лиля навсегда чем закончился

Девочка и швед

1. Оксана

Тяжелая дубовая дверь отворяется, и Оксана буквально преграждает мне дорогу. Неужели нет больше никого, похожего на меня, в этот час у касс детского кинотеатра? Накануне вечером я пригласил Оксану в кино. Долго выбирал фильм, выбрал «Звонок». То, как люди реагируют на страшные фильмы, многое о них говорит. По телефону голос у Оксаны был немного капризный. Сказала, что комедий не любит, а все остальное любит. «Звонок» подошел. Но он, как оказалось, вчера сошел с экрана, и поэтому мы – хотя Оксана этого еще не знает – идем на «Необратимость». Это жестокий фильм. Оксана тоже снялась в жестоком фильме, интересно, как она будет реагировать на чужую жестокость.

Оксана явилась чуть раньше, она живет далеко и, наверное, задолго вышла из дома. Она вся белая: белые волосы, белая дубленка, белая шерстяная юбка; сапоги, кажется, нет. Светлое ей очень идет. Хотя сама она, похоже, не до конца в это верит, иначе зачем бы ей так краситься. Ну, скажем, Оксана все еще ищет свой стиль. Оксане 16 лет.

Жестокости не будет: «Необратимость» в Доме кино отменили в связи с открытием фестиваля Евросоюза. В соседнем кинотеатре «Родина» вообще фестиваль любительских фильмов. Мы сидим в блинной в подвале мрачного готического здания, под крышей которого разместились сразу два кинотеатра, и обсуждаем, что теперь делать. У Оксаны длинные ресницы и красивые карие глаза, влажные, даже когда она спокойна. Иногда вместо положительного ответа она едва заметно молча кивает или просто склоняет голову к плечу – такими полуответами она чрезвычайно к себе располагает. Оксана только немного насторожена, вообще же ей очень хочется быть мягкой и женственной. На вид ей можно дать все семнадцать с половиной. Решаем идти на Невский.

«Небо. Самолет. Девушку» в «Авроре» мы пропустили. А жаль, я о ней подумал вчера, но решил, что провоцировать Оксану на сравнение с Ренатой было бы не совсем честно. От «Фриды» Оксану отпугивают подлинные усы Сельмы Хайек. Когда я объясняю, что «Сорвиголова» – это как «Бэтмен», Оксана кривится. В общем, «Аврора» пролетает.

Пока мы решаемся на следующий шаг, из телевизора в кассе все настойчивее несется футбол. «Зенит» играет с «Локомотивом». Последний раз, вспоминает Оксана, она болела давно, лет в четырнадцать. (Это два года назад, но у Оксаны два года – за десять.) С ребятами на стадион ходили. Кричали там и все такое – по полной. Ей самой футбол не так чтобы очень. Но – за компанию же.

Говорит Оксана на хорошем взрослом русском языке, без сленга. Может, потому что с ребятами теперь мало видится. Никакой печали в голосе не слышно – просто так получилось. «В этом году, – говорит, – учиться уже не буду». С ребятами не повидаешься, в семье из-за школы, как она выражается, «скандалы и разногласия». Но она не может больше ходить на стадион и даже учиться. Она работает. После «Лили» она уже снялась в «Каменской-3» и «В движении», скоро будет сниматься снова, сначала на «Мосфильме», потом – в Голландии.

– Ты когда-нибудь круто меняла свою жизнь?

Мы движемся по Невскому в сторону Московского вокзала. Впереди еще несколько кинотеатров. Ветер склоняет к компромиссам, но мы твердо решили найти свой фильм.

– Когда в кино пришла. Это даже не я, а Сережа мою жизнь изменил совершенно.

– До этого у тебя жизнь какая была?

После выхода на экраны «Сестер» Сергея Бодрова-младшего Оксана придумала себе легенду, что в тот день явилась на «Ленфильм» случайно, за компанию с подругой. На самом деле ее отобрали из 5-6 девочек в модельном агентстве Анны Ивы. Я это знаю от Татьяны Суляевой, ассистента по актерам, а потом и второго режиссера Бодрова.

– Мы с Сережей как поступали, – рассказывала Таня, – загоняли в коридор по десять девочек, потом он их по одной в комнату вызывал, а я оставалась в коридоре и смотрела, как они между собой общаются. Никогда нельзя доверять тому, как девочка говорит с режиссером. Оксана была единственной, которая сумела поговорить с ним так же, как с девчонками за дверью. Она была ершистая, но за этим видно, что нежная. Сережа потом репетировал еще с несколькими, но Оксана была единственной, выдержавшей все.

– Сережа – это все для меня, – говорит Оксана.

– Влюблена была в него?

– Была. Ну не как в парня – скорее как в папу. Он для меня был всем вообще, идеалом. Он потом, после всего, что случилось, мне снился. Снилось, что я его ищу и не нахожу.

В «Кристалл-Паласе» – «Госпожа горничная». Оксана не знает, что это такое, но когда я объясняю, что это про то, как Дженнифер Лопес полюбила Рэйфа Файнса, оживляется.

– Ну раз я без своего молодого человека, то можно.

Надо было сразу идти на «Горничную». Но я еще не знал, что больше всех актрис Оксана любит Джулию Робертс («как женщину»), а больше всех фильмов – «Красотку», которую смотрела «неимоверное количество раз» и знает наизусть. Дрю Бэрримор, в любви к которой я не упускаю случая признаться, нравится ей сильно меньше.

– А что молодой человек? Стесняешься ему признаться, что любишь Джей Ло?

С молодым человеком Оксана встречается уже второй год. Из-за Оксаниного графика встречаться им становится все труднее.

До Джей Ло еще целый час с небольшим. Мы решаем не ждать и идти дальше. Нами движет уже не поиск фильма, а чистый азарт. В «Паризиану» не заходим: в Питере каждый знает, что тамошние стулья – не для кино. В «Колизее» дают «Чикаго», которое завтра получит все свои «Оскары». «Чикаго» как таковое – и уж особенно в компании Оксаны – не вызывает у меня большого энтузиазма. У нее, слава богу, тоже. Ей не нравится, что там все время поют. Как-то это ненатурально.

У Оксаны очень четкие представления. Ей есть что сказать о войне в Ираке, юбилее Санкт-Петербурга и будущем человечества.

– Ты уже выбрала свой путь? – спрашиваю я ее в тот момент, когда мы, похоже, окончательно зашли в тупик.

– Нет. Все еще не решено, – говорит Оксана. – Все открыто.

И мы решаем вернуться в «Кристалл-Палас». Через промозглую слякоть, мимо «Паризианы» и «Стереокино». Убедительная победа «Госпожи горничной».

– Как тебе работалось с Лукасом? – спрашиваю я. – Подружились вы с ним?

Тут возникает пауза. Пожалуй, первая за всю нашу встречу.

2. Лукас

Как только поезд выходит из тоннеля, мы оказываемся по уши в густом дыму. Только солнце пробивает плотную толщу. Первая реакция: пока мы были в тоннеле, случилась третья мировая война и сейчас за облаком дыма откроются руины. Но это всего лишь туман. Мы едем над морем, точнее, над узким проливом, отделяющим Данию от Швеции.

Оксана, когда узнала, что я еду встречаться с Мудиссоном, сделала круглые глаза: Лукас такой скромный, такой скрытный, ни с кем не встречается, прессу не любит. Но вот он через пару часов вроде должен ждать меня в своем родном городе Мальмё.

Хотя мне надо в Швецию, я прилетел в Копенгаген. Причина проста: Мальмё находится на расстоянии четырех часов езды от Стокгольма, но до него рукой подать из датской столицы. Понятные каждому русскому волнения по поводу транзита и границ напрасны: никаких границ нет, от цели меня отделяет только узкий пролив, туман, 20 минут и около 20 евро.

Мальмё – город на юге Швеции, третий по размеру в стране (265 тысяч жителей), в основном промышленный (первый университет основан в 1998 году). Название происходит от слова, означающего «горы песка». Горы разровнены в двухкилометровый пляж, длиннейший в Европе. В городе есть замок и ратушная площадь с конным памятником какому-то королю в шляпе с пером; какому – не написано, все и так знают. В центре города – кладбище. Естественно, повсюду брусчатка. Чтобы понять, что это за место, достаточно поймать взгляды, которыми обмениваются проезжающая велосипедистка и прогуливающаяся женщина, с ответной улыбкой чуть не угодившая под колеса. Как будто они вовлечены в тайный заговор жителей тихого провинциального городка, где даже если не знаешь встречного, наверняка знаешь его кузена, а потому улыбаешься всем – как родственникам. Уж чего город в себе не несет, так это чувства опасности. Обязательно не забыть спросить Мудиссона, откуда оно у него берется.

Встречу Лукас мне назначил со смыслом. Пресс-агент сказал, что это его любимое место. Отель «Савой», ресторан Brasseria, Norra Vallgatan 62.

– Я сюда обычно не хожу, – скажет позднее Лукас. – Но у меня к этому отелю личное отношение. Муж моей матери раньше работал тут главным кондитером. Хотя когда он тут работал, я ни разу здесь не бывал. Только слышал истории. Ленин останавливался здесь, когда в 1917 году ехал из Швейцарии через Финляндию в Петроград. Киссинджер останавливался, шведский король, Улоф Пальме, АВВА. В одном и том же месте, возможно, умирал король, а кто-то на кухне мыл посуду. Отель научил меня разбираться в классовой иерархии. Это место, где разные истории встречаются. Единственное место в городе, откуда видна история.

На Лукасе бурая ветровка с надписью «Triple Five Soul», джинсы, клетчатый шарфик. У него немного припухшие живые глаза. Чем-то он напоминает героя Сэлинджера Холдена Колфилда. Выросший над пропастью во ржи.

В «Савой» Лукас приехал на велике с прикрепленной к переднему колесу коробкой. На коробке написано «Christiania». Явно украдено из супермаркета в одноименном районе Копенгагена, где живут хиппи. В Мальмё, где велосипедный трафик в час пик превышает автомобильный, Лукас живет с женой Коко и двумя сыновьями. Ему нравится жить не в центре, не в гуще всего.

– Думаю, это крайне неправильно, если ты общаешься только с людьми из своего бизнеса, – говорит он. – Можешь превратиться в чью-то копию. Но в этом городе я не знаю ни одного кинематографиста. Это важно – оставаться в стороне.

Он может себе это позволить. Ему не нужно искать работу или пробивать следующий проект. Всего с тремя картинами в фильмографии – один из самых успешных европейских режиссеров, чьи работы неизменно вызывают фестивальный интерес и собирают достойную кассу (то, что все они были в нашем прокате, об этом тоже свидетельствует). За ним стоит маленькая (но не для Швеции) кинокомпания Memfis («Что-то древнеегипетское, я не знаю почему»), персональный продюсер Ларс Янссон, который его для себя вырастил и ждет каждого написанного им слова, полная уверенность в завтрашнем дне, когда его пригласят в конкурс Каннского фестиваля или номинируют на «Оскар».

Между тем эта провинциальная идиллия, дополненная строгим вегетарианством, – результат побега. И не одного. Побег – главный мотив всей жизни Мудиссона. Он родился неподалеку, в Лунде, который еще меньше Мальмё, даже не в Лунде, а в его пригороде. В Мальмё переехал в восемнадцать, год спустя после того как опубликовал первый сборник стихов. Он тогда воспринимал себя (и сейчас воспринимает) больше как писателя. Говорит, что пишет хорошо, а снимает всего лишь «о’кей». Когда пишет, глубоко копает в себе, а когда снимает, всего лишь оживляет сценарий. В Мальмё он стал настоящим писателем. Но вскоре этого оказалось мало.

– Я устал писать и устал жить в этом городе, устал от всего. В моей личной жизни дела шли ни к черту. Я просто хотел сбежать. Я понятия не имел, чем хочу заниматься, просто чем-то другим. Мог стать тогда адвокатом или поваром, кем угодно. Мне повезло, что меня приняли в киношколу в Стокгольме. Я подал заявления в кучу заведений, в медицинский, например. Но приняли именно в киношколу. Может быть, я всю жизнь к этому шел, просто не знал этого. Я никогда не хотел быть кинорежиссером.

Пройдет еще несколько лет, и Лукас вернется в Мальмё.

– Мне ужасно хотелось вырваться отсюда. А потом понятно стало, что бежать больше необязательно.

Но и возвращение домой тоже было побегом: на этот раз из толчеи – в тишину.

– Теперь, – говорит он, – я могу просто сидеть в своем кабинете и делать то, что мне хочется: писать. Не сказать, чтобы я находился в центре кинобизнеса. Зато я нахожусь в центре целого мира.

Два года спустя, когда к Мудиссону пришли успех и возможность снимать все что угодно, побег остался – темой второго фильма, «Вместе». На этот раз побег осуществлялся в 1970-х группой разочаровавшихся в обществе шведов – побег в коммуну, живущую натуральным хозяйством и естественным отбором. Фильм прошел пускай с меньшим, чем «Омоль», но все же успехом. Лукас остался недоволен: фильм приняли за комедию.

– Я не имел этого в виду. Я снимал фильм о попытке выжить. Я никогда не стараюсь никого рассмешить. Я не смешной человек.

И вот опять: девочка, бегущая по мосту. «Это тот же мост, что и в «Омоле», – говорит Лукас. – Не буквально, а символически. Стоишь на мосту над проезжающими машинами – и хочется бежать куда глаза глядят. Или прыгнуть вниз».

Так начинается «Лиля навсегда». Именно этот образ, а не то, что девочка – русская и родилась, согласно вступительному титру, «где-то в бывшем Советском Союзе», – оказался принципиально важным для создания третьего фильма Мудиссона. «Почему она бежит по улице моего родного города? Почему мы так поступаем с ней? Откуда она? Зачем здесь? Куда бежит? Что с ней будет?»

На мосту в родном городе Лукаса девочка оказалась потому, что сбежала от сутенера. Три месяца назад мама бросила ее одну в родном бывшем советском «где-то», уехала с ухажером в Америку. Тетка выселила из квартиры на какую-то помойку. Лучшая подруга предала – выставила ее шлюхой перед всей школой. Денег не было. Пришлось идти на панель. А славный парень, подставивший плечо, оказался снабженцем шведских педофилов. Им нравятся маленькие русские девочки.

Лукас на 6,25 процента русский. Его прапрабабушка была русской. Если родители – по 50 процентов, то прапрабабушка получается 6,25. «Немного, прямо скажем», – смеется он. Прародительница уехала из России в Швецию в 1860-1870-х. Больше Лукас о ней ничего не знает. Зато видел фотографию дамы с собачкой – это была она. По-русски Лукас умеет говорить «курица», «мясо» и еще с десяток похвал («Прекрасно!», «Здорово!»), которые он выучил, чтобы подбадривать актеров после каждого дубля.

С Россией Лукаса связывает глубокое чувство, которое он не хочет анализировать. В России он впервые побывал в 1988-м, два месяца путешествовал между Москвой, Киевом и Ленинградом.

– У меня в Москве возникло странное ощущение. Как будто я вернулся домой и одновременно не хочу там быть, хочу сбежать, мне страшно.

В детстве Лукас всегда болел за советскую хоккейную сборную. За что одноклассники-шведы его вряд ли щадили.

По-настоящему «пробить» его мне удается только однажды, когда я говорю, что вчера вечером сидел в квартире Лили Брик и читал нежные надписи, сделанные Пикассо и Шагалом. Лукас меняется в лице.

– Не может быть! – говорит он тихо. – Я же Лилю назвал в честь Лили Брик. Ну… отчасти. Лиля и Володя.

И правда. За Лилей в фильме по пятам ходит 12-летний мальчик Володя, которого играет Артем Богучарский. Приезжай, говорю, я тебя туда отведу.

– Нет, не смогу, – говорит. – Стесняюсь.

Что Лиля – русская, вначале было неочевидно. Было понятно, что она откуда-то из Восточной Европы, из бывшего СССР, необязательно из России. Лукаса всегда интересовали рушащиеся империи. В детстве он увлекался историей Древнего Рима. Бродишь по руинам и воображаешь, как тут все было.

Подходящую натуру имперских руин нашли в Эстонии. Потому что там производственные условия всех устраивали. И еще потому, что треть населения Эстонии – русские.

– В Эстонии есть места, где в основном живут русские, и там высочайший уровень безработицы, СПИДа, наркомании, насилия, – говорит Лукас. – На востоке Эстонии прогрессия распространения СПИДа – высочайшая в мире. И 80 процентов населения там – русские. У многих из них нет никакого гражданства, живут, как в вакууме, затерянные в пространстве. Мы в Швеции еще 15 лет назад ничего так не боялись, как советских подлодок. А «Лилю» в Эстонии, в Палдиски, снимали в «Пентагоне» – бывшей школе подводников. Там не было ничего. Пусто. Как на кладбище.

Поняв, что никакого другого фильма он снимать не будет, Мудиссон начал писать сценарий. Сначала в нем действовал Иисус Христос; он бродил по городу вместе с Лилей. Потом Иисус принял обличье Володи, которого бьет отец. На вопрос, почему в фильме снова, уже в третий раз, действуют дети, а в центре внимания девочки, Лукас отвечает не очень искренне: «Мальчики-проститутки не так хорошо продаются». Есть и более серьезный ответ.

В киношколе Лукас писал жесткие абсурдистские сценарии, в которых происходило много чудного и все вертелось вокруг него самого. Но потом у него родился сын, и его взгляд на мир изменился. Он переписал уже готовый сценарий «Омоля», который начинался с того, что две девочки убивают соседа. Ему перестал быть интересен собственный внутренний мир, ему стали интересны разговоры подружек в спальне, когда их никто не слышит, – о чем они говорят? Что их волнует? Именно эта интонация и стала для Лукаса ключевой: он не наблюдает за тинейджерами, он участвует в их беседе. Он помнит, как они чувствуют. Говорит, что, возможно, еще раз вернется к этой теме, но больше – вряд ли: наступает возраст, когда забываешь, каким одиночество бывает в 16 лет. Сейчас Лукасу 34. «Лилю» он называет сестрой «Омоля». Она действительно во многом похожа на брата. Кроме одного, главного: по замыслу режиссера получилось, что на этот раз ему предстояло участвовать в беседе тинейджеров, языка которых он не понимал. Дописав сценарий, Лукас отправился в Россию. Нужно было найти Лилю. Ему снова, как и в первый раз, было страшно.

3. Вместе

– Да я просто по коридору на «Мосфильме» шла, – говорит Оксана.

Так часто бывает. Идешь по коридору, тебя затаскивают в какую-то комнату пробоваться – и к вечеру ты уже звезда. Впрочем, у Оксаны все было не совсем так.

К тому моменту Лукас уже побывал в Эстонии и Латвии, впереди у него был еще Питер. К подбору актеров он относится очень серьезно. Говорит: «Найти правильных актеров – это, возможно, самое главное для меня как для режиссера. Вообще-то, я думаю, что самый главный в кино – это сценарист. Второй по счету – актер. Только потом – режиссер».

В Прибалтике Лукас искал только русскоязычных актеров. Ему нужно было меньшинство, даже среди бывшего меньшинства. Совсем отколотые обломки империи.

При кастинге Лукас использует метод импровизации. Это хороший способ узнать, у кого особая энергетика, кто умеет расслабиться и просто быть. Оксана Лукасу сразу не понравилась. Понравилась, но не очень.

Фильм «Сестры» к тому времени он уже видел, но по-русски, без перевода, так что не очень понял – что к чему. К тому же Оксана в фильме играет сдержанно, замкнуто. Он не узнал, есть ли в ней необходимая сила эмоций. К тому же она там совсем маленькая. Просмотр «Сестер» не помог Лукасу.

При первой встрече ему понравилось, как Оксана себя держала. Сразу было видно, что в ней есть что-то особенное. Что перед тобой сильная личность. Но как актриса она его не полностью убедила. Ему показалось, что она играла вполсилы.

Когда я спрашиваю, какая у него была главная проблема с Оксаной, он не задумываясь отвечает: «Главная проблема талантливых людей – их талант. У Оксаны очень натуральный талант. И она не хочет расходовать его зря. Кастинг для нее был зря, и она не сильно старалась».

С Оксаной, по рассказам Лукаса, бывает трудно. Она может сказать: «Не могу сыграть эту сцену». И это не трудная сцена. Действительно трудную сцену она сыграла не моргнув, а тут – простейшая вещь. Но Оксана не хочет. Ей скучно. Может быть, ей нужно сопротивление материала. А может, просто лень.

– По-человечески я ее хорошо понимаю. Я и сам немного такой. Когда я снимаю сцену, где машина переезжает с места на место, мне все равно. Так и она, когда ей надо просто поднять телефонную трубку и что-то сказать, ей неинтересно. Это прекрасно: вот личность, которая умеет за себя постоять, и если чувствует, что это скучно, не побоится так и сказать. Но работать с этим нелегко.

Не вполне убежденный Мудиссон продолжал смотреть актрис.

– Он очень долго думал. Очень долго, – тянет Оксана.

А потом, когда придумал, действовал стремительно. Контракт они с мамой дочитывали ночью перед отъездом в Швецию.

– Что же все-таки заставило вас вернуться к Оксане? – спрашиваю я Лукаса.

– Она оказалась лучшей, – просто говорит он. – Simply the best.

В Эстонии, в Палдиски, Оксане было плохо. Ужасно, как она говорит.

– Номер с диваном, как в тюрьме. Пауки на стенах, трубы шумят.

Лукасу в Эстонии было еще хуже. Начав снимать, он понял, что видит перед собой не живых детей, а актеров, которые произносят кем-то другим написанный текст. Получалось скованно и ненатурально. Тогда он сказал: давайте импровизировать. Говорите что хотите. И сцена ожила. Но какой ценой: режиссер понятия не имел, о чем актеры говорят в кадре.

– И тут я от бессилия просто лег на спину, прямо в лужу. Я лежал в грязи, смотрел в небо и думал: может, мне уехать обратно домой, в Швецию, и забыть про все это? Я не контролирую ситуацию. Я не знаю, что происходит. И в эту секунду я принял решение. Перестать контролировать то, что происходит. После этого весь опыт создания фильма превратился для меня в американские горки. Но этот фильм можно было снять только так.

– Ну особенно тяжело-то мне не было, – улыбается Оксана. – Меня все-таки щадили.

– Я всегда чувствовал: это не может быть слишком мрачно для экрана, если бывает в жизни. Я всего лишь старался не отставать от Лили, быть постоянно рядом. Все время смотреть ей в глаза. И чтобы зрители смотрели ей в глаза. Поэтому в фильме есть кадры, когда Лиля смотрит прямо в камеру.

Отсюда и ракурс, выбранный Лукасом для секса и насилия. Происходящее порой крайне жестоко. Но не показано ничего. Изнасилование происходит за закрытой дверью ванной. Полк мужчин, усердных в отжимании, снят с точки зрения Лили, так что Оксана на съемке вообще не присутствовала; на ее месте лежал оператор.

– Я пытался охранять, как мог, не только Оксану, но и Лилю. Она для меня живой человек, и я не хотел, чтобы зрители видели ее глазами этих мужчин. Даже если бы это было о’кей – показать голой Оксану, хотя это, естественно, не было о’кей, я все равно не стал бы показывать голой Лилю. Вы меня понимаете? Я не хочу использовать Лилю, как ее используют эти мужчины. Не хочу участвовать в эксплуатации. Я хочу защитить ее.

Но защищать, конечно, приходилось прежде всего не Лилю, а Оксану. Перед ним была 14-летняя девочка, моложе, чем он изначально рассчитывал. Лукас не хотел, чтобы она до конца понимала, о чем он снимает фильм. Именно поэтому он мало что с ней обсуждал – просто ставил конкретные физические задачи: что ты чувствуешь, когда уходит мама? что ты чувствуешь, когда тебя бьют?

Мама Оксаны, кстати, в отличие от мамы Лили, никуда не уходила. «Это хорошо, – говорит Лукас, – что в ролях уличных подростков мы снимали детей из хороших семей. Куда бы они потом пошли? Обратно на улицу? Я бы не смог так поступить». Дело было не в матери Оксаны – на этом сходятся и Лукас, и Оксана. С мамой Оксана явно дружит. Мама представляется по телефону: «Катя», – сама еще наверняка молодая женщина. Они вместе читали сценарий. Потом обсуждали все с Лукасом, обговаривали. Лукасу было важно установить четкие правила – и для Оксаны, и для мамы. Это мы можем показывать, это – нет.

– Я ей сразу сказал: ты уж извини, но мы будем относиться к тебе как к ребенку. Конечно, ей это не понравилось.

Да чему уж тут нравиться? Они вместе сделали хороший фильм, который производит большое впечатление и завоевывает призы, жесткий фильм на очень взрослую тему, и это она – там, на экране, со всеми этими шведами, в незнакомой стране, без языка. А он говорит: ребенок. На мой вопрос, подружились ли они с Лукасом, Оксана так четко и не ответила, но получается, что не очень. Близости какой-то человеческой между ними так и не возникло. Сейчас они никак не связаны, Лукас не пользуется электронной почтой, сидит в своем дико далеком отсюда Мальмё и пишет новый сценарий для других актеров. Этот опыт закончен, и надо двигаться дальше.

Мы и движемся – по вечернему Невскому. «Госпожой горничной» Оксана осталась довольна. «Это же любовь! – объясняет она. – Я, конечно, слезу пустила. В нескольких местах». Джей Ло нравится мне меньше, чем Оксане, но мы оба соглашаемся, что она выглядит крупновато. «Здоровенная», – говорит Оксана.

Мы приближаемся к Московскому вокзалу. Оксане хочется погулять. Одной, как я не сразу соображаю. «Госпожу горничную» надо еще пережить. Коротко прощаясь, я ясно понимаю, что этот опыт закончен и для Оксаны. Лиля не навсегда. Оксана уходит, и, глядя вслед удаляющейся белой дубленке, я уже не могу разобрать: от Лукаса или от меня.

Источник

drugoe_kino

ДРУГОЕ КИНО

Смотрим. Пишем. Обсуждаем.

Показать истину. Показать жестче, проще, правдивее! Пусть даже познав её, мы сойдем с ума. Если шведский реалист, номинированный за этот фильм десятком очередных премий не устанет и далее следовать этому лозунгу, то очень скоро он дойдет до документальных лент.

Многие плакали, наблюдая на экране короткие и бессмысленные жизни Лили (Оксана Акиньшина) и Володи (Артем Богучарский) — 16-летней девушки и 11-летнего мальчика из безымянной русской провинции. Затем называли фильм тяжелым, невозможным для просмотра, ужасным и жестоким. Но театральные слезы отучают от житейских. А история эта вполне житейская, за внешней простотой которой Лукас Мудиссон попытался разместить собственную позицию:

И чтобы резче акцентировать необходимый эффект, режиссер показывает нам какие угодно чувства: отрешенность, страх, отчаяние, недоумение, но только не гнев. Даже сутенер скорее испуган, нежели разгневан. Самое гневное лицо мы видим у Ленина на фреске — ангела из потерянного рая.

Как и жизнью любого из нас Лилей руководит надежда, символизированная в образе ангела на картинке. Надежда Лили незамысловата. Ей хочется вырваться из хаоса где правят разруха, предательство, иррациональность и жестокость, в другой мир. Но этот другой мир — такая же разновидность ада, отличающегося лишь размеренностью и расчетом, наподобие того как индустриальный Rammstain отличается от шизофренического «Солнышко мое, вставай!». То же самое изнасилование, только не в клоповнике, а в стерильной ванне. Вслед за надеждой разлетается в дребезги и хрупкая человеческая жизнь.

«Навсегда» — ключевой пароль картины. Мать Лили бросает её навсегда. Её тетка превратилась в монстра навсегда. Фактически, Лиля уезжает в Швецию навсегда, и оставляет единственного друга тоже навсегда. Оба главных героя умирают — навсегда по определению. Именно это слово хоть и не произносит в отместку Лиля, но имеет в виду, прощаясь по сотовому телефону с бывшей подругой Наташей:

— Я уезжаю в Швецию. А ты оставайся в этой поганой стране!

И «оставайся» здесь означает оставайся навсегда. Наташина жизнь, в которой обосновались бедность, проституция, клей и тупые парни, не сможет вырваться за уже обозначенные пределы. Если выйдет замуж, то только за местного отморозка, и в любом случае, она быстро окажется с ребенком на руках. Ребенок поглотит все её время и Наташа не только остановится в своем развитии, но и начнет деградировать. До 12–13 лет дети ничего не замечают — родители ещё продолжают оставаться для них примером и авторитетом. Но затем они вдруг изнашиваются быстрее, чем ботинки. Вал вопросов о жизни и о причине отсутствующих денег неизбежно обрушится на Наташу, ответов на которые она не будет знать. В попытке сохранить контроль она прибегнет к репрессиям. И дети, убедившись, что неудачники-предки окончательно сбрендили, сделают свой выбор в пользу клея, алкоголя, проституции и все начнется с начала.

Как же белка может остановить свое колесо? Только умерев?

Но надо в узелок связать надежды рвущуюся нить. Она в мечте, в реакции Володи и Лили на происходящее, в их выборе образа жизни, пусть и не существующего. Володя тоже в начале ленты хочет уехать в Штаты, однако затем его мировоззрение меняется.

— Я верю, что после смерти человек становится ангелом, — говорит Володя. — Можно целыми днями играть в баскетбол, быть лучше Майкла Джордана. Можно делать, что угодно… а я бы играл в баскетбол.

— Бред какой-то. Я не умру, — отвечает Лиля. — Ты мне надоел.

Лиля ещё не готова принять это наивное представление социализма. Она ещё верит в рай на этой Земле. Она верит, что ей надо лишь чуточку везения, чтобы в одиночку отыскать его. Но столкнувшись с новой жестокой машиной, Лиля разбивает картину с ангелом, а значит и свою прежнюю мечту. Она уже не хочет получить кучу денег, брильянты, машину или меха. Не хочет замуж за богача. Не хочет в Америку. Она не хочет даже мстить. «Хочу куклу, карандаши, чтобы рисовать, и розовый школьный ранец», — практически бредит она, забираясь в маленький «домик» из накрытого простынями стола.

Так Лиля делает выбор в пользу единственного известного ей счастливого времени, когда она была защищена и когда была человеком.

Источник