто помешано на смерти. Не в том смысле, что все безостановочно умирали или стали психопатами. Скорее, к этому моменту старуха с косой стала одним из самых ярких образов в искусстве. Причем, это во многом оказалось связано не с тем, что люди тех лет ходили с постными рожами и беспрестанно молились, а совсем наоборот. По странной логике тех лет, так проявилась пробудившаяся чувственность и горячая жажда жизни (в том числе постельных утех, чего уж греха таить).
Пляска Смерти показывала несколько фундаментальных вещей. Главнее всего были две мысли: то самое «Помни о Смерти» и идея о том, что перед лицом Смерти все равны. На картинах мы видим, что вслед за ней пляшут все: и Папа Римский и чумазый крестьянин, и достославный дворянин. Но кроме этого, вокруг вились другие смыслы, без которых современный макабр был бы совсем не тот, а Тим Бертон потерял бы часть своего очарования.
Некий король Рене в порыве вдохновения лично малюет Пляску Смерти и придумывает к ней стихи о любви и тлене, а придворные хлопают в ладоши и восхищаются тем, какой у них модный и талантливый монарх. Не отстает и Герцог Бургундский: в 1449 году он приказывает устроить для своих подданных Пляску Смерти. Все происходит в его дворце в Брюгге и больше напоминает карнавал, чем что-то действительно жуткое или сатанинское – настоящий прообраз современных зомби-парадов.
А вот теперь вернемся к тому, с чего начали. Причем здесь Тим Бертон? Да притом, что он проникся духом макабра как мало кто другой. Ему удалось ухватить самую суть средневекового образа со всеми его гранями. Для кого-то макабр – религиозная метафора смерти, для кого-то – синоним мрака и тления, для кого-то – пугающая дрянь из глубины веков. Бертон же дает нам все это вместе и не забывает про иронию, массовую культуру и веселых пляшущих мертвяков, то есть передает дух настоящей аутентичной Пляски Смерти, прямиком из XV века. За это мы его и любим.
Danse Macabre. Как безумные танцы больных чумой стали триумфом нигилистически понятой свободы
Коронавирус — не первая эпидемия в истории человечества. Мор, проявлявший себя во множестве имен и обличий, был постоянным спутником цивилизации, а безумный Danse Macabre, пляска смерти умирающих больных, — едва ли не самый знаменитый из многообразных культурных сюжетов, связанных с массовыми болезнями прошлого. Именно ей посвящен первый из серии этюдов Александра Дугина о метафизике пандемии, который мы сегодня публикуем.
Les charmes de l’horreur n’enivrent que les forts!
Baudelaire
And Darkness and Decay and the Red Death held illimitable dominion over all.
Poe
Во время эпидемии коронавируса, которая суверенно и иронично меняет очертания миропорядка, разнося вдребезги иллюзии «открытого общества», упраздненного на наших глазах в пользу карантина и чрезвычайного положения, самое время вспомнить о философии чумы и тесно сопряженных с ней сюжетах, темах, образах, фигурах и характерных ориентирах мысли, а также о рекурсивных психосоматических синдромах, сопровождающих судороги цивилизации — исчезающей или оздоравливающейся, кто знает, или просто ищущей новые парадигмы, чтобы по-прежнему избегать столкновения с подлинно важными метафизическими смыслами. Так родился замысел цикла статей, посвященных этой проблематике — метафизике пандемии. Вот первый этюд.
Пляска во имя Вита
Во время пандемий (в первую очередь чумы) в Европе были отмечены случаи необычной болезни: пораженные ей люди начинали танцевать и не могли остановиться в течение суток и даже недель, пока наконец не падали замертво от разрыва сердца. Самым ярким феноменом был танец смерти, широко распространившийся в Страсбурге (Эльзас) в 1518 году, о котором с подробностями писал великий швейцарский врач и алхимик Парацельс. Ранее нечто подобное было зафиксировано в Эрфурте (1237) и Аахене (1417).
Это психическое заболевание периодически повторялось и позднее, вплоть до XVIII века, получив название «хоремании», «одержимости танцем» или «хореи». Другое название, «пляска святого Вита» (у французов — Saint Guy), это расстройство получило в честь раннехристианского святого, который был замучен в раннем возрасте (семи или двенадцати лет). В Германии сложился обряд в день памяти этого святого: плясать перед его иконами и изображениями. Сходное с «хореей» заболевание было открыто у подростков (откуда, вероятно, связь с образом святого Вита), у которых наблюдались диссоциативные расстройства и психические отклонения, приводившие к непроизвольным конвульсивным движениям, напоминающим фигуры танца. Это детское заболевание (медицинское название — «хорея Сиденхема» или «ревматическая хорея») стали позднее отличать от припадков чумных танцев («танцевальной чумы»), получившей название «большая хорея» или «немецкая хорея».
В чумных плясках принимали участие как женщины, так и мужчины, и дети, причем все они становились в полном смысле невменяемыми и ни на какие уговоры остановиться не поддавались.
Может быть интересно
Иногда танцующих пытались лечить, но они вырывались и вновь пускались в пляс. В некоторых случаях для них возводились специальные помосты и приглашались музыканты для аккомпанемента — в надежде, что танцующие так быстрее устанут и рухнут на землю (но останутся живыми), хотя, быть может, у такого поощрения были иные мотивы — посмотреть на нечто диковинное, чтобы скрасить ужасающие будни чумы.
Спазмы Ничто
Хозяин погнался за гостем, но, догнав его в последней черной зале с красными окнами, где стояли зловещие часы, рухнул замертво. Прибежавшие гости набросились на незнакомца, но под его маской и одеяниями не было никого.
Читайте также
Так же и в знаменитом стихотворении Бодлера «танцующая Смерть» воплощает в себе едва завуалированное Ничто, пронзительно проступающее из-под небрежно наброшенного наряда и неубедительного макияжа.
Ses yeux profonds sont faits de vide et de ténèbres,
Et son crâne, de fleurs artistement coiffé,
Oscille mollement sur ses frêles vertèbres.
Ô charme d’un néant follement attifé.
Ее глубокие глаза, созданные из пустоты и мрака,
И ее череп, изящно украшенный цветами,
Вяло качается на хрупких сочленениях позвоночника,
О шарм безвкусно завуалированного ничто! (Пер. авт.)
Образ танцующей смерти, вдохновленный «чумными танцами», мы встречаем уже с эпохи позднего Средневековья в иллюстрациях к проповедям.
Сохранились сборники особых стихов на тему Danse Macabre, посвященные назиданиям и призывам помнить о смерти и о равенстве всех сословий перед нею. Ярчайшими образцами этой сюжетной линии являются серии рисунков Ганса Гольбейна Младшего.
Источник
Истоки театра: могильные танцы
Danse Macabre часто представлялся как танец на могиле или вокруг могилы, в котором принимали участие представители всех сословий — в том числе Папы, короли, знатные аристократы и простолюдины, нищие, крестьяне, дети. Если заглянуть еще глубже, то мы приходим к древним дохристианским поминальным обрядам (в том числе к славянским тризнам), в которых участники, собравшиеся в определенные дни на могиле героя или основателя города, исполняли особые танцевальные фигуры и распевали трагические песни. Исследователь Античности Уильям Риджуэй, яркий представитель кембриджского ритуализма, выводил греческий театр и прежде всего жанр трагедии из таких поминальных обрядов. В этом случае Danse Macabre в своих истоках восходит к сущности театра. Это очень тонко уловил Антонен Арто, в своем знаменитом эссе «Театр и чума» связавший эти два понятия. Связь трагедии и ее актеров с миром мертвых выражалась и в особом отношении к актерскому сословию, представителей которого — как потенциальных «заложных покойников» — в некоторых сообществах не хоронили на христианском кладбище, бросая в божедомки.
В каком-то смысле актеры и воплощали собой «мертвых, вышедших из могилы», временно оживших (поэтому они считались потенциальными и опасными упырями).
Эсхатологический отсчет
Танцы Маккавеев
Одна из популярных средневековых легенд повествует, как три юноши, отправившись на охоту, встретили трех мертвецов (их предков), которые передали им предупреждение: Quod fuimus, estis; quod sumus, vos eritis; «мы были такими, как вы, вы будете такими, как мы». Эта формула вплоть до нашего времени встречается в Афонских монастырях, где соответствующая надпись повторяется в многочисленных костницах, с хранящимися там черепами усопших монахов.
Читайте также
Согласно другой легенде, традиция Totentanz (Danse Macabre) берет свое начало с эпизода, произошедшего в Дармштадте. На Пасху, когда священство вело праздничное богослужение, группа нечестивцев собралась у храма и пустилась в разнузданную пляску. Бог проклял плясунов и обрек их на безостановочное кружение вокруг церкви в своем скабрезном галопе.
Вышедший из церкви священник опознал в одной из пляшущих девушек свою дочь и попытался, ухватив за руку, вытащить ее из инфернального круга, но рука оторвалась, а обезумевшая девица продолжала кружиться.
Участники этого проклятого верчения, продолжавшегося целый год, прокопали своими ногами ров, куда ровно через год в тот же самый час, когда они начали свое богохульное действо, и рухнули замертво.
Непроизвольная реакция тела на смерть
Может быть интересно
Здравствуй, я твоя Смерть
Но что такое танец во время пандемии, что такое пир во время чумы? Это не что иное, как игнорирование вызова эпидемии, отказ от того, чтобы смотреть приближающейся смерти в лицо .
Гротеск приобретает не сам танец, а его роковая неостановимость. Когда человек, поставленный на грань смерти — и чума или коронавирус суть идеальные условия для этой грани — продолжает делать то же самое, что он делал всегда, когда «смерти не было», это порождает ощущение диссоциативной хореи, непроизвольного и неконтролируемого сокращения мышц.
Когда приходит чума, человек сталкивается с самим собой.
И его танец, и его обед, и его времяпровождение превращаются в Danse Macabre.
Триумф либералов: все свободны
Эпидемия и есть Danse Macabre.
Нетрудно заметить, насколько современной (модернистской) и даже постмодернистской является классическая маска чумного доктора, предвосхищающая медицинский противогаз.
a_kulik
ФИЛОСОФИЯ МАКАБРА
Recent Entries · Archive · Friends · Profile
Опубликовали на сайте drugie.ru мою научную статью о философии макабра. Есть такой сюжет в позднесредневековом искусстве – «Пляска смерти». Моя статья о философском осмыслении данного сюжета и не только его – а именно хаоса и смерти как таковых
Данная статья посвящена изучению таких феноменов как хаос, «Пляска смерти» и пастиш. Автор аргументирует их взаимосвязанность в рамках философской концепции макабра.
В чём состоит специфика макабра? Хёйзинга обращает внимание на то, что макабрический сюжет акцентуирует лишь наиболее жестокие стороны смерти. В нём нет даже намёка на такие распространённые представления, что связаны со смертью, как идея скорби близких о почившем, как трактовка смерти в качестве вожделенного покоя, конца страданий. Сцены «плясок смерти» по-настоящему чудовищны.
В силу монструозности содержания понятия «макабр», весьма редки случаи использования данного термина в философском дискурсе. Философское применение этого понятия по большому счету исчерпывается сферой философии культуры. Так, именно в данном ключе о макабре писал Й.Хёйзинга и Мишель Фуко [8], которые стремились показать эволюцию восприятия смерти в европейской культуре. Похожие задачи поставила перед собой российская исследовательница Наталья Минькова в своей кандидатской диссертации о репрезентации смерти и кодов позднесредневековой «макабрической культуры» в социокультурной реальности рубежа XX — XXI веков.
Обычно исследователи (например, Ж.Делюмо) видят значение макабра прежде всего в экспликации принципа «Memento mori». Но это не так. Макабр изначально отличало от ванитас кое-что существенное и со временем данное различие становилось всё более и более ощутимым. Макабр не столько указывает на скоротечность людской жизни, сколько демонстрирует немыслимое – вторжение мира мертвецов в мир живых и их взаимодействие. Натюрморты, выполненные в жанре ванитас, также демонстрируют символы смерти – черепа, скелеты, но те представлены как вещи, чьё присутствие в художественной композиции нравоучительно напоминает о преходящем характере жизни. В макабре же мертвецы – не вещи, а субъекты некого действа.
Элиаде раскрывает содержание древних ритуалов, в которых кроме прочего присутствуют два элемента, характерные для позднесредневековой иконографии макабра. А именно, участники данных ритуалов отбрасывали свойственные им социальные роли (например, правители прислуживали рабам); кроме того, в этом сакральном действе изображалось возвращение мертвецов в мир живых и их времяпровождение в нём. Так вот, эти ритуалы, (например, древневавилонский акиту), по свидетельству Элиаде, были призваны символизировать эпоху, что предшествовала переходу мира от хаоса к космосу, то есть к порядку. Призвание макабра, как и этих ритуалов, состоит вовсе не в том, чтобы сообщать о социальном равенстве. Его «послание» состоит в напоминании о том состоянии бытия, которое лишено любых признаков упорядочивания, то есть, о хаосе.
Фредрик Джеймисон удачно охарактеризовал пастиш как «пустую иронию», что лишена всякого сатирического подтекста. Пастиш возникает у того, кто наблюдает соединение несоединимого. Причём необходимым условием существования такого рода бриколажа должно являться отсутствие а ксиологических приоритетов в отношении той или иной его части.
В оссуарии из Седлеца пастиш инспирируется созерцанием того, во что именно превращены Ринтом трупы: это и украшающие своды часовни черепа, что составляют собой своеобразный орнамент; это и выложенные в затейливые сюжеты человеческие копчики и крестцы; это и те сотни тщательно отобранных по размеру костей, что свешиваются с монструозной люстры. Весь этот некродизайн чудовищен, но, являясь соединением несоединимого, он производит пастиш, то есть третью необходимую предпосылку возникновения макабрического эффекта.
Чётвёртое утверждение, которое я хочу обосновать в данной статье, заключается в том, что макабр возможен не только в качестве образа, но и в виде концептуальной системы. То есть, я постулирую возможность макабра в качестве составляющей философского дискурса. Чтобы убедиться в том, что философский макабр возможен, достаточно обратить внимание на содержание и форму философских концептов ряда известных мыслителей. Например, Жана Бодрийяра.
Конечно, макабр Жана Бодрийяра – скорее исключение, чем правило для философского дискурса. Большинство мыслителей трактуют мир в терминах упорядоченности и отсутствия какого бы то ни было хаоса. Тем не менее, в одной из своих статей [5] я подробно аргументировал, что в истории философии насчитывается не так уж и мало примеров построения философских учений, которые признают существование хаоса.
Во-первых, это теории таких философов, как Шеллинг, Ортега-и-Гассет, которые, признавая существование хаоса, считают данное признание важной предпосылкой полноценной жизни человека. Во-вторых, это подход, что репрезентирует Исайя Берлин, предлагая отделить, обезопасить наблюдателя от хаоса, не опровергая существование последнего. В-третьих, это стратегия коллекционера, на которую указывают, например, Сьюзен Зонтаг и Питер Гринуэй. Представители этой стратегии, не опровергая существование хаоса, стремятся отстоять своё право на воссоздание порядка в тех или иных формах.
На основании вышеизложенного я считаю возможным утверждать, что понятие «макабр» концептуально выходит за рамки фиксации особенностей позднесредневекового восприятия смерти, обладая потенциалом для прояснения фундаментальных философских проблем. Мне видится перспективным дальнейшее изучение философии макабра, в первую очередь в историко-философском ключе.
2.Бодрийяр Ж. Соблазн /Жан Бодрийяр. – М.: Ad marginem, 2000. – 320 с.
4. Дильтей В. Типы мировоззрения и обнаружение их в метафизических системах/ В. Дильтей //Культурология. ХХ век: Антология. – М.: Юрист, 1995. С. 219.
7.Минькова Н. В. Репрезентация смерти и коды позднесредневековой
«макабрической культуры» в социокультурной реальности рубежа XX — XXI веков. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата философских наук.- Москва, 2010. – 22 с.
9. Хейзинга Й. Осень средневековья. – М.: Прогресс, 1995. – 416 с.
11. Юнгер Ф. Совершенство техники/Фридрих Георг Юнгер. – Санкт-Петербург: «Владимир Даль», 2002.- 560 с.