Как пороли крепостных девок на руси
Как пороли крепостных девок на руси
Порка на Руси вплоть до ХХ столетия всегда была самым распространенным методом телесного наказания. Изначально ей подвергали представителей практических всех слоев населения, всех полов и возрастов.
«Торговая казнь»
Наказания путем порки были впервые закреплены законодательно в Судебнике 1497 года. Наказывали так за самые различные преступления. Например, могли выпороть за дерзкое высказывание против властей.
Били в основном по задней части тела – спине, бедрам, ягодицам. Чаще всего наказуемого для этого полностью раздевали.
Особого искусства требовало наказание кнутом. Для этого палач должен был отойти от своей жертвы на несколько шагов, а затем раскрутить кнут над головой обеими руками и с громким криком быстро приблизиться к осужденному, обрушив орудие истязания на его спину. Нельзя было дважды бить по одному месту. После каждого удара палачу требовалось смахнуть с кнута налипшую на него кровь и частицы кожи. Как сообщает исследователь Катошихин, обычно экзекуция длилась несколько часов, причем в час наносилось 30-40 ударов кнутом.
Один иностранец, бывший очевидцем такой процедуры, оставил следующее свидетельство: «Палач бьет так жестоко, что с каждым ударом обнажаются кости. Таким образом его
(наказываемого) растерзывают от плеч до пояса. Мясо и кожа висят клочьями».
Многие от этого умирали. Все зависело от индивидуальных особенностей организма, а также от силы нанесения ударов. Некоторые выдерживали и по 300 ударов, а некоторые после первого же удара валились кулем. Если палач жалел наказанного, он мог ударить и послабее (иногда за мзду). А так – мог и забить до смерти.
В петровскую эпоху наказание кнутом называлось «торговой казнью». Ее часто назначали за политические преступления в сочетании с клеймением.
«Виноват!»
Куда более легким считалось наказание батогами. Последние представляли собой толстые палки или прутья с обрезанными концами. Батоги использовали часто – для выколачивания податей и недоимок, для битья крепостных и подчиненных. Иногда битье батогами назначал суд – за воровство, лжесвидетельство, неуважение к царской семье… Так, батогами был наказан подьячий, который, когда пил за здоровье государя, не снял головного убора.
Происходила экзекуция так. Человека клали на пол или на землю вниз лицом. Один из палачей садился ему на ноги, другой – на шею, обхватив ее коленями. Затем каждый из них брал по два батога и лупил ими жертву по спине и ниже спины, пока наказание не решали прекратить или пока не ломались прутья. При этом запрещено было наносить удары по животу, бедрам и икрам. Также во время экзекуции наказуемый должен был кричать слово: «виноват!». Если не кричал, то наказание продолжали, пока не закричит и не признает своей вины.
Сквозь строй
Более жестоким выглядело наказание шпицрутенами – гибкими прутьями около 2,1 метра в длину и менее 4,5 сантиметров в диаметре. Использовали их в основном для наказания солдат. Это называлось «прогнать сквозь строй». Способ наказания был позаимствован от шведов и в 1701 году введен Петром I в русской армии. Наказанного за ту или иную провинность обнажали по пояс, руки привязывали к ружью, которое было повернуто к нему штыком, чтобы несчастный не мог уклониться от расправы, и проводили меж двух рядов его товарищей, выстроившихся справа и слева от него. Каждый солдат должен был ударить провинившегося по спине шпицрутеном. За избиваемым следовал полковой врач, отсчитывая удары, чтобы наказанного не засекли до смерти и не покалечили.
«Поучения» для детей и женщин
Детские наказания «благословлялись» знаменитым «Домостроем»: «…но и страхом спасать, наказывая и
поучая, а когда и побить». Детей на Руси обычно секли розгами. Розгой называлась связка прутьев, которой наносили удары по мягким частям тела. Наказать розгами могли за любую провинность, причем применялось это наказание не только родителями или воспитателями, но и школьными учителями – скажем, за нерадивость в учении. Иногда секли и девочек.
Применялся такой способ наказания к детям любых сословий: это считалось полезным для ребенка. В больших семьях порой устраивали еженедельные порки по субботам, причем зачастую секли отпрысков не только за реально совершенные проступки, но и для профилактики, «чтоб неповадно было».
Перед тем как провести экзекуцию, пучки розог вымачивали в холодной проточной воде. Иногда вымачивание происходило в соленом растворе, и тогда битье причиняло сильнейшую боль. Однако шрамы после такого наказания оставались редко. Реже для битья подрастающего поколения использовалась веревка с узлами, которой хлестали наотмашь.
Женщин тоже пороли – чаще всего плетью или розгами. Использование твердых предметов и такие способы битья, которые могли искалечить, «Домострой» применять запрещал.
Крестьянку мог «поучить» муж – за дерзкий язык, непослушание или подозрение в измене. Крепостных баб и девок могли выпороть по приказу помещика. В полиции секли женщин, нелегально занимавшихся проституцией. Но совершенно официальные телесные наказания существовали и для представительниц высших сословий. Так, две фрейлины Екатерины II были жестоко высечены розгами за нарисованную ими карикатуру на князя Потемкина.
Еще в екатерининскую эпоху была сделана попытка смягчить существующую систему телесных наказаний. В 1785 году от них были освобождены представители высших сословий, купцы первой и второй гильдий. В начале XIX века были введены различные ограничения – на количество ударов, наказания для больных и стариков и представителей иных категорий. Но в начальных и средних учебных заведениях розги оставались средством «воспитания» вплоть до 1860-х годов.
Полностью телесные наказания в Российской империи отменили только в 1904 году. Окончательную точку в этом вопросе поставили после революции большевики, объявив порки «буржуазным пережитком».
Как пороли за потерю невинности и отрабатывали постельную барщину на Витебщине
какие тайны хранят старинные белорусские усадьбы
«Право господина». Картина В. Поленова. 1874 год. Источник: Википедия
История «права первой ночи» уходит в глубокую древность, в первобытное общество, когда человек еще не до конца отделился от животного мира. Мужчины тогда вступали в групповой брак с множеством женщин. Постепенно такую «привилегию» сохранили за собой исключительно жрецы и представители знати.
Некоторые современные исследователи считают, что «права первой ночи» в действительности не существовало, настолько фантастичным оно им кажется. Однако оно фиксировалось не только в Западной Европе, но и на территории современной Беларуси, в том числе и на Витебщине. «Витебский курьер n» собрал 4 таких факта.
1. «Постельная барщина» в Лукомле
Одной из тягостных повинностей помещичьих крестьян до отмены крепостного права являлась барщина – принудительный труд на господском поле. Выполняли барщину как мужчины, так и женщины. Однако помещики могли «освободить» последних от тяжелого физического труда – при условии «отработки» собственным телом.
В современном агрогородке Лукомль Чашницкого района со слов местного жителя Лаврентия Антоновича Гилевского была записана баллада «Прыгон», опубликованная в 1997 году в книге «Память». Повествование в народной песне об ужасах крепостного права ведется от имени «лукомского Асьмака Данилы», который «помнит все, что раньше было». Есть в балладе такие строки (орфография сохранена):
Маладыя панічы бралі дзевак для начы.
Як дзеўцы споўніцца пятнаццаць лет,
Яна сама да паніча ідзе.
А калі толькі якая не прыдзе,
То плётак сотню на спіну прыме.
Цяжарныя на прыгон хадзілі
Пакуль там жа і радзілі.
А адтуль, прыкрыўшы дзіця палой,парадзіхі ішлі дамой…
…Але ж на гэтую душу не прыбаўлялі куляшу.
Жуець маці картошку ды дае ў рот малому па-трошку.
А як малы падрасце – свіней у пана пасе.
Ужасной была женская доля на Чашничине!
2. Порка за потерю невинности в Миловидово
Белорусский этнограф Александр Ануфриевич Шлюбский (1897 – 1941) в изданной в 1928 году работе «Материалы к изучению фольклора и языка Витебщины» привел факты существования «права первой ночи» на территории Велижского уезда, до 1924 года входившего в состав Витебской губернии (современная территория Велижского района Российской Федерации и Витебского района Республики Беларусь).
Порка крепостных крестьян. Иллюстрация к книге А. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву»
В 1920 году в имении Миловиды 92-летний старик Парфен Карпов рассказал Александру Шлюбскому о порядках, введенных в середине XIX века владельцем усадьбы помещиком Гангреном. Если «испытанная» барином крестьянская невеста потеряла невинность до брака, то на следующее утро после брачной ночи ее нещадно пороли на конюшне.
3. Почему обеднели жегульские крестьяне
В 1920 году Александр Шлюбский посетил бывшее имение Жегули тогдашнего Велижского уезда. До Октябрьской революции эта усадьба была родовым гнездом дворян Глинских. Знатный когда-то род угас в середине XIX века после того, как восставшие крепостные крестьяне убили последнюю представительницу рода за ее невероятную жестокость. Со слов местного жителя У.В. Птицына Шлюбский узнал о старинном обычае «первой ночи», бытовавшем в Жегулях и имевшем форму своеобразного ритуала.
Для совершения сексуального действа была специально оборудована на втором этаже дворца. К началу двадцатых годов от ее первоначального убранства сохранилась только массивная старинная кровать. Здесь крепостная невеста проводила с барином свою первую ночь. Наутро помещик сообщал жениху, была ли его жена девственницей или нет. Если нет, то несчастную секли розгами по голому телу. Если да, то помещик платил жениху богатое «приданое» — корову, поросенка, два отреза полотна по 12 аршин каждый и семян на две десятины.
В старые времена эти «подарки» давали крестьянам определенный достаток и помогали сводить концы с концами. После отказа от проведения ритуала «первой ночи» крестьяне в Жегулях сильно обеднели.
4. Тайны имения Усвяты
Современные Усвяты – поселок городского типа в Псковской области, расположенный недалеко от границы с Республикой Беларусь. Когда-то все окрестности тут принадлежали роду Шуваловых, впоследствии – Родзянко. До сих пор в поселке сохранился заметный издалека массивный каменный усадебный дом.
Усадебный дом в Усвятах. Фото из Википедии
Александр Шлюбский, посетивший Усвяты в 1921 году, записал со слов местного жителя В. Кузьмина рассказ о существовавшем в имении «праве первой ночи». Сюда, на Замковую гору, под старинные своды дворца, приводили окрестные крестьяне своих невест и дочерей.
К сожалению, многое за полтора столетия успело стереться из народной памяти. Однако многочисленные свидетельства подтверждают существование таких варварских обычаев, как «право первой ночи». Причем все это происходило практически у нас под боком.
Дикие помещики (18+)
Крепостное право — система, установившая в отношении крестьян правило «да не избежит никто из неблагородных телесного наказания».
Салтычиха
Когда в 1801 году умерла помещица Дарья Салтыкова, одной кровавой фигурой в Российской империи стало меньше, ибо Салтычиха за свою жизнь зверски замучила многих крепостных.
Так, дворовую свою Максимову она собственноручно била скалкой по голове, жгла волосы лучиной. Девок Герасимову, Артамонову, Осипову и вместе с ними 12-летнюю девочку Прасковью Никитину помещица велела конюхам сечь розгами, а после того едва стоявших на ногах девушек заставила мыть полы. Недовольная их работой, она снова била их палкой. Когда Авдотья Артамонова от этих побоев упала, Салтыкова велела вынести её вон и поставить в саду в одной рубахе (был октябрь). Затем помещица сама вышла в сад и здесь продолжала избивать Артамонову, а потом приказала отнести её в сени и прислонить к углу. Там девушка упала и больше не поднималась. Она была мертва. Агафью Нефедову Салтычиха била головой об стену, а жене своего конюха размозжила череп железным утюгом.
Дворовую Прасковью Ларионову забили на глазах помещицы, которая на каждый стон жертвы поминутно выкрикивала: «Бейте до смерти»! Когда Ларионова умерла, по приказу Салтычихи её тело повезли хоронить в подмосковное село, а на грудь убитой положили её грудного младенца, который замерз по дороге на трупе матери.
Всего на совести Дарьи Салтыковой не меньше 138 погубленных жизней. За это она и попала под суд Екатерины II. Преступницу-дворянку приговорили выставить на 1 час к позорному столбу с вывеской на груди «мучительница и душегубица», а затем заключить в оковы и отвезти в женский монастырь, где содержать до смерти в специально для того устроенной подземной камере без доступа дневного света.
Александра Козловская
Поведение с крепостными людьми другой дворянки, княгини Александры Козловской, и вовсе было таково, что, по замечанию Шарля Массона, помещица «олицетворяла в себе понятие о всевозможных неистовствах и гнусностях».
Кроме того, что наказания, которым Козловская подвергала своих слуг, носили часто извращённый характер, они отличались просто патологической жестокостью: в частности, она приказывала раздевать людей при себе догола и натравливала на них собак. Массон писал о том, как она наказывала своих служанок: «Прежде всего, несчастные жертвы подвергались беспощадному сечению наголо; затем свирепая госпожа, для утоления своей лютости, заставляла класть трепещущие груди на холодную мраморную доску стола и собственноручно, со зверским наслаждением, секла эти нежные части тела. Я сам видел одну из подобных мучениц, которую она часто терзала таким образом и вдобавок еще изуродовала: вложив пальцы в рот, она разодрала ей губы до ушей…».
Николай Струйский
Помещик Николай Струйский был известен не только своим сочинительством, но и весьма своеобразным «хобби».
Портрет Николая Еремеевича Струйского. Ф. С. Рокотов, 1772. Источник: wikipedia.org
Потомственный дворянин коллекционировал орудия пыток. Коллекцию он держал в подвале усадьбы, время от времени спускаясь туда и устраивая суд «понарошку» над одним из своих крепостных. Приговор в данном случае был далеко не «понарошечный». Как правило, «подсудимого» приговаривали к такому наказанию — замучить до смерти с помощью любовно собранных со всей Европы орудий пыток.
Еще одно «увлечение» Струйского — домашний тир, где крепостных заставляли бегать в ограниченном пространстве, а хозяин вел по ним огонь из ружей и пистолетов. В кровавых забавах помещика-садиста погибли более 200 крестьян, причем окончательная цифра так и неизвестна.
Струйского никто не судил за его «забавы», и умер он в преклонном возрасте в своем богатом имении. После смерти помещика крепостные крестьяне разнесли по кирпичикам барский дом, в подвале которого хранилась пыточная коллекция садиста-графомана. Причиной неуязвимости Струйского были огромные богатства, которые достались ему благодаря бунту Пугачева. Дело в том, что в Пензенской губернии восставшие вырезали под корень многочисленную родню Струйского, который и унаследовал их имения.
Лев Измайлов
У него на псарне только в одной усадьбе, при селе Хитровщина, содержалось около 700 собак. И жили они в куда лучших условиях, чем измайловские дворовые слуги. Каждая собака имела отдельное помещение, отменный корм и уход, в то время как крепостные скучивались в смрадных тесных помещениях, питались несвежей пищей и годами ходили в истрёпанной от времени одежде, потому что барин не велел выдавать.
«Сборы на охоту». Е. Ф. Крендовский, 1836. Источник: wikipedia.org
Как-то за обедом Измайлов спросил прислуживавшего ему старого камердинера: «Кто лучше: собака или человек?» Камердинер на свою беду ответил, что даже сравнивать нельзя человека с бессловесной неразумной тварью, за что барин в гневе тут же проткнул ему руку вилкой и, обернувшись к стоявшему рядом дворовому мальчику, повторил свой вопрос. Мальчик от страха прошептал, что собака лучше человека. Смягчившийся помещик наградил его серебряным рублём. Правда, однажды Измайлов всё же несколько изменил своей убежденности в превосходстве собак над людьми, приравняв их друг другу. Это случилось, когда он выменял у своего соседа, помещика Шебякина, четырёх борзых, отдав за них столько же дворовых слуг — кучера, конюха, камердинера и повара.
Выезд помещика Измайлова на охоту был для крестьян беспокойным временем. За удачную травлю зверя барин мог щедро наградить, но за ошибки и промахи следовала немедленная кара. За упущенного зайца или лису крепостных пороли прямо в поле, и редкая охота обходилась без суровых наказаний.
Казалось бы, после такого Измайлов не мог избежать наказания. Однако Сенат оказался чрезвычайно милостив к помещику, учредив над ним опеку.
Виктор Страшинский
Причем многие из его жертв были не его собственными крепостными, а крестьянками дочери, Михалины Страшинской, владелицы имения в селе Мшанец. По свидетельству настоятеля мшанецкого храма, помещик постоянно требовал присылать в свою усадьбу, село Тхоровка, девушек и жён для плотских утех, а если отправка почему-либо задерживалась, приезжал в село сам.
«Торг. Сцена из крепостного быта». Н. Неврев. Источник: wikipedia.org
Против Страшинского возбуждали четыре судебных дела, однако расследование тянулось беспрецедентно долго. От первых обвинений до приговора прошло без малого 25 лет. А мера наказания, избранная императором Александром II, как и в случае с Измайловым, привела в изумление русское общество: «1) Подсудимого Виктора Страшинского (72 лет) оставить по предмету растления крестьянских девок в подозрении. 2) Предписать киевскому, подольскому и волынскому генерал-губернатору сделать распоряжение об изъятии из владения Страшинского принадлежащих ему лично на крепостном праве населённых имений, буде таковые окажутся в настоящее время, с отдачею оных в опеку…».
Лето в деревне 1
Приветствую тебя, пустынный уголок!
Гимназист Митя был несказанно рад тому, что папаша взял его с собой на лето в псковское имение, в деревню. Матушка его еще Великим Постом уехала лечиться на воды в Баден-Баден и обещала вернуться только к Рождеству. Гимназические приятели за зиму отчаянно надоели. А, кроме того, Зиночка Кутасова так и не позволила Мите себя поцеловать.
Удобная коляска не доставляла особого беспокойства даже на разбитых дорогах российской провинции и наш профессор думал о высоких материях, как-то: о дипломатической победе канцлера Горчакова, под защитой которого Бисмарк объединяет немецкие княжества, о политике императора Александра Третьего, о процветании торговли и ремесел в Российской Империи.
Сквозь дрему он поглядывал на сидящего рядом сына, который неожиданно из лопоухого гимназиста вырос в статного юношу и уже пробует брить усы. Да, сын начал с интересом поглядывать на горничную в их столичном доме и на чухонок, продающих молоко. Но профессора это не беспокоило. Как человек передовых взглядов, он был уверен в справедливости максимы: «Все естественное разумно и все разумное естественно». Отец ненавязчиво беседовал с Митей на «естественные темы» и подсовывал сыну книжки, как-то: Биологическая трагедия женщины Вейненгера, Пол и характер Немилова и Этюды оптимизма Мечникова. Бог даст, кончит через год Митя гимназию и поступит в университет. Николай Александрович улыбнулся, вспомнив собственные студенческие похождения в кругу модисток и других девиц полулегкого поведения.
***
Вот и приехали. Митя с любопытством смотрел на непривычное жилье: дом, конюшня, сараюшки, погреба и баня окружают поросший травой двор. За двором сад, а за ним окруженный ивами пруд, такой большой, что и окинуть взглядом невозможно. В последующие десятилетия такие заросшие пруды любили изображать на картинах русские передвижники.
Деревенский дом оказался довольно таки запущенным, пришлось звать из деревни баб и девок для наведения чистоты и порядка. Постоянно живущая в доме Филимоновна (в прошлом служившая в городе в кухарках) принялась хлопотать по поводу позднего обеда. Девки, высоко подоткнув подолы и мелькая белыми ляжками, мыли полы и окна, Бабы выколачивали пыль из перин и подушек, чистили мелом медные кастрюли и переговаривались с Дормидонтом, нанятым на лето толи конюхом, толи кучером, а за одно истопником и дровоколом.
Все трое пили не только чай, но и наливки, которые от безделья наготовила Филимоновна. Ах, русские наливки – на вишне, на смородиновых или березовых почках, яблочные, земляничные – ни в одном народе нет таких напитков. Пьешь и губы, право, слипаются, а во рту такой аромат!
Николай Александрович с исправником углубились в разговоры о торговой статистике и видах на урожай, которые Митю ни мало не занимали. Но тут подошел старик крестьянин с девушкой и обратился к хозяину с неожиданной просьбой.
— Барин, наймите на лето Дуньку. У меня изба полна девок, да два парнишки малых. Нам бы без нее прокормиться. Жених у девки помер, царство ему небесное, а пока за другого не выдали замуж, ей бы в работницы устроиться до осени.
Девица была хороша, как раннее утро, когда распахнешь окно и упиваешься свежестью, порозовевшими облаками и краем солнца, выглянувшего из-за горизонта. Прямо скажу, вид этой деревенской девки вызвал у Мити, пусть и мимолетное, душевное волнение.
Умудренный в женских делах Николай Александрович сказал бы, что неброская красота Дуни была подобна тихой русской природе, а не блеску молнии, как у темпераментных южных красавиц. Что касается исправника, то крестьянок он оценивал только «в телесном выражении».
А Дуня во все глаза смотрела на сидящих за столом господ. В жизни своей она не бывала дальше соседнего села и сейчас увиденное было для нее внове. Удивительно, но при изобилии бутылок на столе господа не были пьяными, а вели степенную беседу. Деревенские мужики при таком случае уже валялись бы пол столом. Дуня была не по-деревенски умна и сразу заметила, что грозный исправник заискивает, и не только с владельцем усадьбы, но и с молодым барчуком, что по ее представлению опять же было делом невиданным.
Николай Александрович столковался с оплатой «до Покрова», вручил старику деньги и кивнул девице:
— Ступай к Филимоновне, она скажет, чем заняться. Дуняша поклонилась господам, повернулась и пошла к дому, но не утерпела и припустилась во всю прыть, сверкая босыми пятками. Исправник подмигнул Мите:
— Ишь, играет, как молодая кобылка!
Митя надулся, поскольку исправник нечаянно угадал его интерес к новой работнице.
В доме все поражало Дуняшу: фарфоровые чашки и тарелки, которые нельзя вытирать подолом сарафана или тряпкой, а нужно мыть и обсушить специальным полотенцем; постели в барских комнатах, заправленные такими белыми, невиданными у мужиков простынями. Как же на них спать с грязными ногами, испачкаешь – значит, каждый вечер перед сном нужно мыть ноги! Опять невиданное в крестьянском быту.
— Филимоновна, а это что такое? – спрашивала она, держа в руке крахмальную салфетку в серебряном кольце.
— Это, Дуняша, чтобы губы вытереть за едой и пальцы, коли испачкаешь. – отвечала ей многоопытная кухарка.
— А почему салфетка такая твердая?
— Их в крахмале мочат, а потом утюгом гладят. Я тебя научу.
Металась она по дому, исполняла десятки поручений Филимоновны, и сравнивала мир, в который она попала с серой обыденностью крестьянской избы. И возникала в ее душе не черная зависть, а мечта прилепиться к господам, жить в этом чистом, устроенном мире, надежно защищенном от беспросветной бедности, пьяного мужа, произвола деревенского старосты и полицейских чинов.
Не случайно мудрец сказал, что ад это зависимость от других. Именно таким адом была и до нашего времени остается деревня – русская, мордовская, татарская – какая разница. А зависимость всегда порождает недовольство, стремление вырваться.
От самого принятия христианства бежал из российской деревни всякий разумный: на Дон в казаки, в разбойничью станицу при большой дороге или в кержацкие скиты, наконец, в города подмастерьями, домашней прислугой. Да мало ли где могут приложить свои досужие руки деревенские мужики и бабы. До наших дней продолжается это бегство. Все меньше в деревне людей тороватых, работящих, все больше пьянства, лени и мелкого воровства.
***
После ужина Митя вышел в сад. В полумраке вечера белели яблони в цвету, сад благоухал. Лепестки уже начали осыпаться, покрывая белым приствольные круги. Тишина и красота запущенного сада настраивала на возвышенный, поэтический лад.
Выхожу один я на дорогу,
Сквозь туман кремнистый путь блестит,
Ночь тиха, пустыня внемлет Богу
И звезда с звездою говорит…
Три девицы под окном
Пряли поздно вечерком…
Дуня по-женски подперев рукой щеку, с замиранием сердца, слушала новое для нее, неслыханное ранее и думала. «Девки то, верно, крестьянские, раз прядут. А я тоже прясть и ткать мастерица, лен то в нашей деревне полотном продают. И счастье ей какое привалило: пообещалась сына родить и царь взял ее в жены. Я бы тоже сыночка-богатыря родила, вот хотя бы для барина Дмитрия Николаевича». На этой грешной мысли она спохватилась, покраснела и украдкой взглянула на Митю – не заметил ли чего?
Дальнейшие приключения несчастной царицы и князя Гвидона она слушала вполуха. А мысли ее были заняты своим. Дуня хорошо знала горькую судьбу соседских девушек, выданных замуж за крестьянских парней. После свадьбы муж уходил в город на заработки, являлся на короткую побывку осенью, после чего жена рожала очередного ребенка и продолжала тащить на себе крестьянское хозяйство. Сговоренный Дуне жених помер прошлой зимой по пьяному делу. Но скоро родные найдут другую крестьянскую семью, которой нужны детородное чрево и крепкая женская спина.
Соседская девка, служившая в городе горничной, недавно приезжала в деревню на свадьбу брата. Она рассказывала подружкам о жизни «у правильных господ», о том, что барин ее домогается, щупает у себя в кабинете. Говорила о том, как ей сладко и боязно, но барину она, наверное, уступит. Подружек поразили даже не эти рассказы, а то, что она носила под платьем невиданные в деревенском обиходе панталоны. Мастеровитая Дуняша сняла с них выкройку и втайне сшила из домотканой холстины этот предмет туалета.
Все деревенские бабы завидовали и девке Акулине, которую отдали в город в работницы к купцу, а тот сделал ее своей полюбовницей. Оно, конечно, грешно, да купец ей домик построил в слободе, корову купил, деньгами снабжает и живет Аакулина с малым сыночком припеваючи. Купец заезжает порой к ней ночевать. Акулька его уж так ублажает, так ублажает, а потом бабам мещанкам хвастает, как сладко купец целует и обнимает. Бывавшие в городе крестьяне говорят, что Акулька опять с большим пузом ходит.
К слову сказать, некоторые купцы первой гильдии во времена Александра Третьего Миротворца имели на содержании по нескольку крестьянских девиц. Крепка была в русском купце мужицкая порода. Смолоду он, возможно, кистенем махал на проезжей дороге, кабак держал, а потом капитал нажил, выбился в почетные граждане и ведет солидный торг красным товаром.
Стоят в ряд одинаковые ладные домики, сидят на крылечках крестьянские дочери с младенцами на руках. Ждут они, до которой его степенство вечерком завернет, которая его будет своими телесами ублажать. СкАжите, что это грешно и противузаконно? Но купец и местному батюшке, и исправнику замазывал глаза казначейскими билетами, а девицы своей судьбе рады радешеньки.
Ночь опустилась на землю. Храпит во сне исправник, оставленный ночевать гостеприимным хозяином. Ровным сном спит папаша. Ворочается Митя, во сне он обнимает гимназистку Зиночку Кутасову. Зиночка почему-то нагая, как Венера в книжке и он трогает ее в самых потаенных местах. А утром у него на кальсонах оказались липкие пятна…
Не спалось только Дуне, новые впечатления мешали забыться. Все прикидывала и сравнивала: «Опять же от меня потом мужицким пахнет, а господа моются чисто и пахнет от них пряниками, нужно и мне часто мыться». И заснула с твердым решением на рассвете сбегать на пруд искупаться.
***
Так и потекло ее время в хлопотах по господскому дому днем, с купанием в пруду на заре и постоянными мечтаниями о красивом барчуке. Вся эта история могла так и закончиться несбыточными мечтаниями Дуняши. Если бы… Если бы Митя не имел привычку ставать с восходом солнца. Верно сказано, что сон самая глупая трата времени, а Митя своим временем дорожил.
В то утро он взял сачок, ботанизирку и отправился к пруду с намерением пополнить свою коллекцию – не даром он мечтал о естественном факультете Петербургского Университета. И там, на пруде, он увидел купающуюся нимфу… Совершенно голая нимфа с обмотанной вокруг головы косой, стояла в воде и увлеченно мыла свои девичьи груди. В какой-то момент Дуня повернулась лицом к солнцу и спиной к Мите. В новом ракурсе ему были видны узкая талия и наполовину выступающая из воды округлость попки. На фоне разгорающейся зари Дуня в тихой воде пруда была прекрасна как сама молодость!
Надо сказать, что до этой поездки в деревню Митя видел нагое женское тело только у мраморных статуй в Царском Селе и на офортах в книгах папеньки. Потом Митя никак не мог вспомнить, сколько продолжалась эта сцена до того, как Дуняша увидела его. Взгляд ее стал испуганным, девушка прикрыла руками груди и присела в воду до самого подбородка. Митя отвернулся и молча ушел от пруда.
Чувства Дуняши пребывали в смятении. Дмитрий Николаевич застал ее голой – какой стыд! Одновременно она подумала, как бы повели себя деревенские парни в подобном случае. Они наверняка бы похитили одежду, заставили выйти к ним голой и хватали бы девушку за все места, пока она одевалась. После такого опозоренную никто не возьмет замуж и она осталась бы вековухой, старой девой. Молодой барчук поступил «по благородному», но как теперь с ним встретиться в доме, посмотреть ему в глаза?
Тихой мышкой проскользнула Дуняша в дом, весь день старалась не попадаться на глаза Мите, была особенно старательной в любой работе. Эта старательность ее и подвела. Убирая в комнате Мити, она хотела навести порядок на столе и нечаянно опрокинула чернильницу на раскрытую книгу. Попыталась промокнуть чернильную лужу и еще больше испачкала книги и гимназический альбом (тот самый, с неприличными стихами Баркова).
Митя, заставший Дуняшу непосредственно «на месте преступления», сердито сказал:
— За такое безобразие раньше секли розгами. Но я тебя просто выгоню. Отправляйся сегодня же домой к отцу.
Надо сказать, что при всем старании, Дуняша не особенно хорошо справлялась с обязанностями домашней прислуги, чем сильно отличалась от вышколенных горничных в Петербурге. Папаша Николай Александрович неоднократно выражал сожаление, что нанял ее на целое лето.
На Руси люди всегда верили действенную силу порки. Телесные наказания родители применяли не только к малым детям, но секли взрослых парней и девушек. Это воспринимались как нечто само собой разумеющееся. Христианское учение, противоречащее русскому духу, не могло сломать этого древнего обычая.
Почти сразу же за ней пришел Дмитрий Николаевич, гимназист Митя – такой красивенький, что дух захватывает. Митя и распорядился выдвинуть дровяные козлы, которые стояли под стеной амбара. Дуня выдвинула из на середину и поставила около них бадейку с розгами и замерла в ожидании.
Митя плохо спал этой ночью, размышлял о предстоящей экзекуции: «… все-таки это неприлично высечь девушку-крестьянку, даже если она виновата. Но исправник сечет крестьян – и мужиков, и баб, и даже девок. И в этом не видят непорядка. А покойный ныне дедушка рассказывал, что в пору его детства, еще при крепостном праве, дворовых девок обязательно секли каждую субботу». Так размышлял Митя, а в голове его теснились образы чего-то белого, округлого, такого волнующего.
Все мы отличные адвокаты для самих себя. С одной стороны Мите страшно желал видеть нагое тело Дуняши, стегать ее розгой. А с другой стороны, он готов был простить неловкость и неумение девушки. Но эти мысли, равно, как и любые другие, вылетели из его головы при виде нагой Дуняши, которая показалась ему ослепительно красивой. Невозможно было глаз оторвать от плотно сдвинутых ляжек, светлого хохолка над ними, от розового соска, который выглядывал над скрещенными на груди руками. Молчание несколько затянулось и Митя стал испытывать неудобство в своих штанах.
Дуняша решительно отлепилась от стены, подошла к дровяным козлам и легла, свесив вниз руки и ноги. Выше ягодиц была четко видна ямочка. Ее попка прежде не казалась Мите такой привлекательной, как сейчас, когда между раздвинутыми бедрами явственно стали видны девичьи тайные места. Загорелые шея, руки и ступни ног оттеняли белизну всего остального. Картина для мальчика была настолько привлекательной, что он замер, любуясь изгибами девичьего тела.
Митя погладил соблазнительную поверхность, когда ладонь спустилась слишком низко, девушка пошевелилась и приподняла «объект наказания».
Как тут было не положить левую руку на тугую ляжку деревенской девки? Сколько то Митя еще колебался, а потом звонко шлепнул по девичьему заду.
Поднятые навстречу его руке округлости так приятно было припечатывать ладонью. Попка каждый раз подпрыгивала от нового шлепка. Скоро Дуняша начала охать и от возбуждения немножко вилять задочком. После нескольких шлепков она подняла свои округлости еще выше, чему Митя был несказанно удивлен.
Ей и в самом деле СЕЙЧАС стало стыдно – вот так встать голой и одеться при Мите, который только что ее отшлепал. В то же время в ней родилось желание еще и еще получать эти шлепки и, даже широко раздвинуть ноги.
Митя поспешил домой, продолжая копаться в своих ощущениях, выясняя, был ли его поступок в пределах дозволенного. Или он увлекся и перешел границу допустимого для благородного человека.
Даша еще долго лежала на козлах и пыталась понять, что с ней произошло. Был ли стыдно лежать голой перед Митей? Безусловно, в тот момент стыда она не испытывала. Было ли больно, когда ее шлепали по попке? Почти не больно и, даже, ПРИЯТНО. Присутствовала в ее чувствах обида на Митю, который в наказание отшлепал ее? Нет, обиды не было, только желание услужить молодому барчуку, а в случае новой вины получить порцию настоящих розг, испытать настоящую боль от него. И еще теплилась надежда, что теперь она не просто одна из многих батрачек, что ее заметили, выделили среди других и, очень возможно, осенью заберут в город
Несколько дней они старались сохранить прежние отношения барчука и наемной прислуги, делали вид, что ничего не случилось. Однако и Митя, и Дуняша постоянно мыслями возвращались в тому, что произошло в то утро на заднем дворе. Теперь Мите снилась не Зиночка Кутасова, а Дуняша. Дуняша на озере, нагая Дуняша, ожидающая наказания, Дуняша лежащая на козлах и принимающая его шлепки по белой попке.
А Дуняша думала еще об одном наказании, но на этот раз настоящими розгами. Она мечтала вновь испытать томительный жар внизу живота, желание широко раздвинуть ноги в ожидании чего-то нового, пугающего и запретного… От одной мысли о возможном наказании она сильно возбуждалась и в девичьем месте становилось мокро.
Женский организм полон физиологических загадок. Ни одно медицинское светило не в состоянии ответить, почему пробуждается мазохизм, глубоко спящий в каждой женщине. Откуда берется это желание покоряться именно этому, избранному мужчине. Почему возникает эротическое пристрастие к порке, требующее настоящей боли для полного удовлетворения. Можно с уверенностью сказать только одно: сейчас Дуня была совсем не такая, как месяц назад, когда отец привел ее наниматься к Иртеньевым.
Она не имела представления об эротических ласках, ничего не знала об оргазме, но в глубине ее тела пробуждались эмоции, не требующие умственного знания. У малограмотной деревенской девушки происходил возврат к каким-то первобытным инстинктам, появилось желание ощутить животную страсть самки, которую берет могучий самец. Это была потребность ощутить себя слабой женщиной, зависящей от сильного, уверенного в себе мужчины.
Дмитрий Николаевич занят своими делами и не выражает намерения вновь ее наказать. Но Дуняша ХОТЕЛА, мечтала о том, чтобы ее высекли, и не кто-нибудь, а именно барчук Дмитрий Николаевич. В прошлый раз он отшлепал ее по попке за пролитые на книги чернила. Значит, нужно снова провиниться и, сознавшись, попросить в качестве наказания высечь розгами.
***
Желание это было так велико, что на вечерней молитве после «Отче наш» Дуняша обращалась к Богу:
— Боженька добрый и всемогущий! Сделай так, чтобы Дмитрий Николаевич высек меня розгами…
Случай представился в середине лета. Земство пригласило профессора Николая Александровича Иртеньева прочитать лекцию о холере, которая в ту пору свирепствовала в южных губерниях Российской Империи. Кухарка Филимоновна отправилась в соседнее село на престольный праздник, строго наказав Дуняше, какие блюда следует подавать на стол барчуку сегодня и завтра. Таким образом, Митя и Дуняша остались в усадьбе одни, не считая Дормидонта, который убрал лошадей и отлучился в кабак.
Еще накануне, узнав о предстоящем отъезде старшего хозяина и Филимоновны, Дуняша озаботилась нарезать и замочить розги. Как любая крестьянка, она хорошо знала различие в свойствах прутьев березы, ивы и других пород деревьев.
Березовые прутья больно кусают и при сильном ударе просекают кожу до крови. Тоненькие ивовые прутики при умелой порке не рвут кожу, никаких вздутий не оставляют, они только обжигают. И сразу хочется женщине раздвинуть ноги пошире и принять в себя Мужчину. Гуляет ивовый прут по попке и бедрам и его обжигающие поцелуи создают непередаваемое ощущение.
Дуня заготовила все виды розг, так сказать, на любое желание Дмитрия Николаевича. По непонятному для нее самой стремлению она надела под сарафан сшитые по городскому образцу панталоны – обычно она их не носила, никак не могла привыкнуть к этому городскому предмету туалета. Всю ночь она плохо спала, в своем воображении просматривала сцены предстоящего наказания. А утором приступила к решительным действиям.
А Дуняша, войдя в предбанник, сразу сняла сарафан, и тут Митя увидел, что на девушке надеты панталончики, столь необычные для крестьянки. Сшиты они были из домотканой холстины, но фасон имели вполне городской. В те времена не знали бельевой резинки. Нижнее белье держалось на тесемках охватывающих талию и завязанных бантиком.
Дуняша не торопилась снять этот предмет нижнего белья, который подчеркивал ее отличие от «деревенских девок». Возможно, ее обуял неожиданно стыд и она хотела просить, чтобы ее высекли не снимая панталон. Но Митя неожиданно шагнул вперед и взялся руками за бантик тесемки.
Что она чувствовала, когда барчук развязал второй бантик и передняя сторона штанишек опустилась, открыла живот и светлые волосики внизу его? Это было ощущение покорности, полной принадлежности душой и телом барчуку, который провел рукой по холмику Венеры и тем заставил девушку…. От волнения она плотно сдвинула ножки, не давая панталончикам упасть на пол.
Митя присел и стащил с ее бедер уже ничего не прикрывающую деталь туалета. А затем, неожиданно для самого себя, он еще раз нежно погладил девушку по ягодицам.
Руки Дуняши скрестились на груди, она качнулась в сторону скамьи, но продолжала стоять. Так трудно было преодолеть себя, Митя взял её за плечи и подтолкнул по направлению к скамье. Девушка опустилась на нее и замерла.
Её руки вытянуты вперёд, ноги плотно стиснуты, поясница прогнулась, отчего попка казалось приподнятой вверх. В эти минуты Митя видел её всю от шеи до маленьких пяток. Не было ощущения запретности происходящего, Митя испытывал удовольствие при виде приготовленной к наказанию девушки. В то же время он в глубине души стеснялся того, пользуется случаем из юношеского любопытства еще раз созерцать ее наготу.
Толстый ивовый прут опустился на ягодицы, на них появилась розовая полоса, которая затем перешла в густую красноту вспыхнувшего рубца. От второго удара Дуняша чуть заметно шевельнулась, после пятого Митя перешёл на другую сторону. Дуняша начала вздрагивать, вскидывала голову, издала несколько раз стон, который получается на вдохе сквозь стиснутые зубы. Митя не выбирал силу удара, рука повиновалась каким-то неслышным и невидимым желаниям. Прут словно сам находил место, чтобы оставить очередной след.
— Вот так тебе! Будешь знать, как бить посуду. Фарфор не для твоих корявых рук. – наставлял Митя свою жертву между ударами розги.
Про себя он повторял где то прочитанное стихотворение достаточно фривольного содержания, от которого гимназического инспектора хватил бы удар:
Невинный цвет свой потеряли скоро
Две половинки выше стройных ног,
Но вместе с дикой болью и позором
Вдруг ощутила девушка восторг.
И, с боязливой ёрзая опаской,
Пока вершила розга краткий путь,
Она стонала, как под жгучей лаской,
И сладким чувством наполнялась грудь.
Экзекуция продолжалась. После десяти ударов пришлось заменить розгу. Дуня не знала, сколько ей предстоит вытерпеть, но Митя заранее решил, что ударов будет тридцать. Несколько ссадин рдели, на бёдрах кончик розги оставили яркие метки, некоторые из них сочились кровью.
Что чувствовала Дуняша, когда Митя сек ее розгами? Она отдавала свое тело в руки любимого мужчины. Розги в его руках становились частью эротической игры, вызывали возбуждение. Дуняша начала возбуждаться уже на стадии подготовки к порке. Наконец, это стало психологической разрядкой, подтверждением того, что она, деревенская девка, стала как бы принадлежностью городского барчука. Пускай раздевает меня и сечет, но возьмет с собой в город, в ту чистую «благородную» жизнь.
Митя в растерянности не знал что сказать и только легким касанием гладил ее поротые, но такие приятные ягодицы.
А лето еще далеко не закончилось.
Что-то будет, что-то будет?