барин в бане видео
Крепостная девка и её хозяин
Матрена была горничной в доме Коровиных. Ей было тринадцать, когда умерла жена барина. С тех пор прошло два года. Кирилла Матвеевич после смерти жены жил в имении родителей. Он был молод красив. Темные шелковистые кудри свисали до плеч.
Глаза синие большие. Добрые такие ласковые глаза. Матрена знала, барин скоро снова женится. Даже невесту его видела. Но все равно, стоило ей увидеть его, ноги у нее становились ватными, голова шла кругом, а сердце хотело выскочить из груди. Она любила его, как преданная собака. Она хотела близости с ним. Она хотела его ласк, хотела его власти над собой.
Кирилла Матвеевич пришел однажды вечером на берег реки и увидел девушку. Она входила в воду медленно. Когда вода дошла ей до ягодиц, она поняла, что мочит волосы. Коса у нее была длинная, очень светлая, пушистая. Девушка подняла руки и завязала косу узлом, а сверху, что бы узел не развязался, повязала платок, который до этого лежал у нее на плечах. Так он увидел ее всю. Она стояла спиной к нему, совершенно голая. Тело ее было на вид плотным, упругим. Очень хотелось коснуться ее. Кирилла Матвеевич бросил удочки на берег и отослал лакея прочь. Планы его на сегодняшний вечер изменились. Он спрятался в кустах и стал ждать, когда она выйдет из воды. Он узнал ее, когда она шла к берегу. Почему он раньше не замечал ее. Черты лица нежные. Носик маленький курносый, губы пухлые, мягкие. Грудь высокая, полная. Лицо и руки чуть тронуты солнцем, а тело белое. Кожа слегка розоватая, может от вечернего солнца, может от природы.Кирилла Матвеевич вышел из кустов, когда она было совсем близко. Увидел, что девушка смущена, но не испугана.
– Позвольте мне одеться, барин. Ваша матушка недовольна будет, если я сейчас не вернусь. Я должна ей раздеться помочь перед сном и книжку почитать.
– Одевайся, кто тебе мешает?
Молодой человек не спускал с девки глаз. Он с удовольствием взял бы ее прямо здесь на берегу, но не хотел спешить. Он понял, что она специально ждала его и будет рада разделить с ним постель. Кирилла Матвеевич немного удивился, что даже барыни своей она не побоялась и решилась соблазнить его. Крутой нрав своей матушки он знал, знал, барыня своих горничных наказывает сама. Часто слышал их крики. Да и у девушки вон на ягодицах следы от хозяйской плетки.
– Да, я вижу тебе недавно досталось, за что барыня наказала?
– Я проспала, и когда она меня позвала, была не причесана и не одета.
Поторопись тогда, а то барыня опять накажет. После того, как Анна Родионовна уснет, придешь ко мне в комнату, поможешь раздеться и расскажешь сказку.
Кирилла Матвеевич повернулся и пошел домой. Он знал, она придет обязательно.
Матрена с трудом дождалась, пока барыня отпустила ее. В дверь молодого барина она вошла тихо:
– Вы приказали прийти, – прошептала еле слышно и низко опустила голову.
– Пришла, так раздевайся, я что ли тебя раздевать буду.
Молодой барин уже лежал в кровати и смотрел на девку ласково и насмешливо. Гостья безропотно подчинилась, и стояла возле двери в одной рубашке.
– Рубашку тоже снимай, я тебя на речке уже всю видел. Ты ведь туда специально пришла и ждала меня. Ты не могла не знать, что я каждый вечер рыбу ловлю в этом месте. Давай, давай иди сюда. Я ведь вижу, ты сама этого хочешь.
Они лежали рядом, но барин не спешил, он хотел заставить ее действовать. Ему нравилось, когда девки сами лезли к нему. Матрена была у него далеко не первой. Он дотронулся до ее груди, соски налились, сомневаться в том, что она сгорает от желания не приходилось. Погладил низ живота, раздвинул складки кожи между ног и нащупал влажную воспаленную плоть.
Ему нравилось дразнить ее, это возбуждало, доставляло дополнительное удовольствие. Его ласки кружили ей голову. Она раздвигала ноги и выгибалась навстречу его руке, но он продолжал лежать на спине. Она знала он тоже сгорает от желания, видела как поднялось одеяло в том месте, которое интересовало ее сейчас больше всего. Она не выдержала и погладила этот бугорок, сначала поверх одеяла, а когда поняла, что барин доволен, откинула одеяло, села на кровать и начала руками ласкать его член. Девушка целовала его грудь, затем ее губы коснулись его живота. Его возбуждение усиливалось, но контроля над собой он не терял. Она не выдержала первой, легла на спину, широко раздвинув ноги и прошептала:
– Возьми меня, я так хочу, что сил нет терпеть больше.
Он был у нее первым, но даже боль не помешала ей получить удовольствие.
– Ну что, тихоня, понравилось? – спросил Кирилл, когда все было кончено, и они лежали рядом, тяжело дыша.
– Да, – прошелестело в ответ еле слышно.
В ту ночь он взял ее трижды, она ушла под утро, прилегла думала, что вздремнет минуточку и проспала. Когда она пришла в комнату барыни, та была уже наполовину одета. Матрена стояла у дверей, не смея поднять головы. Она знала – сегодня ее ждет порка. Барыня на нее сердита и накажет безжалостно. На столе уже лежал березовый прут.
– Подойди ко мне, красавица. Оголяй задницу буду учить, – сказала Анна Родионовна, когда прическа ее была закончена. Барыня, простите Христа ради, – по щекам девки потекли крупные, как горошины слезы. На пощаду она не надеялась, просто очень боялась, знала достанется ей сегодня здорово.
– Ты милка, даже зная, что будешь порота, ведешь себя безобразно. Если я тебя сейчас прощу, ты мне совсем на шею сядешь. Может быть, через задницу до твоей головы достучусь. Задирай сарафан, а не то прикажу привязать к лавке, и выпорю трижды, помнишь как Наташку за воровство секла? Умеешь шкодить, умей отвечать.
Девушка сжалась от ужаса, но ослушаться не посмела. Как секла барыня Наташку она видела и забыть еще не успела. Сначала вожжами порола, потом сходила в сад погуляла, долго выбирала подходящий прут а когда вернулась продолжила этим прутом. До вечера Наташка пролежала привязанной к лавке, пока хозяйка не выпорола ее в третий раз, тем же ивовым прутом. Наташка потом неделю сидеть не могла. Матрена молча подошла к лавке и легла на нее, задрав подол сарафана. Она взвизгивала после каждого удара, плакала и просила прощения. Наконец, барыня решила, что девка наказана достаточно, отбросила в сторону прут и скомандовала:
– Вставай, иди работай. Я думаю, что ты все поняла.
– Спасибо за науку барыня, – сказала Матрена, вставая с лавки, и отправилась накрывать стол к завтраку.
Молодой барин увидел за завтраком заплаканное лицо девушки и обратился к матери с улыбкой:
– Это она сегодня так орала, что всех лягушек в болоте перебудила? За что ты ее так маменька?– Спать долго по утрам любит, второй раз за это порю, не знаю поможет или нет. Я бы ее давно в деревню отправила да кроме нее никто из девок читать не умеет. Я без книжки уснуть не могу, а глаза не видят. Вот и терплю эту дуру.
Ночью Матрена сама пришла к барину в спальню и снова ушла под утро. Боялась проспать и потому в постель даже не ложилась. Поспать несколько минут смогла только после обеда, когда ушла отдыхать барыня. К вечеру девка едва держалась на ногах и уснула, едва вошла в свою комнату и добралась до кровати. Кирилл долго ждал, когда она придет и не дождавшись тоже уснул. Утром он проснулся рано. Пожалел о том, что спал ночью один. Пора жениться. После смерти первой жены прошло уже два года. Дворовые девки конечно решали его мужские проблемы, но хотелось большего. Спать один молодой барин не любил и потому утром решил попросить у матери Матрену. Она прислуживала им за столом и выглядела весьма привлекательно. Ночью она явно выспалась и сегодня была свежей. На щеках румянец. Глаза голубые, ресницы темные, густые. Вся такая ладненькая, крепенькая. Похлопал девку пониже спины и спросил насмешливо:
– Ну как задница помнит еще матушкину науку?
Девка смутилась и опустила глаза. То что она услышала дальше заставило ее задрожать.
– Маменька, а знаешь, почему она проспала? Меня ублажала. Позволь мне с ней еще немного развлечься, пока холостой. Прикажи пусть после того, как ты ее отпустишь, идет ко мне, а то я сегодня плохо спал. Она видно проспать боится и не приходит ко мне.
– Кирюш, ты взрослый человек, и разрешения спать с девкой у меня спрашивать тебе не зачем. Ночью делай с ней, что хочешь, но днем она работать должна. Я думаю, ты на ней не воду возил. На это дело много времени не нужно. Ну, а ты, милка, опять готовь задницу. Сейчас чаю попью и выпорю, чтобы знала, девушка невинность свою должна для мужа хранить. Коли лишилась невинности без времени, будешь наказана. Я не думаю, что барин тебя силой взял. Что скажешь Кирилла Матвеевич?
– Кирюш, мне сейчас ей богу некогда, соседи в гости звали, а я еще даже не знаю, что одену. Выпори эту потаскуху сам. Я думаю, ты знаешь, я их прутом порю.
– Сделаю маменька, как ты скажешь. А ты милая приходи в мою спальню, и прут приноси. Поучу тебя немного.
В голосе хозяина слышались презрение и насмешка. Но Матрена продолжала любить его. Она знала, он накажет ее даже больнее, чем барыня, но все равно не могла на него обижаться. Все равно он был самым лучшим, самым красивым, самым добрым. Она ведь сама без принуждения отдалась ему. Она действительно порочная распутная девка.Кирилла Матвеевич лежал на кровати и ждал. Девка явно задерживалась. Он не сомневался в том, что она не посмеет ослушаться и скоро явится, просто ему не терпелось поиметь ее. Выпорет он ее потом, сначала нужно утолить свое желание. Наконец он услышал стук в дверь и приказал войти. На пороге стояла она, с березовым прутом в руках. Она смотрела на хозяина жалобно, как собака, и ждала приказаний. Барин молчал и девушка не смела заговорить первой. Наконец ему надоело, и она услышала приказ:
– Раздевайся и иди в постель. Выпороть я тебя еще успею.
– Ну что разлеглась, вставай, буду учить.
Матрена подчинилась и стояла перед своим господином. Она не смела поднять глаз и посмотреть ему в лицо. Смотрела на его волосатые ноги, обутые в мягкие тапочки. Отсутствие одежды делало ее особенно уязвимой перед наказанием.
Он занес руку для удара и резко опустил прут на ее задницу. Матрена вскрикнула от боли и отскочила в сторону. Кирилл подошел к ней, развязал ленту в ее косе и связал этой лентой ее руки. Связанные руки девушки он привязал к подлокотнику кресла. Матрене пришлось наклониться вперед. Стоять так было особенно страшно и неудобно. Зато барин ее позой остался доволен. Он усмехнулся и приступил к наказанию.
– Барин, родненький, ой больно. Ой пощади, ой больно.
Ее крики только усиливали его возбуждение. Он на минуту прекратил наказание и погладил ее зад. Его рука проникла ей между ног, и его палец проник в нее достаточно глубоко. Желание проснулось в ней мгновенно, она задвигала задом и застонала от удовольствия. Кирилл почувствовал, как налилась и стала влажной ее плоть. Он взял ее сзади. Она приняла его с готовностью. Ее тело двигалось с ним в такт. В таком положении он проникал в нее очень глубоко. Она кончила почти сразу, и уже через минуту возбуждение вновь заставило ее извиваться и стонать от сладкой муки.
Барин в бане видео
Столь же крестьянскими были их одеяния. Тетушка ходила зимой и летом в салопе, а Маша вместо кринолинов носила вполне крестьянский сарафан без всякого нижнего убранства, которое сейчас называют бельем. За отсутствием французской косметики она мыла руки огуречным рассолом, а летом прикладывала к щекам ломтики того же огурца. По этой причине, или по какой другой, но сочно-грудастая Маша в свои семнадцать лет имела вид цветущий и румянец не сходил с ее щечек, не в пример городским тощим барышням. Глядя на нее, старая кухарка Акулька говаривала:
– Пава ты наша, краса-красочка всем хороша, и грудки торчком и задок круглится – прямо невеста!
По молодому легкомыслию Маша не обращала внимания на эти слова кухарки, а тетушка вздыхала. При полном отсутствии приданого Маше светило остаться старой девушкой.
Так и жили они, тихо и незаметно. Об Александре Павловиче Иртеньеве они слыхали, но близко никогда не видели, хотя земли их соприкасались.
– Кто такая? Из какого села или хутора? – грозно спросил он.
Маша оробела при виде возвышавшегося над ней всадника: за Иртеньевым шла слава самодура, который ни Бога, ни черта не боится. Акромя того, ей было стыдно, что она предстала перед богатым соседом в крестьянском платье. Моим современникам, испорченным идеями народников, трудно представить, каким оскорблением для дворянина тех лет было сравнение его по обличью с мужиками! Потому она ответила, не раскрывая своего благородного происхождения:
– Маша, с хутора Дубки.
По сему Александр Павлович заключил, что перед ним крестьянская девка мелкопоместных соседей, которая возмутительным образом забралась в его лес брать ягоды. Мгновенно он воспалился гневом и приказал Пахому:
– Гони ее в усадьбу, в баню. Да передай солдату, приготовил бы достаточно розг. Я следом буду.
Пахом ухватил Машу за косу, подхлеснул ее плеткой по ногам и легкой рысью направил коня в усадьбу. Маша бежала за ним задыхаясь. Благо, господский двор Иртеньева был не далеко, и подгоняемая Пахомом Маша из последних сил смогла добежать до заднего двора, где и находилась пресловутая баня.
По случаю хорошей погоды солдат порол очередных крестьянок не в самой бане, а вытащил скамью во двор. В тот день под экзекуцию попали две деревенские молодухи за невыполненный урок тканого полотна. Наказание было назначено жестокое – три четверика солонушек одним прутом. Выдержать такое наказание в один присест было затруднительно даже для неоднократно поротых крестьянок. Потому семьдесят пять соленых розг давали с перерывами, в три порции, а пока получившая порцию молодка отдыхала, пороли вторую.
По причине длительности порки, солдат призвал себе на помощь барского кучера Миняя. Сейчас они оба отдыхали от трудов, сидя на скамье и покуривая трубочки. В первые две порции молодки кричали под розгами достаточно громко, но не жалобно, поскольку барин при экзекуции не присутствовал и не было надежды получит из его рук медовый пряник. Сейчас поротые молодухи стояли в натуральном виде лицом к стене бани и заложив руки за голову. Последнего потребовал Прошка, который опять явился лицезреть афедроны. Сей лакей-эстет сидел на скамье вместе с экзекуторами, но не курил, а весь отдавался созерцанию поротых задниц крестьянок (да простит мне читатель грубое народное выражение!).
Такая картина предстала взору Маши и привела ее в еще больший ужас. Отставной солдат поднялся со скамейки и обошел вокруг Машу с видом оценщика на конской ярмарке.
– Что, сильно провинилась Красочка? – спросил он.
– Хороша кобылка. Мы ее сейчас прутиком, прутиком – мечтательно отозвался кучер Миняй.
– Не замай! Барин приказал его дождаться – осадил их Пахом, спрыгивая с лошади, и пояснил – поймали дворовую из Дубков. В нашем лесу ягоду брала.
Все так же держа Машу за косу он подвел ее к баньке и усадил на завалинку рядом молодухами, ожидавшими третьей порции. При виде голых молодух с исполосованной задней частью у Маши язык окончательно примерз от страха и она в дальнейшем так и не смогла слова молвить, открыть Александру Павловичу свое благородное состояние. Она только крепче прижимала к груди злополучную корзинку с ягодой.
Тут и подъехал сам барин. Миняй и солдат вскочили, причем последний даже сделал артикул розгой, как палашом: «на каррраул»! Солдат не даром был суворовской выучки и ходил с генералиссимусом в походы. Был отставной служилый совсем не стар, только хромал на ногу, которую достал в бою турецкий ятаган.
Иртеньев бросил поводья Миняю и спрыгнул с лошади. Внимательно осмотрел поротые зады и спины крестьянок и повел бровью:
– Пошли вон, подлые. А эту за предерзостное воровство ягод в моем лесу выпороть в две руки двумя четвериками и в один прут.
И, обратясь к лакею, приказал:
Лакей бегом вынес из бани кресло и поставил его в головах скамьи, но немного сбоку, чтобы барин без помех наблюдал наказуемую, которую с двух сторон должны высечь солдат и Миняй. Помертвевшая Маша с ужасом думала, что ее, дворянку сейчас высекут, что она должна будет обнажиться в присутствии соседа и его мужиков.
– Ну, Красочка, давай заголяйся, да приляг на скамеечку, барин ждет – весело сказал солдат выбирая из бадейки прут по руке.
Маша ухватилась руками за подол сарафана, но не имела сил снять его. Миняй только сопел, выбирая прут, а солдат погладил бритое лицо и спросил ее:
– Аль помочь разоблакаться?
Медленно, как во сне, Маша сняла сарафан, белую рубашку и предстала перед своими мучителями нагой. Потом легла ничком на лавку и спрятала лицо в ладонях.
– А девка то не поротая: и кожа на задочке чистая, и лежит неправильно – заключил солдат.
К такому выводу он пришел потому, что Маша не догадалась плотно сдвинуть бедра и локтями не прикрыла груди от жалящих ударов розги. По сему поводу солдат почел должным дать Маше полезное наставление:
– Как тебя пороть начнем ты рот сразу пошире раскрывай, и кричи не жалей голоса! В этом деле стыдиться нечего: кричи во всю мочь, до хрипа, пока воздуху хватит! Голосок у тебя верно звонкий, певучий… Так ты не стыдись, дай волю голосу! И еще, задок у тебя тугой, не тискай ты его… не жмись сильно задом – не так больно будет. Ну, Господи благослови!
Ишь, как ножками дергает! Знатно повизгивает девка голозадая!
Маша на скамье заранее напряглась струной, и тут же в ее зад влипли сразу два прута. Девица отчаянно ударила задом и протяжно закричала:
– Ничо… Ничо… – приговаривал солдат, снова и снова взмахивая розгой – Ух, поет-то как! Ишь, как ножками вовсю дергает! Знатно повизгивает девка голозадая!
Невесты ротмистра
Бричка катила по извилистой дороге вдоль опушки леса. По правую руку стеной возвышались березы и ели, по левую в широком поле стояла поспевающая рожь. Теплый ветерок приятно обдувал лицо, воздух был напоён летними запахами и ленивым жужжанием шмелей, едва различимым сквозь цокот копыт каурой кобылы и поскрипывание рессор экипажа. Солнце давно перевалило за полдень, но стояло еще высоко. Макушка лета хоть и миновала, однако дни покамест убавились ненамного.
Ротмистр лейб-гвардии гусарского полка Иван Андреевич Тугаев ехал в свое имение. На сорок восьмом году жизни решил он выйти в отставку. До генерала все равно уже не дослужиться, а как батюшка с матушкой-то преставились, надумал он провести остаток лет своих в деревеньке, подальше от светской суеты, да от службы. Жить доходами поместья, по вечерам с соседями в картишки перекидываться, а там, глядишь, и женушку себе приглядеть.
Невестой своей он представлял миниатюрную красавицу, молоденькую, с изящною фигурою, длинною косою и непременно невинную. До того надоели ему грудастые куртизанки, да вечно потные девки заведения мадам Люси! В былые времена волочился он за актрисами, которые, впрочем, тоже в большинстве своем оказывались повидавшими виды бабёнками, поведения вольного. А последние годы не ладилось у Ивана Андреича с актрисами: те предпочитали молоденьких корнетов и поручиков.
— Тпррру! — натянул вожжи конюх Василий, остановив бричку у парадного подъезда усадьбы. — Приехали, барин!
Тугаев спрыгнул с коляски, огляделся по сторонам. Навстречу ему вышел Фридрих, управляющий. Поклонился, и с немецким акцентом произнес:
— С приездом, Иффан Андрееффич! Добро пожалоффать! Шелаете осмотреть поместье?
— Потом, Фридрих, потом. Все дела завтра. Сейчас перво-наперво в баню, а после ужинать. Да чаю из самовара давненько мечтал испить. В беседке, как при батюшке с матушкой покойных.
Иван Андреич, вспомнив о родителях, перекрестился и отправился в свою опочивальню скинуть опостылевший мундир и облачиться в домашнее.
В опочивальне сенная девка подметала веником пол. Заметив барина, она отвесила низкий поклон, выпрямилась и заглянула Ивану Андреичу в глаза, отчего его сердце кольнуло, словно иголкою.
— Здравствуйте, барин, — тихо прощебетала она.
Иван Андреич не помнил этой девушки. Последний раз он был в усадьбе полгода назад, когда хоронили батюшку. А тогда то ли не показывалась она, то ли он сам её не приметил. Хотя, не заметить такую красавицу вряд ли возможно. Милое личико: серые громадные глаза, вздернутый носик, ямочки на щеках и словно созданные для поцелуя алые полные губки. Темно-русая тугая коса свисала аж ниже пояса. И даже мешковатый сарафан не мог сокрыть стройного стана, а широкие рукава рубахи — изящных десниц.
— Кто такая? — спросил он девицу.
— Акулина я. Дочь Марфы-ключницы и кузнеца Матфея, — и добавила дрожащим голосом. — Только тятенька утоп третьего дни.
— Соболезную, — ответил барин. — А годков тебе сколько?
— Осьмнадцатый пошел.
— Муж есть?
— Неа, нету!
— Ну, хорошо. Ступай!
Отужинать после бани Иван Андреич изволил в открытой беседке, где еще в детстве чаевничал со своими родителями. Он по-деревенски выпил не заморского вина, а домашней вишневой наливочки, закусил пирогом с грибами, да огурчиком свеженьким. Тут Акулина внесла дымящийся, еще ворчащий самовар.
— А ну, присядь, — велел ей Иван Андреич, указав глазами на лавку напротив себя.
— Ой, да что вы, барин, как можно-с?
— Можно. Раз говорю, значит, можно.
Да, уж. Такую девку приодеть бы, да побрякушек на нее навесить — так и в Петербурге на балу не стыдно было б с ней показаться.
— Ты танцевать умеешь?
— Ну… так. Под балалайку плясать могу. Хороводы мы с девчатами водим. А ваши благородные танцы… Не, не пробовала.
Вечерело. Солнце клонилось к закату. Акулина сидела, опустив глаза, явно смущалась, теребя кончик косы. Иван Андреич прихлопнул комара у себя на лбу.
— Ишь, черти, разлетались!
— Пойду я, барин, — сказала Акулина. — Дела у меня…
— Ну, хорошо, ступай.
Иван Андреич выкурил трубку, любуясь закатом, а как стемнело, пошел в дом. В опочивальне Акулина готовила ему постель — взбивала перину и подушки.
— Вот, всё готово, барин, — девушка собралась уйти. — Покойной ночи!
— Погоди-ка, — удержал ее за руку Иван Андреич.
Он присел на кровать и, притянув к себе Акулину, поворачивал её то боком, то задом, то передом, словно рассматривал стати как у кобылы. Провел ладонью по изгибу спины, взвесил в руке тугую косу. Потрогал через сарафан упругие груди.
— Ой, да что вы, барин, что вы… — шептала, смущаясь Акулина.
Барин же решительно поднял вверх сарафан, подол рубахи и нижнюю юбку, оголив всё до пупка. Треугольник темных волос такого же цвета, как и коса, указывал на щель меж припухлых половых губок. И, потеряв напрочь самообладание, Иван Андреич просунул в эту щель палец. Палец, обильно смазанный женскими соками, не встретив сопротивления проник внутрь на всю длину.
— Ой, барин, что вы! — вскрикнула Акулина уже не шепотом, а в голос. — Да что вы делаете?! Нельзя так!
А Иван Андреич, испытывая сильное возбуждение, уже не мог сдерживаться. Пошевелив туда-сюда пальцем, он вынул его и тотчас облизал. Никогда он такого раньше с бабами не делал, а тут… Эта девушка такая сладкая, как будто сахарная, и внутри у неё словно мёд, словно патока…Не помня себя, Иван Андреич уложил Акулину на свою кровать и спешно сам освободился от портов…
— Ой, барин, что вы! Не надо этого, не надо!
Всё было кончено очень быстро. Разгоряченное и возбужденное тело Ивана Андреича через пару минут содрогнулось от спазм, голову сдавило словно тисками, сердце запрыгало, и семя мощными толчками устремилось во влагалище Акулины.
Поднявшись, он надел порты. Акулина лежала недвижно с задранными юбками, раскинув руки и устремив немигающий взгляд в потолок. И, кажется, не дышала. «Уж не померла ли?» — мелькнуло в голове Ивана Андреича. Ан нет, жива. Задышала, посмотрела на него.
— Ну зачем вы, барин? Не надо было…
— Так ты, стало быть, не девка? Мужиков-то знала уже?
Акулина кивнула головой и заревела.
— Я не виновата… так вышло… — поднялась с кровати, одернула юбки и тихо спросила: — Теперь меня выгоните? Или сечь будете?
Неизвестно, чего она больше испугалась когда барин собрался овладеть ею — насилия или вскрытия ее тайны, что она не девственница.
— Не буду. И не выгоню. Ступай!
Иван Андреич и впрямь был слегка расстроен, что не первым сорвал этот цвет. Однако тело Акулины такое приятное! И девка она красивая. Ну как такую наказывать?
На другой день отставной ротмистр объехал поместье вместе с Фридрихом, а к вечеру решил нанести визит одному из соседей. А заодно устроить смотрины: по слухам у соседа имелась дочь на выданье.
Помещику Уварову было немного за пятьдесят. Он был вдов, а дочь его, двадцати лет от роду, засиделась в девицах. И с одного взгляда Ивану Андреичу стало ясно, с чего. На вид уж больно она непривлекательна. Фигуры нет: ни груди, ни бедер, ни талии — сплошная жердь. Да и лицом не вышла — длинный нос, ланиты впалые. Ивану Андреичу тут же вспомнились румяные щеки Акулины с пикантными ямочками и аккуратный чуть вздернутый носик. А потому он, испив чаю, поспешил скорей откланяться.
Акулина, как и вчера, постелила барину постель. Девушка явно стыдилась вчерашнего. Она старалась не встречаться с Иваном Андреичем взглядом, и попыталась было скорее улизнуть, но барин снова удержал ее.
— Погоди, Акулина, сядь, — он сам присел на кровать и ладонью указал место рядом с собой. А когда девушка, стесняясь, скромно присела рядом, спросил: — Скажи, Акулина, как у тебя это было?
— Что было, барин?
— Ну, мужика как познала?
— А-а… да с месяц назад было. Апосля сенокоса. Употела я, на реку пошла скупнуться. Вокруг ни души, вот я и разделась совсем, чтоб платья не мочить. А как на берег вышла, смотрю, одежды моей нету. И три хлопца стоят, не наши, уваровские… И говорят, мол, овладеем тобой, тогда вернем одёжку. А будешь противиться — так голой и пойдешь домой через всю деревню! Ну, что так, что этак — все бесчестие. Только голышом идти по деревне — каждый потом тыкать пальцем станет, а про это, может, и не прознает никто…
Голос Акулины дрогнул, утерла она слезу рукавом, и продолжала.
Иван Андреич, слушая рассказ и представляя реально эту картину, так перевозбудился, что почувствовал, как резь подкатывает к промежности. Член напрягся, яйца сдавило, едва из штанов успел хер вытащить, как брызнуло из него…
— Ой, бариииин! — смущенно отвернулась Акулина.
А барин и сам смутился. Было у него намерение как вчера овладеть красавицей, а тут конфуз такой. Видно, не судьба…
— Всё, ступай! — сердито велел он Акулине.
Девушка повернулась, чтобы уйти.
— А потом? После того у тебя с кем-то было?
— Не, барин. Ни с кем больше не было. Только с вами вчерася… И… и еще с огурцом.
— С каким огурцом?
— С обычным, зелененьким.
Девушка хихикнула и убежала.
Утром от Уварова примчался дворовый мальчонка. Сказал, что его хозяин ожидает к ужину гостей: другой сосед его с женой и двумя дочерьми пожалуют, и неплохо бы Ивану Андреичу тоже поприсутствовать.
Иван Андреич побрился, привел в порядок мундир и к вечеру отправился к Уваровым. Семья Параскиных была уже там. Супругам было лет по сорока пяти, старшей дочери двадцать три, а младшей тринадцать минуло. Младшая была егоза, болтливая, вся прыщавая и вечно копалась в носу. Старшая же — наоборот, степенна, немногословна, очень полна, а щеку ее украшала большая бородавка. На ней было роскошное платье, по французской моде и, как отец семейства Параскиных утверждал, привезенное из Парижа. Ивану Андреичу подумалось, ежели бы Акулину вместо деревенского сарафана упаковать в такое платье, она была бы здесь королевой. Да что здесь, и в столице тоже!
Ужин прошел в светской беседе на сельскохозяйственные темы — каков будет урожай овса, почем нонче рожь, да пшеница, сколько оборку надо собрать, чтоб хватило на жизнь и для уплаты налогов. Старшие девицы сидели молча и в разговоре участия не принимали, а младшая Параскина тараторила, не обращая внимания, что ее никто не слушает — как, например, видела в лесу зайца и сколько котят принесла кошка Дуська. За ужином Иван Андреич принял такое количество водки, что потенциальные невесты начали казаться ему почти симпатичными. И он уж призадумался, не сделать ли выбор? Ежели в пользу младшей Параскиной? А что? Годика через три на выданье будет.
Домой Иван Андреич вернулся затемно. Постель в опочивальне была уж готова, Акулины же там не было. Иван Андреич снял мундир, штаны и, оставшись в сорочке, позвонил в колокольчик. Но вместо Акулины явился Фридрих:
— Что ффам угодно, мой господин?
Проснулся Иван Андреич поздно. В опочивальню заглянула Акулина с подносом в руках. На нем была краюха хлеба, сыр, вареные яйца, пара свежих огурцов, кофейник и чашка.
— Доброе утро, барин! Уже проснулись? А я вот завтрак вам принесла.
— Поставь на стол и подойди сюда, — велел ей барин, а когда она подошла, взялся за подол сарафана. — Сними это.
Девушка пожала плечами и стянула с себя через голову сарафан.
— И это тоже! — Иван Андреич указал на сорочку.
— Зачем?
— Делай, что говорят!
Акулина сняла сорочку, а потом и нижнюю юбку, и предстала перед барином полностью обнаженной. Она смущалась пристального взгляда Ивана Андреича, прикрывалась руками, но забрать одежду и уйти не смела.
Иван Андреич встал с кровати и обошел Акулину со всех сторон. Красота-то какая! Ни с Уваровой, ни с Параскиной не сравнить. Стройный стан, попка гладкая, грудь упругая, а там, под животом? Там просто чудо расчудесное. Он отвел от чуда расчудесного Акулинины руки. На чуде расчудесном проступила капелька влаги. Акулина хоть и стеснялась, но собственная нагота возбуждала ее. Иван Андреич разглядывал каждый вершок ее тела и не мог наглядеться. А как нагляделся, стал гладить ее и целовать. Целовать все тело от корней волос на голове до кончиков ногтей на босых ногах.
Он целовал покрытый волосками венерин бугорок и створки под ним, сокрывающие вход в блаженство. И что с того, что там кто-то был до него? Что лучше, невинное уродство или познавшая мужчину красота? А ведь эта красота знала не только мужчину.
Иван Андреич взял с подноса длинный огурец и протянул Акулине.
— Покажи, как ты с огурцом.
— Ой, да что вы, барин! Срам-то какой…
— Ничего не срам. Делай, что говорят! Велю!
Девушка забралась с ногами на кровать, села по-турецки и приложила кончик огурца к половой щели. Поласкав им клитор, она легла на спину и решительно ввела огурец внутрь. Из ее груди вырвался стон. Она чуть вытащила огурец обратно и снова ввела. И стала повторять это все чаще и чаще. Иван Андреич присел рядом и наблюдал за таинством. Зеленый плод входил в ласковую мокрую пещерку и выходил оттуда, а половой член Ивана Андреича напрягся — ему тоже хотелось туда.
— Всё, хватит! — он отобрал у девушки огурец и сам возлег на нее.
Иван Андреич не скоро оторвался от Акулины. Он всё лежал на ней, а его уже обмякший член всё находился там. Наконец, он откинулся вбок.
— Акулина, хочешь вольную?
— Да, барин, конечно хочу! А что я должна для этого сделать?
— Ничего особенного. Женой мне будешь.