стивен сеймур переводчик биография
Стивен сеймур переводчик биография
ПОЭТ ВЕРА ПАВЛОВА запись закреплена
Умер муж Веры Павловой. Стивен Сеймур. Американский переводчик, сперва дипломатический, потом литературный.
Отпевают Стива 25-го в Нью-Йорке, в православной церкви на Сеймур (!) стрит.
Предела, в котором «клитор» так же уместен как «небеса»…
Но не буду много писать. Скажу главное.
Там есть фраза которая меня обожгла в свое время:
«Из многих (слишком многих) любовных стихов, написанных от первого лица, которые я читал, наиболее убедительными были либо тра-ля-ля добродушной чувственности, без претензий на серьезную любовь, либо вопли скорби, так как любимая умерла и не может больше любить, либо рык порицания, поскольку она любит другого или никого кроме себя; наименее убедительными были стихи, в которых поэт утверждал, что его чувства серьезны, но не высказывал при этом никаких жалоб.»
Вот именно этот пассаж Вера и опровергла. Оден не все понимал и знал. Далеко не все.
Все серьезно. И никаких жалоб. Так давно уже в ее поэзии. И если применять к поэзии вслед за Оденом и переводчиком термин «убедительный», то эта поэзия более чем убедительна.
Если хмуришь брови, значит, я ни при чем.
Если вижу профиль, значит, ты за рулем.
Если с плеча рубишь, кровь на плече моя.
Если меня не любишь, значит, это не я.
Vera Pavlova, родная, я жил и живу вашей любовью, учусь у нее, читаю ее в твоих стихах, книгах. И сейчас пишу это не чтобы плакать, а чтобы благодарить. Спасибо, Стив. Спасибо, Вера. Спасибо за любовь. Она жива.
Вера Павлова: Последний свидетель
Его часто спрашивали: «На каком языке вы думаете?» Меня больше интересовал другой вопрос: что он пробормотал во сне на непонятном мне языке? Он говорил на шести языках. Остальные понимал. Я придумала ему прозвище – понимальчик. Стивен Сеймур, покойный мой муж, был гением понимания. В компании он мог подпеть любую песню на любом языке. «Откуда знаешь эту песню?» – в который раз попадалась на удочку я. «Я её не знаю», – улыбался он. Просто, повторяя за поющими с отставанием в миллисекунду, он не ошибался ни единой ноткой, ни единым словечком! Если он хотя бы однажды переводил кого-то, он мог узнать этого человека по голосу. «Это НН!» – кричал он из соседней комнаты, и я с недоверием смотрела на экран телевизора и видела титр: НН. Тысячи голосов. Тысячи имён. Десятки тысяч книг. Он помнил их все. Он уже работал личным переводчиком американского посла в Москве, когда Госдеп решил устроить ему экзамен на владение русским языком. Из Вашингтона позвонили: «Вам прочтут отрывок, и вы перескажете его». Надменный женский голос прочёл несколько предложений. «Георгий Иванов. «Распад атома». Третья глава», – сказал Стив. На том конце провода воцарилось молчание. «Пожалуйста, никому это не говорите – мы всем читаем этот отрывок», – совсем другим голосом попросила экзаменаторша.
Понимаешь с полусло.
Утешаешь с полузву.
Приголу – и нет уста.
полуласка в полусне.
Мои стихи Стивушка переводил так хорошо, что американцы забывали, что это переводы, и писали на них не только песни, но и пародии.
«Я знаю, что делать, – сказала Лиза. – У нас есть свидетель. Ему 94 года. Но он лучше всех знает, что произошло». И Лиза написала письмо: моё сердце разрывается при мысли, что мой отец запомнится не тем, что, работая на переговорах по ядерному разоружению, предотвратил всемирную катастрофу, и не своими переводами русской и американской поэзии, а единственной, незначительной, никем не подтверждённой ошибкой.
Ответ пришёл через два месяца. В уголке Лизиного письма, наискосок, нетвёрдым старческим почерком было написано: «Дорогая Лиза. Ты должна гордиться своим отцом. Если кто-то и сделал ошибку, это был я. Мои комментарии были недостаточно ясными. Мне жаль, что Стивена критиковали. Джимми Картер».
Вера Павлова: «Мы любить умеем только мёртвых»
Кто-то подсчитал, что поэзию читают не более 2 % населения Земли, ещё меньше людей её по-настоящему понимают.
Уверен, что после вечера поэтессы Веры Павловой в арт-кафе «Вишнёвый сад», те, кому повезло там оказаться, будут чаще интересоваться современной поэзией.
Вера Павлова не стала рассказывать о себе. Да этого было и не нужно. Её стихи настолько легки, искренни и откровенны (порой, чрезмерно, хотя, кто знает, где она – эта мера умеренности), что никаких повествований в прозе о своём жизненном и творческом пути не нужно. Сами почитайте:
После первого свиданья
после второго свиданья
после третьего свиданья
спала как воскресшая
после четвертого свиданья
Или вот такое – философски-поучитеьное:
Мы любить умеем только мертвых.
А живых мы любим неумело,
приблизительно. И даже близость
нас не учит. Долгая разлука
нас не учит. Тяжкие болезни
нас не учат. Старость нас не учит.
профессионал в любовном деле!
До свиданья, мой хороший!
Зеркало в твоей прихожей
В щёчку. И, боясь не пере-
Стихи стихами но пару слов о самом авторе стоит сказать. Вера Павлова родилась в Москве 4 мая 1963 года. Окончила музыкальный колледж им. Шнитке и Академию музыки им. Гнесиных по специальности «История музыки» (дипломная работа «Поздние вокальные циклы Шостаковича: к проблеме взаимоотношения поэзии и музыки»).
С восьми до восемнадцати лет сочиняла музыку и хотела стать композитором. Работала экскурсоводом в доме-музее Шаляпина, печатала музыковедческие эссе, около десяти лет пела в церковном хоре, двенадцать лет руководила детской литературной студией «Звёзды Зодиака».
В России выпустила восемнадцать книг. Лауреат премий имени Аполлона Григорьева, «Антология» и специальной премии «Московский счёт». Переведена на двадцать иностранных языков. Участвовала в международных поэтических фестивалях в Англии, Германии, Италии, Франции, Бельгии, Украине, Айзербайджане, Узбекистане, Голландии, США, Греции, Швейцарии.
Записала как чтец семь дисков со стихами поэтов Серебряного Века.Спектакли по стихам Павловой поставлены в Скопине, Перми, Москве. Фильмы о ней и с её участием сняты в России, Франции, Германии, США.
Живёт в Москве, Нью Йорке и Торонто. Четвёртый супруг Веры Анатольевны – американский переводчик Стивен Сеймур – скончался в 2014 году. Эти стихи Павлова явно посвятила ему:
Что гражданин достаёт из штанин?
У меня на земле один
И не важно, твой или мой
в небе полощется флаг.
Мой родной, у меня под землёй
Во второй части вечера в «Вишнёвом саду» поэтический интерактив продолжился. Вера Павлова читала стихи написанные на бумажных голубках и отправляла их в зал. Предварительно в целях противопожарной безопасности пришлось задуть свечи на столиках. К кому-то прилетел голубок с такими строчками:
на груди — на правой.
Не раздета — не одета,
я — твоя должница, лето.
Ну, и чтобы никто не ушёл без личного подарка-стиха Вера Павлова достала блок стикеров, читала написанные на них стихи всем, кто поднимал руку, и дарила стикер зрителю. Мне абсолютно случайно досталось такое четверостишие:
Родина-мать, соблазн велик
поддаться детскому капризу
и показать тебе язык,
фотографируясь на визу!
Вере Павловой очень понравилась акустика зала в «Вишнёвом саду». В следующий свой приезд на Родину она пообещала включить в программу вечера фортепианные произведения в своём исполнении, ведь за её плечами Гнесинка и богатое музыкальное прошлое.
В наступающее воскресенье
16 октября в арт-кафе «Вишнёвый сад» пройдёт концерт группы » MY BABY ` S BLUES BAND «.
LiveInternetLiveInternet
—Метки
—Поиск по дневнику
—Подписка по e-mail
—Статистика
Вера Павлова. ДО ДРУГОГО БЕРЕГА (Памяти Стива)
Вероника Долина : Хочу чтоб вы прочитали. Кто еще не прочитал.
Вера Павлова. ДО ДРУГОГО БЕРЕГА
Памяти Стива
*
Откидывала одеяло:
«Прошу любить и жаловаться!» —
и, как умела, утешала.
Всю ночь стучала падалица
по черепичной крыше дачи.
Но скрыло занавешенное,
как утешительница плачет,
баюкая утешенного.
*
Люди, звери, ангелы, SOS!
Болен милый, страна больна.
Кончики моих волос
помнят лучшие времена.
Болен милый, время больно.
Лихо меряется с лихвой.
Скоро, скоро мне суждено
Стать и беженкой, и вдовой.
*
полу джону ли
подпевающий
к обнаженному
припадающий
в одноразовый
подливающий
жизнерадостный
умирающий
*
мы листаем книгу
мы бодры и стойки
мы лежим в обнимку
на больничной койке
балуясь болтая
мы совсем родные
пятьдесят шестая
химиотерапия
*
Не боюсь, что умру,
но боюсь, что умрут
те, кому спинку тру,
не считая за труд.
Сохрани дорогих,
мыльной пены броня!
Как я буду без них?
Как они без меня?
*
Ты хочешь знать, как мы живем
в гостях у смерти?
Вдыхаем воздух, воду пьем,
едим спагетти,
играем в карты, в города,
кончаем вместе.
— А как хозяйка?
— Кто? Ах да!
Она в отъезде.
*
От этой мысли до слезы —
до мыслезы — мгновенье ока.
Лицо. Две мокрых полосы,
два неуверенных притока
реки забвенья. О, забудь!
Забыть? Немыслимо. И снова
мыслёзы падают на грудь
неисцелимого, родного.
*
Вместе плачем, вместе спим.
Жизнь моя, куда ж ты!
Умирающий вторым
умирает дважды.
Приговор объявлен. Что ж,
я не прекословлю.
Подожду, пока уснешь,
и поплачу вволю.
*
Хотела сказать больница,
а сказала гостиница.
Только бы не загоститься.
С места никак не сдвинется
стрелка. Слабость минутна.
Горничные в холёсеньких
халатиках. Тут уютно.
Правда, кровать на колесиках.
*
К пациентутерпеливцу
на больничную кровать
примоститься, притулиться,
под лопатку целовать.
Горячо мое дыханье,
я молитвы бормочу.
Врач сказал, ты без сознанья.
Миленький, не верь врачу.
*
И только одна забота
могла пересилить страх.
Без малого три года
носила тебя на руках,
почти крича от натуги,
не зная спокойных дней.
И вот опустели руки,
и стало еще тяжелей.
*
Харон сказал: «Провожающие,
просьба покинуть лодку».
Воспоминанья, жалящие
память. Военная сводка
грубых ошибок. Поменьше щеми,
сердце, хоть капельку поменьше!
Стали колющережущими
все личные вещи.
*
Свадебное фото:
ты, такой живой,
обсуждаешь чтото
со своей вдовой.
Заживет? Не скоро.
Если заживет.
Трогаю курсором
брови, ноздри, рот.
*
С ложечки кормила его,
дорогого, бледненького.
Проводила милого
до другого берега.
Голубые заводи
с розовыми лилиями.
Горести и радости
поровну делили мы.
Вглядываюсь пристальнее
в сумерки вечерние.
Ты стоишь на пристани.
Меня уносит течение.
Информация о поэтессе из Википедии :
Ве́ра Анато́льевна Па́влова (девичья фамилия Десятова), (4 мая 1963, Москва) — русская поэтесса.
В юности занималась музыкальной композицией. Окончила музыкальный колледж им. Шнитке. Окончила Академию музыки им. Гнесиных по специальности «История музыки». Работала экскурсоводом в доме-музее Шаляпина, печатала музыковедческие эссе, около 10 лет пела в церковном хоре.
Стихи начала писать в возрасте 20 лет, после рождения дочери. Первая подборка была опубликована в журнале «Юность», первая известность пришла после появления в газете «Сегодня» 72 стихотворений (с послесловием Бориса Кузьминского), породившей миф, что Вера Павлова — литературная мистификация.
Лауреат Премии имени Аполлона Григорьева за 2000 год. Стихи Веры Павловой переведены на двадцать два иностранных языка. Участвовала в международных поэтических фестивалях в Англии, Германии, Италии, Франции, Бельгии, Украине, Азербайджане, Узбекистане, Голландии, США, Греции, Швейцарии.
Живёт в Москве и в Нью-Йорке. Замужем за Стивеном Сеймуром, в прошлом — дипломатическим, а ныне — литературным переводчиком.
Автор либретто опер «Эйнштейн и Маргарита», «Планета Пи» (композитор Ираида Юсупова), «Дидона и Эней, пролог» (композитор Майкл Найман), «Рождественская опера» (композитор Антон Дегтяренко), «Последний музыкант» (композитор Ефрем Подгайц), кантат «Цепное дыхание» (композитор Пётр Аполлонов), «Пастухи и ангелы» и «Цветенье ив» (композитор Ираида Юсупова), «Три спаса» (композитор Владимир Генин).
Записала как чтец семь дисков со стихами поэтов Серебряного века. Спектакли по стихам Павловой поставлены в Скопине, Перми, Москве. Фильмы о ней и с её участием сняты в России, Франции, Германии, США.
«Изменять себя, не изменяя себе’
Ее называют продолжательницей традиций Марины Цветаевой и одной из самых ярких и талантливых поэтесс нашего времени.
Автор: Екатерина Бычкова
Сайт: MigNews.COM
Ее стихи издаются не только в России, но и в Европе и в США. Сегодня Вера Павлова живет между Москвой и Нью-Йорком. А сейчас, когда вы читаете эти строки, новая книга Веры Павловой If There Is Something To Desire уже появилась на прилавках американских магазинов и успела вызвать восторженные рецензии. Что в этой книге? Любовь во всех ее проявлениях, включая самые интимные ее грани, тоска по «родненьким», как чувственно называет писательница своих близких, и, конечно, неисчерпаемая женственность. Нам повезло: Вера Павлова, так редко дающая согласие на интервью, все же ответила на самые сокровенные вопросы нашего корреспондента.
– Вера, существует расхожее мнение, что современный литератор пишет о себе… Согласны ли вы с ним?
– По сути, о себе пишут все. Ничего другого человек рассказать не может. Даже если он выдумает другую планету, он все равно расскажет что-то о себе. Это еще интересней: найти автора там, где он старательно прячется. А я даже и не прячусь.
– Раздвоением личности я не страдаю, и надеюсь, что «Я» у меня одно. Но также надеюсь, что оно меняется. И одна из главных целей моего существования – изменять себя, не изменяя себе. Такой вот простой девиз. Меняться, сохраняя при этом стержень, преемственность.
– Стихи бывают придуманные и ниспосланные свыше. Вы когда-нибудь себя ловили на придумывании?
– Очень страшно начать придумывать. Потому что для поэта это равнозначно лжи. Приходится все время за собой следить и ловить себя за руку. Существует ведь и другой страх – перестать писать. Когда не пишешь, это очень страшно. В этот момент есть опасность начать симулировать творческий акт. Тут нужна большая выдержка. Не придумывать. Или честно признаться себе, что придумала, и вычеркнуть.
– В вашем творчестве преобладает тема любви, причем эротическая ее составляющая. Вы уже об этом все рассказали или вам есть еще что сказать?
– Я бы обозначила эту тему несколько иначе: как из девочки получается женщина. При правильном ходе обстоятельств это происходит всю жизнь. Не в первую ночь, не с первым любовником. Женщина становится женщиной до самой смерти, если все идет как надо. Так что давайте лучше назовем эту тему темой женственности. Она включает не только эротическую любовь, но и любовь к детям, к родителям. Я сейчас чувствую себя осью симметрии между старшим и младшим поколениями, все лучше понимаю и своих родителей, и своих дочерей. И благодаря этому – саму себя, то, что со мной было, то, что меня ждет.
– А вас не пугают мысли о старости?
– Есть ли в вашем творчестве место так называемой гражданской лирике?
– Да, в новой книжке будет несколько стихотворений о родине. Это слово появилось в моих стихах в последние годы, когда я стала уезжать в Америку надолго. Мой муж – американец, ему здесь лучше. Моя мудрая дочь, когда я разнылась в очередной раз на тему «хочу домой», сказала мне: «Мать, ты должна быть там, где лучше твоему любимому мужчине».
– Как вы относитесь к родине?
– Пока я уезжала из России на месяц-два, я браво заявляла, что родина – это мужчина, которого ты любишь. И в общем-то все сходилось. Но сейчас, когда я уехала на полгода, я поняла, что родина – это также твои старики, дети и друзья. Родина – это родненькие, твои родненькие. И не нужно мне ни березок, ни рябинок – ничего мне не нужно, только мои родненькие. И там, где я смогла бы собрать их в одну кучу, там и была бы моя родина. Я совершенно восхитительно встретила этот Новый год: на крыше 36-этажного небоскреба с видом на Центральный парк. Мы стояли там с шампанским, у наших ног плескался фейерверк, и это было просто детское счастье. И я вдруг поняла: сейчас бы на эту крышу еще 20-30 человек, которых я люблю, – и вот она, родина.
– Вы уже впитали в себя атмосферу Нью-Йорка? Можно ли сказать, что это ваш город?
– Это не просто мой город, это – самый мой город! Мне нигде так хорошо не живется, как в Нью-Йорке. Но чем лучше мне тут, тем больше я скучаю по близким, которые – далеко. Радостью так хочется делиться!
– Как у вас складываются отношения с книгами, написанными на английском языке?
– В Нью-Йорке я в основном читаю по-английски. Перечитываю книжки, которые знаю наизусть с детства. Это наслаждение несравнимо ни с чем. Перечитать Твена, Кэролла, Сэлинджера по-английски – это дорогого стоит, и я купаюсь во всем этом, обливаясь слезами умиления. А вот говорить по-английски для меня пока – мучение. Я перфекционистка, мне стыдно мычать, а по-другому пока не получается.
– Про родной язык вы пишете: «…русский язык в глотке, острый, как аппендицит». Действительно ли он такой острый, что им очень точно можно все выразить?
– Да. Русским языком можно выразить все. Но тут я другое пыталась передать. Эти строки – о мучительном счастье творчества.
– Правда ли, что ваша фотография публиковалась в журнале Playboy?
– У меня очень умная судьба, и я в основном ее слушаюсь. Но иногда у меня бывают «закидоны», когда я что-нибудь пытаюсь делать по своей воле. Или по чужой – что еще хуже. И вот какой-то человек сказал: «Тебе надо напечататься в Playboy», – и договорился, были даже сделаны какие-то фотографии. Артем Троицкий тогда спросил, глядя на снимки: «Кто это – поэтесса или модель?» В общем, и комплименты я получила, и публикация была уже почти готова, как вдруг в журнале закрыли литературную секцию. Судьба мне сказала: дорогая, в стороночку!
– Вы сказали, что судьба ведет вас по какой-то заданной дороге. Как вы это чувствуете?
– Я научилась слушаться судьбу. Я иду, меня ведут за ручку. И я верю, что ведут туда, куда надо.
– Вы по жизни оптимист или пессимист?
– Я фаталистка. Если что-то произошло, значит, так надо; значит, терпим.
– Вы говорите, что вас ведет какое-то наитие. С другой стороны, «А я сама судьбу пряду, и не нужны помощницы»… Значит, все-таки сами прядете?
– Ну, если мы будем меня по строчкам ловить на противоречиях…
– Но вопрос в том, довольны ли вы, как вы ее спряли, или этот процесс еще не завершен?
– Конечно, он еще не завершен. Но, кажется, все получается очень красиво, стройно и гармонично. Настолько стройно, что существует даже мнение, что Вера Павлова – PR-проект. Не раз говорилось, что есть какой-то человек, который выстраивает стратегию моего поведения. Как это делается, например, в отношении эстрадных артистов. На мой взгляд, это какое-то наваждение нашего времени, когда кажется, что успех может быть только сфабрикованным. Когда думается, что если у поэта есть читатель, то, наверное, с этим поэтом что-то не так. Мы настолько привыкли к дутым репутациям, что успех кажется нам подозрительным.
– Как вы даете название своим книгам? Уложить большой смысл в пару слов непросто. Легко ли это вам дается?
– Нечеловеческим трудом. Это одна из самых сложных задач – допытаться у книги, как она называется. Если внимательно посмотреть на ребенка, видно, как его зовут. И книга уже знает, как она называется. А ты – еще нет. Все мои книги сказали мне, как они называются. Я не придумывала их названия. А вот та, которую я сейчас складываю, пока не сказала. И так она меня мучает – ужасно. Как неназванный ребенок.
– Каким вы представляете себе читателя, который будет знакомиться с книгой If There Is Something To Desire?
– Эта книжка нацелена на нерусского американца. Мы внушали нашим издателям: у вас будет больше потенциальных читателей, если мы сделаем книгу на двух языках, – вы получите студентов, изучающих русский язык, русских иммигрантов. Они сказали: «Нет. Мы делаем американского поэта». Ну, делайте. Своего американского читателя я представляю себе довольно смутно, хотя я с ним уже встречалась, потому что часто выступала в университетах перед англоговорящей публикой. Я читала по-русски, переводчик – по-английски, а я смотрела на реакцию. Реакция была очень живой. Иногда – плачущие девушки, совершенно такие же, как в Москве или, допустим, в Перми или Мурманске. Сейчас началось цитирование в блогах. Причем люди воспринимают книгу как стихи, написанные по-английски. Им даже в голову не приходит, что это перевод!
– Как вы оцениваете качество этого перевода?
– Лучшего быть просто не могло, потому что, во-первых, мы (перевел книгу на английский язык муж Веры Стивен Сеймур – Прим. ред.) прожили эти стихи вместе, то есть переводчику доподлинно известен жизненный контекст. Во-вторых, мы обсуждали каждое слово. Шутка ли: работа над переводом заняла семь лет!
– Может ли российский поэт заработать на жизнь творчеством?
– Нет. Все поэты вынуждены ходить на службу. И очень часто – на ту, которая мешает писать стихи. Например, связанную со словом. Чем больше ты пишешь «на сторону», тем больше это мешает писать стихи. Лучше разгружать вагоны, чем писать статьи в газету.
– Вам в этом плане, насколько я понимаю, повезло…
– Очень! Даже совестно: мне никогда не приходилось ни разгружать вагоны, ни писать статьи. Все та же судьба распорядилась так, чтобы я делала только то, что люблю: писала стихи, пела в церковном хоре, вела детскую поэтическую студию.
– Нет, не люблю. Хотя могу какие-то дежурные 20 блюд приготовить. Это я тоже оставляю на старость, как и писание стихов для детей. Состарюсь, куплю поваренную книгу и научусь делать дрожжевое тесто.
– А кто сейчас хозяйством занимается?
– Я. Но я абсолютно не разделяю цветаевский ужас перед бытом. Быт – прекрасная вещь, потому что он позволяет получить немедленный удовлетворительный результат: ты убрала – и у тебя чисто, ты сварила – и твои дети сыты. Кроме того, домашние заботы оставляют совершенно свободной голову.
– Тогда, может быть, вы поделитесь секретом, как стать идеальной женой?
– Я никогда не была идеальной женой, но я догадываюсь, как это сделать. Подозреваю, что быть идеальной женой – это предоставить мужу полную свободу. Ужасные слова сказал как-то Володя Сорокин: «Идеальный брак – это искусство не замечать друг друга». Боюсь, что в этом есть доля истины.
– В прессе столько прекрасных отзывов о ваших произведениях! Вы как, не воспарили от этого?
– Все, что меня окружает, делится для меня на то, что помогает писать, и на то, что писать мешает. Публичное внимание – не важно, хула это или похвала, – мешает. Оно создает какие-то шумовые помехи, отвлекает, разрушает сосредоточен
– А если бы было молчание.
– Не знаю, не пробовала.
– Ну, то есть все-таки приятно?
– Вера, а у вас не было когда-либо желания воскликнуть: «Ай да Павлова, ай да сукина дочь!»?
– Каждый раз, когда я заканчиваю стихотворение, я, во-первых, мысленно восклицаю «ай да сукина дочь!» и, во-вторых, неизвестно кому говорю «спасибо». Когда мне что-то особенно нравится, я плачу над собственными стихами. Такое тоже бывает, но редко. И это самые лучшие стихи.