Акрам айлисли каменные сны читать
Акрам Айлисли: Каменные сны
Здесь есть возможность читать онлайн «Акрам Айлисли: Каменные сны» весь текст электронной книги совершенно бесплатно (целиком полную версию). В некоторых случаях присутствует краткое содержание. год выпуска: 2012, категория: Современная проза / на русском языке. Описание произведения, (предисловие) а так же отзывы посетителей доступны на портале. Библиотека «Либ Кат» — LibCat.ru создана для любителей полистать хорошую книжку и предлагает широкий выбор жанров:
Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:
Каменные сны: краткое содержание, описание и аннотация
Предлагаем к чтению аннотацию, описание, краткое содержание или предисловие (зависит от того, что написал сам автор книги «Каменные сны»). Если вы не нашли необходимую информацию о книге — напишите в комментариях, мы постараемся отыскать её.
Акрам Айлисли: другие книги автора
Кто написал Каменные сны? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.
Возможность размещать книги на на нашем сайте есть у любого зарегистрированного пользователя. Если Ваша книга была опубликована без Вашего на то согласия, пожалуйста, направьте Вашу жалобу на info@libcat.ru или заполните форму обратной связи.
В течение 24 часов мы закроем доступ к нелегально размещенному контенту.
Каменные сны — читать онлайн бесплатно полную книгу (весь текст) целиком
Ниже представлен текст книги, разбитый по страницам. Система сохранения места последней прочитанной страницы, позволяет с удобством читать онлайн бесплатно книгу «Каменные сны», без необходимости каждый раз заново искать на чём Вы остановились. Поставьте закладку, и сможете в любой момент перейти на страницу, на которой закончили чтение.
Посвящается памяти земляков моих, оставивших после себя неоплаканную боль
Состояние больного, только что доставленного в отделение травматологии одной из крупных бакинских больниц, было очень тяжелым.
Больного, без сознания лежавшего на каталке, везли по самой середине полутемного, тянущегося вдоль всего этажа больницы коридора в операционную, расположенную в другом крыле здания. Их было две женщины в белых халатах, и в таких же халатах двое мужчин. Рядом с каталкой шел и сам хирург, худощавый, седовласый, среднего роста человек, отличающийся от своих коллег сдержанностью, повелительной строгостью лица и особой чистотой халата.
Если и было что-то отличительное и кажущееся неуместным в этой обычной для больничной жизни картине, то это трагический комизм в облике и поступках человека, который привез больного в клинику. Этот маленький вертлявый мужчина лет пятидесяти пяти — шестидесяти с маленьким личиком, которое никак не гармонировало с его огромным круглым животом, бегал вокруг врача, постоянно повторяя одно и то же:
— Доктор, родной мой, доктор… убили. Такого человека, средь бела дня, избили, уничтожили. Это все еразы, доктор, еразы. Пять-шесть парней-еразов… Эти сукины дети беженцы совсем не уважают людей, доктор, дорогой мой. Ни артистов они не признают, ни поэтов, ни писателей. Только назови кого-то армянином — и все. Тут же швырнут под ноги и затопчут, как дикие звери. Раздерут на части, и никто близко подойти не смеет… Я им говорю: не бейте, этот человек, говорю, не армянин, он наш человек, сын нашего народа, гордость и совесть нации. Да кто там слушает. Даже не дали мне свое имя назвать. Так врезали ногой в бок, что я чуть там же не умер. Вот сюда доктор, в правый бок. До сих пор страшно ноет…
Доктор не очень хорошо понимал, что говорит человек, доставивший больного. Может быть, и не хотел понимать. А может, даже и не слышал, что непрерывно бормотал этот суетливый, смешной мужчина, повязавший желтый галстук на клетчатую коричневую рубашку. Однако наблюдательный человек мог бы заметить, что врач временами тихо усмехался в усы. И не потому, что с каждым словом, с каждым жестом человека, доставившего больного, возникала комическая ситуация. А скорее потому, что лежавший на каталке светловолосый мужчина был худощав и заметно высокого роста. И, возможно, противоположность в облике этих двоих напоминала доктору самые грустные страницы истории Дон Кихота и Санчо Пансы.
Когда они достигли дверей операционной, один из мужчин в белом халате преградил путь смешному человеку в желтом галстуке.
— Пропустите его, — сказал врач. — Ему, кажется, есть что сказать. Пусть выговорится.
Операционная, которая была значительно меньше коридора, тем не менее оказалась просторным помещением с высоким потолком и огромными окнами. Операционный стол, стоявший прямо посередине, напоминал укрытую простыней каталку, на которой везли больного. Двое мужчин в белых халатах, доставившие каталку с больным, подняли его, уложили на этот стол, взглядом спросили разрешения у доктора и молча вышли из операционной.
— Пероксид! — громко сказал хирург медсестрам, закатывая рукава халата. — Принесите, оботрите ему лицо. — Посмотрев на залитого кровью больного, он пробормотал какое-то ругательство и, обращаясь к его спутнику, спросил: — Кто это сделал с ним?
— Я же говорил вам, доктор: еразы. Эти сукины беженцы, прибывшие из Армении. Мало того, что они разбили ему все лицо. Так еще и повалили его на землю, как дикие звери, стали бить по животу. Еще, доктор, хорошо, что я подоспел. Вышел с утра в город немного проветриться. Выхожу с этого проклятого места, что называется Парапетом, и вижу, как у края фонтана пять-шесть усатых негодяев избивают человека. А люди стоят в стороне и молча смотрят… — Тут он внезапно запнулся. Губы его все еще продолжали шевелиться, но слова, казалось, дальше кадыка не доходили.
— Перекись закончилась, доктор, — как можно тише извиняющимся голосом сказала одна из медсестер. (Одна из них была пожилой, другая — совсем молодая.)
— Спирт есть, кажется, — безнадежно сказал хирург.
— Нет, доктор. Все, что было, израсходовали вчера.
Акрам айлисли каменные сны читать
Посвящается памяти земляков моих, оставивших после себя неоплаканную боль
Состояние больного, только что доставленного в отделение травматологии одной из крупных бакинских больниц, было очень тяжелым.
Больного, без сознания лежавшего на каталке, везли по самой середине полутемного, тянущегося вдоль всего этажа больницы коридора в операционную, расположенную в другом крыле здания. Их было две женщины в белых халатах, и в таких же халатах двое мужчин. Рядом с каталкой шел и сам хирург, худощавый, седовласый, среднего роста человек, отличающийся от своих коллег сдержанностью, повелительной строгостью лица и особой чистотой халата.
Если и было что-то отличительное и кажущееся неуместным в этой обычной для больничной жизни картине, то это трагический комизм в облике и поступках человека, который привез больного в клинику. Этот маленький вертлявый мужчина лет пятидесяти пяти — шестидесяти с маленьким личиком, которое никак не гармонировало с его огромным круглым животом, бегал вокруг врача, постоянно повторяя одно и то же:
— Доктор, родной мой, доктор… убили. Такого человека, средь бела дня, избили, уничтожили. Это все еразы, доктор, еразы. Пять-шесть парней-еразов… Эти сукины дети беженцы совсем не уважают людей, доктор, дорогой мой. Ни артистов они не признают, ни поэтов, ни писателей. Только назови кого-то армянином — и все. Тут же швырнут под ноги и затопчут, как дикие звери. Раздерут на части, и никто близко подойти не смеет… Я им говорю: не бейте, этот человек, говорю, не армянин, он наш человек, сын нашего народа, гордость и совесть нации. Да кто там слушает. Даже не дали мне свое имя назвать. Так врезали ногой в бок, что я чуть там же не умер. Вот сюда доктор, в правый бок. До сих пор страшно ноет…
Доктор не очень хорошо понимал, что говорит человек, доставивший больного. Может быть, и не хотел понимать. А может, даже и не слышал, что непрерывно бормотал этот суетливый, смешной мужчина, повязавший желтый галстук на клетчатую коричневую рубашку. Однако наблюдательный человек мог бы заметить, что врач временами тихо усмехался в усы. И не потому, что с каждым словом, с каждым жестом человека, доставившего больного, возникала комическая ситуация. А скорее потому, что лежавший на каталке светловолосый мужчина был худощав и заметно высокого роста. И, возможно, противоположность в облике этих двоих напоминала доктору самые грустные страницы истории Дон Кихота и Санчо Пансы.
Когда они достигли дверей операционной, один из мужчин в белом халате преградил путь смешному человеку в желтом галстуке.
— Пропустите его, — сказал врач. — Ему, кажется, есть что сказать. Пусть выговорится.
Операционная, которая была значительно меньше коридора, тем не менее оказалась просторным помещением с высоким потолком и огромными окнами. Операционный стол, стоявший прямо посередине, напоминал укрытую простыней каталку, на которой везли больного. Двое мужчин в белых халатах, доставившие каталку с больным, подняли его, уложили на этот стол, взглядом спросили разрешения у доктора и молча вышли из операционной.
— Пероксид! — громко сказал хирург медсестрам, закатывая рукава халата. — Принесите, оботрите ему лицо. — Посмотрев на залитого кровью больного, он пробормотал какое-то ругательство и, обращаясь к его спутнику, спросил: — Кто это сделал с ним?
— Я же говорил вам, доктор: еразы. Эти сукины беженцы, прибывшие из Армении. Мало того, что они разбили ему все лицо. Так еще и повалили его на землю, как дикие звери, стали бить по животу. Еще, доктор, хорошо, что я подоспел. Вышел с утра в город немного проветриться. Выхожу с этого проклятого места, что называется Парапетом, и вижу, как у края фонтана пять-шесть усатых негодяев избивают человека. А люди стоят в стороне и молча смотрят… — Тут он внезапно запнулся. Губы его все еще продолжали шевелиться, но слова, казалось, дальше кадыка не доходили.
— Перекись закончилась, доктор, — как можно тише извиняющимся голосом сказала одна из медсестер. (Одна из них была пожилой, другая — совсем молодая.)
— Спирт есть, кажется, — безнадежно сказал хирург.
— Нет, доктор. Все, что было, израсходовали вчера.
— Ладно, омойте водой. Марганца много не кладите. — Доктор вымыл руки с мылом перед умывальником, стоявшим в углу комнаты, потом подошел и встал перед операционным столом. — Снимите все, что на нем. Оставьте в одних трусах.
Больной, лицо, нос, подбородок, воротник оранжевой шерстяной рубашки, полы голубоватого пиджака которого были залиты алой кровью, так спокойно лежал на операционном столе, словно там, на той называемой Парапетом площади, били не его, а его злейшего врага. Он крепко спал, хотя из груди у него вырывались частые хриплые стоны. И мало того, что спал, он, кажется, еще и видел сны, причем эти сны, казалось, доставляли ему большое удовольствие.
Пока женщины смывали запекшуюся кровь с лица больного, доктор проверял его пульс. Когда медсестры раздели больного, он начал внимательно осматривать его и как бы отчитываться перед собой или диктовать кому-то:
— Наложить два шва на нижнюю губу. В области челюсти переломов не наблюдается. Два вывиха на левой руке: у локтя и у запястья. Вывихнуты два пальца правой руки: большой и средний. Тяжелая мышечная травма на левой ноге. Перелом коленной чашечки правой ноги. На спине, грудной клетке, позвоночнике серьезных аномалий не наблюдается. На черепе переломов не видно. — Доктор замолчал, опять в сердцах выругался. — Сотрясение мозга! — Он сказал это почему-то громко и по-русски, потом достал из кармана брюк носовой платок, не спеша вытер пот со лба и снова по-русски добавил: — Избиение зверское!
После каждого произнесенного врачом слова на лице человека, доставившего больного, отражались все его переживания, вся боль и страдания. Он с трудом сдерживался, чтобы не разрыдаться. Когда доктор закончил осмотр, одновременно закончилась и вся выдержка у этого человека. Он заплакал навзрыд, как обиженный ребенок.
Одна из стоявших у операционного стола женщин в белом халате (та, что помоложе) прослезилась. Пожилая медсестра тоже расстроилась и горестно покачала головой. И доктору было очень жалко этого человека. Он стал успокаивать его:
— Ну что вы, так не годится… Нет ничего страшного. Через пятнадцать дней ваш друг будет как новенький, я сделаю из него конфетку. — Опустив голову, он задумался, потом снова поднял голову и с некоторой осторожностью спросил:
— Значит, ты говоришь, этот человек армянин.
Наш комический герой удивленно выпучил глаза.
— Да разве вы не знаете его. Вы не знаете Садая Садыглы? Гордость азербайджанского театра! Артиста номер один! Вы действительно не знаете этого великого мастера, доктор? Даже по телевизору не видели. Вы и меня не раз видели по телевизору, доктор. Может быть, просто не запомнили… Нувариш Карабахлы — известный исполнитель комических ролей. Меня вы можете не знать. Я и не обижаюсь на вас. Но нет человека, который не знал бы Садая Садыглы. Ведь никто в мире так не играл Гамлета, Отелло, Айдына[1], Кефли Искендера[2].
— А я вас сразу узнала, — с нескрываемой гордостью сказала молодая медсестра.
— Вас обоих я часто видела по телевизору, — почему-то с некоторой кокетливостью проговорила ее пожилая коллега. — А доктор Фарзани не виноват. Он больше тридцати лет жил в Москве, еще трех лет не прошло, как вернулся в Баку.
Сообразив, почему его и Садая Садыглы не узнал врач, артист разом успокоился. А то, что медсестры, узнавшие их сразу, не подали вида, Нувариш Карабахлы отнес на счет того, что они наверняка опасались, будто это будет плохо воспринято доктором.
Акрам айлисли каменные сны читать
Состояние больного, только что доставленного в отделение травматологии одной из крупных бакинских больниц, было очень тяжелым.
Больного, без сознания лежавшего на каталке, везли по самой середине полутемного, тянущегося вдоль всего этажа больницы коридора в операционную, расположенную в другом крыле здания. Их было две женщины в белых халатах, и в таких же халатах двое мужчин. Рядом с каталкой шел и сам хирург, худощавый, седовласый, среднего роста человек, отличающийся от своих коллег сдержанностью, повелительной строгостью лица и особой чистотой халата.
Если и было что-то отличительное и кажущееся неуместным в этой обычной для больничной жизни картине, то это трагический комизм в облике и поступках человека, который привез больного в клинику. Этот маленький вертлявый мужчина лет пятидесяти пяти — шестидесяти с маленьким личиком, которое никак не гармонировало с его огромным круглым животом, бегал вокруг врача, постоянно повторяя одно и то же:
— Доктор, родной мой, доктор… убили. Такого человека, средь бела дня, избили, уничтожили. Это все еразы, доктор, еразы. Пять-шесть парней-еразов… Эти сукины дети беженцы совсем не уважают людей, доктор, дорогой мой. Ни артистов они не признают, ни поэтов, ни писателей. Только назови кого-то армянином — и все. Тут же швырнут под ноги и затопчут, как дикие звери. Раздерут на части, и никто близко подойти не смеет… Я им говорю: не бейте, этот человек, говорю, не армянин, он наш человек, сын нашего народа, гордость и совесть нации. Да кто там слушает. Даже не дали мне свое имя назвать. Так врезали ногой в бок, что я чуть там же не умер. Вот сюда доктор, в правый бок. До сих пор страшно ноет…
Доктор не очень хорошо понимал, что говорит человек, доставивший больного. Может быть, и не хотел понимать. А может, даже и не слышал, что непрерывно бормотал этот суетливый, смешной мужчина, повязавший желтый галстук на клетчатую коричневую рубашку. Однако наблюдательный человек мог бы заметить, что врач временами тихо усмехался в усы. И не потому, что с каждым словом, с каждым жестом человека, доставившего больного, возникала комическая ситуация. А скорее потому, что лежавший на каталке светловолосый мужчина был худощав и заметно высокого роста. И, возможно, противоположность в облике этих двоих напоминала доктору самые грустные страницы истории Дон Кихота и Санчо Пансы.
Когда они достигли дверей операционной, один из мужчин в белом халате преградил путь смешному человеку в желтом галстуке.
— Пропустите его, — сказал врач. — Ему, кажется, есть что сказать. Пусть выговорится.
Операционная, которая была значительно меньше коридора, тем не менее оказалась просторным помещением с высоким потолком и огромными окнами. Операционный стол, стоявший прямо посередине, напоминал укрытую простыней каталку, на которой везли больного. Двое мужчин в белых халатах, доставившие каталку с больным, подняли его, уложили на этот стол, взглядом спросили разрешения у доктора и молча вышли из операционной.
— Пероксид! — громко сказал хирург медсестрам, закатывая рукава халата. — Принесите, оботрите ему лицо. — Посмотрев на залитого кровью больного, он пробормотал какое-то ругательство и, обращаясь к его спутнику, спросил: — Кто это сделал с ним?
— Я же говорил вам, доктор: еразы. Эти сукины беженцы, прибывшие из Армении. Мало того, что они разбили ему все лицо. Так еще и повалили его на землю, как дикие звери, стали бить по животу. Еще, доктор, хорошо, что я подоспел. Вышел с утра в город немного проветриться. Выхожу с этого проклятого места, что называется Парапетом, и вижу, как у края фонтана пять-шесть усатых негодяев избивают человека. А люди стоят в стороне и молча смотрят… — Тут он внезапно запнулся. Губы его все еще продолжали шевелиться, но слова, казалось, дальше кадыка не доходили.
— Перекись закончилась, доктор, — как можно тише извиняющимся голосом сказала одна из медсестер. (Одна из них была пожилой, другая — совсем молодая.)
— Спирт есть, кажется, — безнадежно сказал хирург.
— Нет, доктор. Все, что было, израсходовали вчера.
— Ладно, омойте водой. Марганца много не кладите. — Доктор вымыл руки с мылом перед умывальником, стоявшим в углу комнаты, потом подошел и встал перед операционным столом. — Снимите все, что на нем. Оставьте в одних трусах.
Роман-реквием Акрама Айлисли «Каменные сны» — не просто художественный текст, это исключительно смелый поступок писателя — истинного патриота, ради чести и достоинства своего народа не страшащегося говорить горькую правду. Сказанная соотечественником, в чьей любви к отчизне никто не усомнится, она особенно нужна и полезна. Полезна всем — русским, армянам, грузинам, сербам и албанцам, арабам и израильтянам — всем, мучительно ищущим общий язык.
«С обеих сторон должно идти покаяние, и с обеих сторон люди должны переступать в себе через ненависть. Это — главная, кровоточащая тема романа Айлисли, — пишет Лев Аннинский в своей рецензии (см. «ДН», 2011, № 12). (…) Есть ли конец у этой беды? Нельзя ли жить, не смешиваясь, не соприкасаясь, не контактируя на этих райских клочках земли, среди гор, населенных шакалами и змеями? Нельзя. Диффузия неизбежна. Из-за любви, кроме которой ничего не захотят знать молодые люди с обеих сторон. Из-за полукровок, рождающихся от этой любви. Из-за общего ощущения, что народам друг от друга никуда не деться, не скрыться, не спрятаться. …)
Что делать писателю, не умеющему ни молчать, ни понижать голос?
А то и делать, что делает Акрам Айлисли, вставший поперек ненависти».
Посвящается памяти земляков моих, оставивших после себя неоплаканную боль
Состояние больного, только что доставленного в отделение травматологии одной из крупных бакинских больниц, было очень тяжелым.
Больного, без сознания лежавшего на каталке, везли по самой середине полутемного, тянущегося вдоль всего этажа больницы коридора в операционную, расположенную в другом крыле здания. Их было две женщины в белых халатах, и в таких же халатах двое мужчин. Рядом с каталкой шел и сам хирург, худощавый, седовласый, среднего роста человек, отличающийся от своих коллег сдержанностью, повелительной строгостью лица и особой чистотой халата.
Если и было что-то отличительное и кажущееся неуместным в этой обычной для больничной жизни картине, то это трагический комизм в облике и поступках человека, который привез больного в клинику. Этот маленький вертлявый мужчина лет пятидесяти пяти — шестидесяти с маленьким личиком, которое никак не гармонировало с его огромным круглым животом, бегал вокруг врача, постоянно повторяя одно и то же:
— Доктор, родной мой, доктор… убили. Такого человека, средь бела дня, избили, уничтожили. Это все еразы, доктор, еразы. Пять-шесть парней-еразов… Эти сукины дети беженцы совсем не уважают людей, доктор, дорогой мой. Ни артистов они не признают, ни поэтов, ни писателей. Только назови кого-то армянином — и все. Тут же швырнут под ноги и затопчут, как дикие звери. Раздерут на части, и никто близко подойти не смеет… Я им говорю: не бейте, этот человек, говорю, не армянин, он наш человек, сын нашего народа, гордость и совесть нации. Да кто там слушает. Даже не дали мне свое имя назвать. Так врезали ногой в бок, что я чуть там же не умер. Вот сюда доктор, в правый бок. До сих пор страшно ноет…
Доктор не очень хорошо понимал, что говорит человек, доставивший больного. Может быть, и не хотел понимать. А может, даже и не слышал, что непрерывно бормотал этот суетливый, смешной мужчина, повязавший желтый галстук на клетчатую коричневую рубашку. Однако наблюдательный человек мог бы заметить, что врач временами тихо усмехался в усы. И не потому, что с каждым словом, с каждым жестом человека, доставившего больного, возникала комическая ситуация. А скорее потому, что лежавший на каталке светловолосый мужчина был худощав и заметно высокого роста. И, возможно, противоположность в облике этих двоих напоминала доктору самые грустные страницы истории Дон Кихота и Санчо Пансы.
Когда они достигли дверей операционной, один из мужчин в белом халате преградил путь смешному человеку в желтом галстуке.
— Пропустите его, — сказал врач. — Ему, кажется, есть что сказать. Пусть выговорится.
Операционная, которая была значительно меньше коридора, тем не менее оказалась просторным помещением с высоким потолком и огромными окнами. Операционный стол, стоявший прямо посередине, напоминал укрытую простыней каталку, на которой везли больного. Двое мужчин в белых халатах, доставившие каталку с больным, подняли его, уложили на этот стол, взглядом спросили разрешения у доктора и молча вышли из операционной.
— Пероксид! — громко сказал хирург медсестрам, закатывая рукава халата. — Принесите, оботрите ему лицо. — Посмотрев на залитого кровью больного, он пробормотал какое-то ругательство и, обращаясь к его спутнику, спросил: — Кто это сделал с ним?
— Я же говорил вам, доктор: еразы. Эти сукины беженцы, прибывшие из Армении. Мало того, что они разбили ему все лицо. Так еще и повалили его на землю, как дикие звери, стали бить по животу. Еще, доктор, хорошо, что я подоспел. Вышел с утра в город немного проветриться. Выхожу с этого проклятого места, что называется Парапетом, и вижу, как у края фонтана пять-шесть усатых негодяев избивают человека. А люди стоят в стороне и молча смотрят… — Тут он внезапно запнулся. Губы его все еще продолжали шевелиться, но слова, казалось, дальше кадыка не доходили.
— Перекись закончилась, доктор, — как можно тише извиняющимся голосом сказала одна из медсестер. (Одна из них была пожилой, другая — совсем молодая.)
— Спирт есть, кажется, — безнадежно сказал хирург.
— Нет, доктор. Все, что было, израсходовали вчера.
— Ладно, омойте водой. Марганца много не кладите. — Доктор вымыл руки с мылом перед умывальником, стоявшим в углу комнаты, потом подошел и встал перед операционным столом. — Снимите все, что на нем. Оставьте в одних трусах.
Больной, лицо, нос, подбородок, воротник оранжевой шерстяной рубашки, полы голубоватого пиджака которого были залиты алой кровью, так спокойно лежал на операционном столе, словно там, на той называемой Парапетом площади, били не его, а его злейшего врага. Он крепко спал, хотя из груди у него вырывались частые хриплые стоны. И мало того, что спал, он, кажется, еще и видел сны, причем эти сны, казалось, доставляли ему большое удовольствие.
Пока женщины смывали запекшуюся кровь с лица больного, доктор проверял его пульс. Когда медсестры раздели больного, он начал внимательно осматривать его и как бы отчитываться перед собой или диктовать кому-то:
— Наложить два шва на нижнюю губу. В области челюсти переломов не наблюдается. Два вывиха на левой руке: у локтя и у запястья. Вывихнуты два пальца правой руки: большой и средний. Тяжелая мышечная травма на левой ноге. Перелом коленной чашечки правой ноги. На спине, грудной клетке, позвоночнике серьезных аномалий не наблюдается. На черепе переломов не видно. — Доктор замолчал, опять в сердцах выругался. — Сотрясение мозга! — Он сказал это почему-то громко и по-русски, потом достал из кармана брюк носовой платок, не спеша вытер пот со лба и снова по-русски добавил: — Избиение зверское!
После каждого произнесенного врачом слова на лице человека, доставившего больного, отражались все его переживания, вся боль и страдания. Он с трудом сдерживался, чтобы не разрыдаться. Когда доктор закончил осмотр, одновременно закончилась и вся выдержка у этого человека. Он заплакал навзрыд, как обиженный ребенок.
Одна из стоявших у операционного стола женщин в белом халате (та, что помоложе) прослезилась. Пожилая медсестра тоже расстроилась и горестно покачала головой. И доктору было очень жалко этого человека. Он стал успокаивать его:
— Ну что вы, так не годится… Нет ничего страшного. Через пятнадцать дней ваш друг будет как новенький, я сделаю из него конфетку. — Опустив голову, он задумался, потом снова поднял голову и с некоторой осторожностью спросил: