современные проблемы отечественной истории
Проблемы изучения истории в России в наше время
Историческое сознание российского общества продолжает оставаться объектом планомерного и целенаправленного информационно-психологического воздействия наших геополитических «партнеров», которые используют идеологические клише и мифы периода «холодной войны» для разрушения национальной идентичности и традиционных ценностей, формирования национал-сепаратистского и экстремистского мировоззрения у значительной части российской молодежи.
Процесс фальсификации родной истории за последние десятилетия принял системный характер, став одним из важных инструментов «мягкой силы» в области идейно-духовной конкуренции, позволяющим оказывать существенное воздействие на политику и жизнь суверенных государств. Примером эффективности использования специальных политических технологий является осуществленная против СССР масштабная пропагандистская кампания, ориентированная на борьбу с исторической памятью советских граждан. Тем самым были созданы условия для последующего распада единого государства и установления на постсоветском пространстве антироссийски настроенных политических режимов, препятствующих реальным интеграционным процессам.
Отдельной проблемой современной России стал углубляющийся раскол общества по признаку оценки тех или иных исторических событий. Этому способствует отсутствие официально обнародованной государственной позиции по многим наиболее дискуссионным историческим вопросам и объединяющей большинство населения национальной идеи. Без этого на обывательском уровне российская история при активном участии отечественных и зарубежных «независимых историков» легко превращается в набор стереотипов, свободно тиражируемых современной массовой культурой без какого-либо контроля со стороны органов государственной власти и ученых.
Острая нехватка ясных критериев в оценке отечественной истории усугубляется доминированием в современной официальной исторической науке «прозападного» ценностного подхода и релятивизма, а также выраженной ангажированностью российских историков новой волны и использованием ими одномерной концепции «тоталитаризма», разработанной геополитическими противниками России в годы «холодной войны».
Следует особо отметить, что антироссийски настроенные западные структуры обоснованно избрали историческую сферу в качестве основной площадки для проведения своей деструктивной деятельности. Историческое сознание народа является одним из важнейших элементов национальной идентичности. В современной России, где действует конституционное ограничение на государственную идеологию, именно историческое сознание (коллективная память, мифы и героика) замещает ее функции и оказывает мощное консолидирующее воздействие на идейно, этнически и конфессионально разнородное российское общество.
Как указано выше, обострение общественной дискуссии о необходимости приведения преподавания российской истории в соответствие с национальными интересами обусловило необходимость проведения исследования указанной сферы отечественного образования и связанной с ней деятельности региональных органов власти на предмет выявления угроз национальной безопасности.
В результате был вскрыт комплекс специфических проблем, которые можно разделить на следующие основные группы:
— проблемы, связанные с организацией преподавания истории;
— проблемы, связанные с экспертизой, отбором и распространением учебных пособий;
— проблемы, связанные с содержанием учебных пособий.
Проблемы организации преподавания истории
В 2000-х годах началась реформа школьного образования, в результате которой произошло изменение самих подходов к образовательному процессу. Фактически было провозглашено формирование нового типа личности («человек-потребитель»), чьи ценности и мировоззрение существенно отличались от тех, которые культивировала советская, а прежде — классическая российская школа («человек-творец»).
Появились книги, исторические фильмы новинки, содержание которых иногда вызывает явные сомнения, а иногда принимается на веру как нечто истинное, хотя мы и не обладаем знаниями об положении дел, лишь доверяясь сценаристу и режиссеру картины.
История как учебный предмет, оказывающий решающее воздействие на формирование мировоззрения и самоидентификацию молодого поколения, стала объектом серии «образовательных экспериментов» сомнительного характера, продолжающихся и в настоящее время.
Ярким примером такого «эксперимента» с выраженными негативными последствиями является введение в общеобразовательной средней школе «концентрической системы» преподавания истории. Ее суть заключается в следующем: ученики должны освоить курсы истории отечества и всеобщей истории с древнейших времен до новейшего времени с 5 по 9 классы, а затем повторить их в 10 и 11 классах.
Введение «концентрической системы» преподавания истории сразу породило целый ряд проблем.
Во-первых, сложность и насыщенность информацией учебной программы. Много дат, имен исторических деятелей, фактов плохо усваиваются учащимися младшего и среднего возрастов. Это нередко приводит к неприязни к истории как к предмету, делая его, по свидетельству педагогов, одним из самых нелюбимых.
Во-вторых, в столь юном возрасте учащимся крайне затруднительно понять особенности исторического развития, связав воедино политические, экономические, религиозные и иные исторические факторы, что ведет к мозаичности общей исторической картины, неспособности установить взаимосвязь между отдельными событиями.
В-третьих, доминирование прозападных идеологем в гуманитарных науках, «зажимание» выработки собственных, национально ориентированных идеологических критериев и подходов фактически разрушили национальную историософию, убрав из образовательного процесса раздел об объективных закономерностях и духовно-нравственном смысле исторического процесса. Так, если раньше в младших и средних классах учитель, работая с историческими образами (героика, эмоциональные картины прежних событий), воспитывал в учащихся уважительное отношение к своей стране, ее истории и культуре, то в новой системе школьники просто вынуждены усваивать огромный поток информации, зазубривая даты и наукообразные выводы. При этом фактически не остается возможности осознать непрерывность и логику исторического процесса, оценить происходившее с позиции гражданина России.
В-четвертых, в 10–11 классах, когда ученики уже в состоянии воспринимать исторический материал на более высоком уровне, история превращается скорее в факультативный предмет, где количество подлежащих повторению тем превышает количество отведенных для этого часов (два урока в неделю). Например, на реформы Петра I отводится один час, столько же на Отечественную войну 1812 года. После введения ЕГЭ как единственной формы аттестации знаний учащихся преподавание истории во многих учебных заведениях свелось к зазубриванию «правильных ответов» на тестовые вопросы, что еще сильнее снизило уровень исторических знаний выпускников.
Указанные проблемы усугубляются тем, что экспериментаторская практика в сфере преподавания истории сочетается с целенаправленными и планомерными усилиями ряда иностранных и международных структур по оказанию влияния на мировоззрение российских педагогов-историков и корректировке учебных программ.
Одним из наиболее распространенных средств идеологической обработки российских педагогов являются международные программы повышения квалификации и обмена опытом, подразумевающие выезды на стажировку за рубеж и участие в различных форумах и семинарах. Лейтмотивом большинства из них является продвижение релятивистского тезиса об отсутствии объективного подхода к истории.
Педагогам-историкам настойчиво внушается, что история является не столько наукой, сколько набором мнений отдельных независимых исследователей о конкретных событиях и общественных процессах. Исходя из этого, преподавателям предлагается знакомить обучаемых не с системой исторических знаний, базирующихся на объективных фактах, а с набором мнений о том или ином событии. Характерным примером является продвижение рядом западных и российских «независимых» историков тезиса о том, что нацистская Германия напала на СССР превентивно, чтобы предотвратить готовящееся вторжение коммунистов в Европу. Следуя этой логике, ученик должен сам выбирать, какую точку зрения считать истиной.
В рамках указанной релятивистской парадигмы иностранные структуры пытаются продвигать среди российских педагогов-историков «альтернативные взгляды» на наиболее сложные исторические проблемы, с которыми впоследствии следует познакомить учеников. Большинство из них сводится к принижению исторических заслуг нашей страны в освобождении мира от нацизма, очернению российской истории, реабилитации коллаборационизма и национал-сепаратизма, осуждению «имперской, шовинистической политики России по отношению к угнетнным народам, населявшим Российскую империю и СССР».
С 2010 года Пермским краевым институтом повышения квалификации работников образования при финансовой поддержке американских спонсоров и различных ревизионистских центров (например, «Мемориал») реализуется программа «Формирование гражданственности на основе изучения ключевых проблем истории России XX века». При этом насаждаются тезисы об идентичности советского социализма и нацизма и необходимости «деятельного покаяния» российской нации за «века тоталитаризма и этнического террора».
На территории Калининградской области действуют сразу несколько германских проектов, ставящих своей целью продвижение среди учащихся идеологем о равной ответственности СССР и нацистской Германии за развязывание Второй мировой войны и наличии между ними союзнических отношений вплоть до 1941 года. Особый акцент делается на якобы оккупационной и террористической политике советского государства на западном направлении.
В приграничных субъектах Северо-Западного федерального округа Латвия и Эстония реализуют совместный проект «Трансграничный Е-архив» (Cross Boarder E-Archive), финансируемый в рамках международной программы развития приграничных регионов «Эстония-Латвия-Россия». Помимо создания электронного банка данных государственных архивов, проект подразумевает формирование социальной сети для историков, архивистов, библиотекарей и преподавателей, способной стать для прибалтов эффективным узконаправленным каналом антироссийской пропаганды, объектами которой будут лица, формирующие историческое сознание жителей приграничных территорий нашей страны.
Серьезную обеспокоенность вызывает ситуация, сложившаяся в сфере преподавания истории в национальных республиках в составе Российской Федерации.
Таким образом, историческая наука и преподавание истории в образовательных учреждениях, призванные формировать национальную идентичность, воспитывать патриотические чувства, в ряде национальных республик (Республика Адыгея, Республика Башкортостан, Республика Бурятия, Кабардино-Балкарская Республика, Карачаево-Черкесская Республика, Республика Марий Эл, Республика Северная Осетия — Алания, Республика Татарстан, Республика Тыва, Чеченская Республика) начинают инициировать противоположные процессы, стимулируя рост национал-сепаратистских настроений и бытовую русофобию.
Проблемы экспертизы, отбора и распространением учебных пособий
В настоящее время российские государственные школы имеют право самостоятельно выбирать учебники и пособия из федерального перечня учебников, рекомендованных Министерством образования и науки Российской Федерации для использования в образовательном процессе (далее — перечень). Перечень ежегодно корректируется, в него вносятся изданные учебные пособия, получившие положительное заключение предметных комиссий Российской академии наук или Российской академии образования.
Как представляется, в вышеописанной системе можно выделить разу несколько проблемных моментов:
Перечень утверждается приказом Минобрнауки России и действует на всей территории Российской Федерации, однако число рекомендованных учебных пособий (73 на 2012–2013 учебный год) и широта представленных в них позиций фактически позволяют педагогам преподавать историю нашей страны в зависимости от собственных политических и идейных предпочтений. Кроме того, учителя могут самостоятельно выбирать дополнительную литературу из представленной на рынке или предоставленной иностранными партнерами учебного заведения, которая нередко содержит псевдонаучные откровенно антироссийские интерпретации тех или иных исторических событий.
В ряде российских школ с этнокультурным компонентом образования сложилась практика, когда страна-партнѐр предоставляет образовательному учреждению учебные материалы исторического профиля, которые используются без согласования с уполномоченными органами государственной власти. Например, в школе № 1331 г. Москвы с грузинским этнокультурным компонентом образования наряду с российскими учебниками долгое время использовались учебные материалы по истории Грузии, в которых Россия предстает как агрессор, постоянно стремящийся оккупировать территорию этой страны. Внедрение в учебный процесс указанной идеологемы способствовало росту антироссийских настроений среди молодых представителей грузинской национальной общины.
Аналогичная практика на территории всей страны существует и в ряде школ с азербайджанским, казахским, польским, украинским, литовским и иными этнокультурными компонентами.
Такие факты неоднократно отмечались со стороны представителей американских, германских, израильских, китайских, нидерландских, французских, швейцарских и иных международных образовательных программ.
Имели место случаи, когда применяемые учебные материалы разрабатывались и издавались при спонсорской поддержке иностранных структур, известных своей антироссийской направленностью. Последние, таким образом, с легальных позиций продвигают в российское образовательное пространство деструктивные идеологемы, способствующие разрушению национальной идентичности.
Отдельной проблемой является использование в образовательных учреждениях национальных республик в составе Российской Федерации местных учебных пособий исторического профиля. Будучи рекомендованными к использованию в учебном процессе региональными органами образования, где, как уже было сказано, нередко доминируют националистически настроенные представители местного научного сообщества, они могут содержать тенденциозные оценки, например, вхождения данной территории в состав России. При этом данные оценки могут полностью расходиться с позицией, излагаемой в учебнике по истории России, также используемом данным учебным заведением, формируя у местных подростков регионалистские или антироссийские взгляды.
Таким образом, существующие системы экспертизы учебных пособий по истории и их выбора образовательными учреждениями не позволяют оградить учащихся от усвоения тенденциозной и нередко антироссийской интерпретации исторических событий, подаваемой учебной литературой в качестве истины.
Проблемы, связанные с содержанием учебных пособий
В ходе изучения наиболее востребованных учебных пособий по истории России, рекомендованных Министерством образования и науки Российской Федерации, органами образования субъектов Федерации для использования в образовательном процессе, а также дополнительных учебных материалов, предоставляемых в том числе иностранными структурами в рамках различных совместных образовательных программ, был выявлен ряд характерных мифов и идеологических клише, в них содержащихся. Большинство из них является идеологемами периода «холодной войны», а также современными идейно-смысловыми разработками, положенными в основу информационно-пропагандистских кампаний и акций, реализуемых на постсоветском пространстве геополитическими конкурентами нашей страны.
По тематикам их можно классифицировать следующим образом.
Выводы и рекомендации
В сложившейся ситуации сохраняется повышенный интерес различных социальных групп, а также иностранных структур к проблеме создания нового учебника истории нашей страны. Такая заинтересованность свидетельствует об одновременном наличии позитивных и негативных факторов, сопровождающих процесс создания такого учебника.
Современные проблемы отечественной истории
в русской периодике 2005 г.
В. Соловью национальная идея является в личине национализма ( “Рождение нации” — “Свободная мысль — ХХI”, № 6). Русский национализм видится ему как культурная система. Фундаментальной причиной понимаемого таким образом русского национализма выступает драматический морально-психологический кризис русского народа. Здесь важен не экономический или социальный, а именно психологический, ментальный план переживаемого события. Суть его, как указывает Соловей, в том, что впервые за последние пять столетий национального бытия русские ощутили себя слабым и неудачливым народом, у нас появилось тягостное чувство, что карты истории на этот раз легли для России неудачно. Это ощущение тем более драматично, что на протяжении последней полутысячи лет русские являли собой один из наиболее успешных народов мировой истории (автор находит этому достаточно веские доказательства). Апофеоза драма достигла тогда, когда на наших глазах и безо всякого сопротивления распалось величайшее государство — Советский Союз, который мы не без основания считали своей родиной. Миллионы людей в одночасье потеряли скромный достаток и были ввергнуты в нищету, а все, что составляло предмет национальной гордости, подверглось осмеянию и унижению. Распространилась повальная эпидемия самоуничижения: “мы пример всему миру, как не надо жить”. Все это усугублялось специфической культурной и идеологической политикой. СМИ агрессивно навязывали русским комплекс национальной неполноценности. Наша элита стремилась избавиться от русскости, как от чумы. Наиболее подходящей в этом случае оказалась стратегия национальной измены, и элита предала народ, отдав его в колониальное рабство. Народ выжил, преобразуя себя в исторически ранее не свойственных формах самоутверждения. Компенсаторную и защитную роль в психологическом и социокультурном организме народа сыграл национализм. От неуверенности и угрозы основам национального бытия защищает растущая русская ксенофобия, у которой оборонительная, защитная мотивация. Русские испытывают глубокое беспокойство от утверждения “чужаков” в коренной России и кардинально меняют свой взгляд на самих себя и окружающий мир. И хотя этнокультурное понимание русскости (почва) по-прежнему превалирует, общество все больше занимает “вопрос крови” (биологический принцип, паспортная графа). Однако этническую радикализацию Соловей считает лишь частью происходящих в России фундаментальных социокультурных и ценностных сдвигов. Меняется смысл национального бытия, происходит рождение новой русской традиции. Ее вектор и содержание не внушают автору гуманитарного оптимизма, поскольку эта традиция — неоварварская и связана с архаизацией менталитета общества.
Содиректор Центра новой социологии и изучения практической политики “Феникс” А.Тарасов видением национальной идеи явно шокирован: “Нашлась, родимая! “Национальная идея” оказалась ксенофобией” (“Досье на цензуру”, № 22). В статье с таким названием он описывает пропагандистскую кампанию, поддерживаемую федеральным правительством России, вдохновленную “установочным” идеологом этой кампании Г. Павловским. После событий в Беслане произошел массовый вброс (свыше 80 статей) различными СМИ в общественное сознание ксенофобских, черносотенных, имперских, националистических идей. Тарасов выделил 16 основных тем пропаганды, но сам остановился на презентации пяти наиболее важных. 1) Пропаганда великодержавности, империи и имперской идеи; русская нация — сверхнация. 2) Пропаганда профашистско-монархических (черносотенных) идей; пропаганда русификации; возрождение и реабилитация черносотенных мифов (революцию 1917 года-де организовал зарубежный еврейский капитал с целью разрушения православной Российской империи). 3) Пропаганда социальной ксенофобии: ненависть к “социальным низам” (народ — “хищный зверь”, ему нужна узда); к лицам наемного труда (в первую очередь к рабочим как главным затейникам массовых беспорядков); запугивание революцией; пропаганда ползучей фашизации. 4) Пропаганда идеи “создания русской нации” на основе ксенофобии и национализма (великодержавного шовинизма); признание этого “национальной идеей” России. 5) Провозглашение “врагами” мусульман; антимусульманская (и, в частности, античеченская) истерия; демонизация чеченцев.
Сотрудница аналитического отдела ТВЦ Л. Борусяк провела среди молодых москвичей социологическое исследование на предмет патриотизма и ксенофобии ( “Патриотизм и ксенофобия” — “Досье на цензуру”, № 22). Было опрошено две сотни столичных студентов и старшеклассников. Выяснилось, что в сознании молодых москвичей разделение на “своих” и “чужих” сложилось очень четко и определенно. Молодежь не хочет, чтобы в Москву приезжали этнические мигранты (в массовом сознании преимущественно кавказцы). На вопрос “чем их приезд угрожает столице?” чаще всего отвечали следующее: “русским становится страшно жить в родном городе” и “город становится грязным”. По поводу “грязи” высказано много экспрессивных суждений. Грязыми называют самих приезжих, грязными они делают наш город, грязными называют их отношение к москвичам, особенно к женщинам. Понятно, что “грязь” здесь надо понимать метафорически, как скверну, опасность, угрозу перерождения всего и вся. Приезжие считают Москву чужим городом и не хотят играть по тем правилам, которые предлагают им москвичи. Правда, в качестве платы за право появиться в столице им предлагают довольствоваться ролью рабов и изгоев. Когда они ведут себя по-иному, это вызывает у юных москвичей возмущение и недоумение: “они ведут себя не как гости, а как хозяева”; “для города это хорошо — дешевая рабочая сила, но они такие наглые — начинают чувствовать себя хозяевами”; “они стараются иметь власть, занимать высокие посты, ведут себя нагло”; “создается впечатление, что они считают себя, а не нас настоящими хозяевами”. Итак, “они” плохие, мы “хорошие”. Чем мы хороши? В ответ — весь набор стереотипов из классической литературы и современных СМИ (доброта, щедрость, дружелюбие, искренность, отзывчивость, гостеприимство) — и ничего из жизненного опыта. Интересно, что ни один не упомянул православную религиозность как характерную черту русских. Абсолютное большинство опрошенных считают себя вправе решать, кому жить в Москве, а кому нет. Половина опрошенных хочет избавиться от всех кавказцев, за ними следуют китайцы, негры, узбеки и цыгане. Однако лозунг “Россия — для русских” не вполне удовлетворяет молодых москвичей. Некоторые инородцы допустимы в разной степени. Но, конечно, менее всех — кавказцы. Интересно, что некоторым в равной степени ненавистны и американцы. Патриотизм понимается просто и незатейливо: как любовь к Родине и преданность ей. Большинство участников опроса негативно относятся к экстремистам типа скинхедов, но многие находят для них оправдание: “приезжие ведут себя так, что вызывают агрессивную ненависть”. Словом, приезжие сами виноваты в плохом отношении к ним москвичей. Поразмыслив над результатами опроса, Борусяк пришла к выводу, что правильная национальная идея в общественном сознании еще не созрела, а на благодатной почве патриотизма взросла ксенофобия, совершенно недопустимая в цивилизованном обществе.
А.Тарасов ( “Скинхеды в путинской России: новейшие тенденции” — “Досье на цензуру”, № 22) пишет о скинхедах-ксенофобах, живо откликающихся на националистскую пропаганду. Скинхеды в России представляют сейчас особую субкультуру, пришедшую с Запада, но продолжающую развиваться в соответствии с местными обстоятельствами. В крупных городах (Ростов-на-Дону, Пермь, Киров) происходит политизация скинхедов, слияние их с ультраправыми партиями. Движение скинхедов усложняется, и две тенденции представляются Тарасову особенно тревожными. Во-первых, изменяется отношение скин-сообщества к власти. В начале, при Ельцине, большинство скинхедов рассматривали себя как правую оппозицию (власти, режиму, правительству), исповедуя известные мифологемы (оккупация сионистским правительством, захват еврейским капиталом, колонизация неславянским элементом). В настоящее время скинхеды начали проявлять лояльность, прямо идентифицируя власть с Путиным. Правда, поддерживают они только отдельные элементы политики президента (типа “мочить чурок в сортире”). С их точки зрения, режим Путина движется в верном направлении, но слишком медленно и слишком зависим от “наследия Ельцина” или от евреев-олигархов. Особенно раздражает их министр внутренних дел Рашид Нургалиев. Более всего тревожит Тарасова вторая тенденция: взаимопроникновение скин-сообщества и молодежной криминальной среды (шпаны). До сих пор ни одна пришедшая с Запада молодежная субкультура (хиппи, панки) со шпаной не сливалась, да и та всегда отвергала все западное. Скинхеды оказались первой в России западной молодежной субкультурой, которая не вызвала инстинктивного отторжения у шпаны. Если тенденция их слияния сохранится, Тарасов опасается, что мы получим новую молодежную субкультуру, многочисленную и укорененную в традиционной среде. По мере взросления она будет заменять собой взрослую уголовную субкультуру, которой до последнего времени расистские установки были совершенно чужды. Опасения Тарасова усиливаются, если вспомнить об общей криминализации политического поля нашего государства.
Но вернемся к своим заботам.
Несмотря на бодрые заявления правительства о достижениях и прекрасных перспективах на будущее, у значительной части населения возникает ощущение, что где-то рядом нас ждут новые напасти. В. Бушев назвал свою статью “На пути к развилке” (“Свободная мысль — ХХI”, № 8). В представившейся ему картине социальное тело России разделено на множество частей. Вина за чудовищный раскол общества лежит на радикал-реформаторах и высшем чиновничестве, которые и знать не хотят о реальной жизни простых граждан. Страну позорит социальный налог, который, вопреки здравому смыслу и всем правилам цивилизации, обратно пропорционален доходам населения (богатые платят меньше, чем бедные). Возмутительна всеобщая безответственность. Оказывается, никто не несет ответственности за итоги многочисленных реформ, ничего, кроме бед, не принесших. Надежды широких масс на президента Путина уступают место постепенно нарастающему разочарованию. Успех массового протеста против монетизации льгот показал, что добиваться реальных благ можно только путем активного нажима на власть. Сама она генерировать новые идеи не может и не будет. Решающую роль в данный момент должен сыграть “интеллект нации”; производственная квалификация и образованность людей — вот основная опора нашего будущего. Но их невозможно реализовать в рамках существующих систем и организации экономики России. Необходима основополагающая программа, управляемая государством, что-то типа ГОЭЛРО. Руководству России пора перестать безучастно наблюдать за деиндустриализацией страны, проводящейся под видом перехода к постиндустриальному обществу. Необходима модернизация, основанная на мобилизации народных масс во имя достижения позитивных, значимых и — что особенно важно — понятных обществу и разделяемых им целей. А правительству, если оно действительно заботится об успехе реформ и благе народа, следовало бы начать с публичного заявления об отказе от всех своих привилегий и льгот. Оно же, увы, отказывает в льготах самым неимущим.
Профессор Экономической академии им. Плеханова А. Самсин угрозу революции умиряет утопией о нравственной экономике. Он считает, что хозяйственные отношения необходимо должным образом связать с началами добра. В статье “Философия хозяйства С.Н. Булгакова: постулаты и уроки” (“Свободная мысль — ХХI”, № 8) Самсин обращается к временам, когда еще никто не знал, как могут осуществиться благие намерения социализма в России. Булгаков полагал, что религиозные заповеди оказывают благотворное влияние на характер экономической жизни. Имелись в виду такие христианские ценности, как личная ответственность, идеалы подвижничества и аскетизма, честности и справедливости. Будучи приверженцем христианского социализма, Булгаков считал его путем практического осуществления солидарности и любви и был уверен, что христианство необходимо приводит к социализму, что гуманистические идеалы можно претворить в жизнь только путем активной духовной деятельности. Речь шла об осознанном совершенствовании государственных учреждений в соответствии с христианскими идеалами. Государство должно быть защитой фундаментальных прав и свобод человеческой личности. Божественное в человеческой личности раскрывается в творческих актах. Человек как Божие подобие призван к сотворчеству с Богом. Следствием такого сотворчества должно было стать внедрение в действительность христианских ценностей, активная христианизация мира земного. Самсин придерживается убеждения, что принципиальная значимость такого подхода к человеческой экзистенции окажется понятной и востребованной даже в наше время.
О. Хомяков надеется на мирную конвергенцию социализма и либерализма ( “Процесс трансформации либеральных ценностей в массовом сознании российского социума” — “Клио”, № 3). В истории России либерализм развивался “сверху” — монархия декларировала готовность ограничить собственное всевластие, и бюрократия насильно внедряла соответствующие правила. Однако укоренение демократических и либеральных ценностей не произошло до сих пор. Для россиян неприемлема апологетика чужой культуры и утверждение либеральных ценностей в качестве эталонных и безальтернативных. В западном либерализме плохо не только то, что он имеет мало точек соприкосновения с традиционной российской культурой, но и то, что он отжил свое даже в рамках западно-европейской цивилизации. Однако это не значит, что либерализм следует забыть, как дурной сон. Его надо совершенствовать, но в неоконсервативном ключе. Что такое классический либерализм? Ослабление государственного контроля в экономической сфере и утверждение принципа, согласно которому только экономическая свобода может быть источником гарантии свободы политической, социальной, нравственной, духовной. Продуктивно используя данную ему экономическую свободу, индивид на ее основе может и должен достигать социальных политических преимуществ. Но такое равенство представляет собой нечто иное, как равные для всех условия достижения экономического и политического неравенства. Глубинное противоречие либеральной доктрины в том, что, с одной стороны, утверждается необходимость создания свободных рыночных отношений, а с другой — признается, что неограниченный рынок сопровождается нищетой, разорением, социальной незащищенностью, анархией и потерей культурно-нравственных ориентиров. Возникает неизбежное обращение к социалистическим идеям. В настоящее время происходит схождение идей либерализма и социализма. То есть именно то, с чем совсем недавно рьяно боролись советские обществоведы. Сегодня Хомяков и сам усовершенствовал бы недоразвитый либерализм социализмом. По его мнению, в современной России вполне оправдан и своевременен режим либерализма с социалистическим лицом, который мог бы удовлетворить социальные потребности и социалистические привычки населения. Ведь для большинства россиян уравнительная справедливость есть центральный элемент нравственности. Короче говоря, до тех пор пока народ не получит действительного улучшения своего материального, а значит (по мнению автора) и духовного, положения, он не способен к восприятию каких бы то ни было конструктивных идей общественного развития (либерализма в том числе) — только бунт и революция. Благосостояние “здесь и сейчас”, а потом либеральные реформы.
А. Кулькина заботит интеллект нации. В статье “Наука и образование в опасности” (“Свободная мысль — ХХI”, № 8) он утверждает: “Угроза исходит от невежества правительства”. Кулькин уверен, что нами управляют дилетанты. И ответом на действия власти, по его мнению, должна стать объединенная борьба, направленная на замену такого правительства правительством профессионалов. Только такое правительство сумеет грамотно определить цели и механизмы, необходимые для подъема эффективной экономики, основанной на новейших наукоемких технологиях. У государства при нынешнем политическом режиме (демократия и рынок) есть достаточно много мощных рычагов, ибо оно все еще выступает как:
— законодатель, устанавливающий правовые основы функционирования научно-технической сферы;
— один из основных источников финансирования научных исследований и разработок;
— массовый потребитель новой технической продукции, военной и гражданской;
— крупнейший субъект научно-технической деятельности (государственный сектор исследований);
— координатор совместных действий всех секторов науки;
— политическая сила, способная определить отношение общества к проблемам развития науки.
Что же касается российского сообщества ученых, то оно пока не смогло проявить себя в качестве политической силы. Но вполне достаточно и того, что оно располагает научными центрами, экспертами, разработками, программами, то есть всем необходимым для прорыва и обеспечения экономического роста и долгосрочного устойчивого развития. Все дело в том, чтобы у правительства хватило ума к ученым обратиться.
Л. Преснякова публикует результаты социологических исследований, подводящие итоги приватизации ( “Экономические реформы глазами россиян” — “Отечественные записки”, № 1). Как показывают опросы, для значительной части российского населения слово “приватизация” имеет сугубо отрицательное значение (воровство, афера века, грабеж средь бела дня, “прихватизация” и т.п.). Преснякова выделяет несколько причин такого неприятия. Первая и главная: уход государства из сферы собственности, отмена им своих патерналистских обязательств перед гражданами, уклонение от ответственности за их благополучие. Вторая причина: сомнение в легитимности методов разгосударствления собственности или попросту нарушение всяких законов (так думают больше половины опрошенных). Третья причина негативного отношения к приватизации: сомнение в ее экономической эффективности. Сегодня половина респондентов считают, что необходимо пересмотреть итоги приватизации, треть считает это недопустимым, остальные затрудняются ответить. Причем недопустимым пересмотр итогов приватизации считают не потому, что “нельзя менять законы”, а потому, что ничего хорошего из этого все равно не получится: “еще раз обманут”. Люди не верят в способность государства провести пересмотр “по справедливости”. Многие убеждены в том, что власть “играет” на стороне крупного бизнеса, а он заведомо “нечестен” (69%). По России сегодня 49% респондентов относит себя к категории людей, не приспособившихся к современным условиям жизни (“неадаптированные пессимисты”). Тех, кто нашел свое место в жизни, но не рассчитывает улучшить своего положения в ближайшие два-три года, — треть (“адаптированные пессимисты”) и почти столько же тех, кто уверен в своих силах и возможностях улучшить свое положение (“оптимисты”).
Н. Зоркая рассматривает проблему в ее динамике: “Приватизация и частная собственность в общественном мнении в 1990 — 2000-е годы” (“Отечественные записки”, № 1). Первоначальная массовая поддержка приватизации объясняется традиционным упованием на власть, которая пообещала “лучшую жизнь”. У большинства населения сохранилась стойкая привычка жить и действовать в условиях распределительной системы. Зоркая называет это патерналистским сознанием. В таком сознании коренится не только надежда на государство, но и постоянное ожидание обмана, недоверие и страх по отношению к институтам власти и силам, ее олицетворяющим. Именно эти особенности массового сознания россиян определили их отношение к переменам, в том числе к приватизации и введению института частной собственности. Особую роль в закреплении негативных оценок сыграла лживая риторика реформаторов, провозгласивших ваучерную приватизацию “народной” формой участия граждан в дележе государственного имущества. Крах ваучера и, как следствие, отрицательное отношение к приватизации Зоркая объясняет отсутствием у населения реального опыта, навыков в обращении с ценными бумагами: люди не понимают, что капитал — это не просто богатство, что собственность неотделима от сложнейшей системы экономических, социальных и правовых отношений и т.д. Да, соглашается Зоркая, основная масса россиян сильно пострадала от реформ; да, все большее число людей воспринимают приватизацию как незаконное присвоение народного добра горсткой лиц, приближенных к власти. И все же СМИ должны были внушить позитивный, аналитический и просветительский вариант восприятия реформ. Пожалуй, только приватизация жилья, несмотря на все трудности, имела более или менее реальную поддержку населения. Хотя и до сих пор для большинства характерно узкое обывательское понимание частной собственности как личного имущества. Едва ли в полной мере осознается, что владение частной собственностью (жильем) превращает обывателя в полноценного субъекта социальных и правовых отношений с дальнейшими перспективами ответственности существования в гражданском обществе. Мнение о незаконной приватизации 1990-х годов и ее губительных последствиях для государства и народа существенно укрепилось при президенте Путине. Приспособление большей части населения к переменам происходит по типу так называемой понижающей адаптации, когда основным психологическим ресурсом и ценностной мотивацией выступает традиционное российское терпение. Зоркая считает его маскировкой слабости, потерянности, неверия в собственные силы. В результате значительная часть населения ощущает себя вытесненной “на обочину жизни” в экономическом, правовом, гражданском смысле и вместе с тем полностью зависимой от того, что происходит “наверху”. Появляется раздраженное и мстительное ожидание “социального реванша”, парадоксальным образом сочетающееся с полным отсутствием надежд на восстановление “социальной справедливости”.
А. Горянин рассматривает собственность как феномен истории России ( “Русское богатство” — “Отечественные записки”, № 6). Его совершенно не удовлетворяют идеи Р. Пайпса, которые положили в основу своих концепций многие нынешние российские историки или те, кто об истории берется судить. Мол де, царская Россия была вотчинным государством, а стало быть, недемократическим по своей сути, поскольку не знала полноценной собственности. Монарх-собственник не терпел других собственников — не потому, что был плохой, а в силу необходимости все новых территориальных захватов, которые (как и удержание ранее захваченных территорий) требовали сосредоточения ресурсов бедной страны под единым началом и максимального их напряжения. К этому добавляется знакомый набор штампов: “дураки”, “дороги”, отсутствие “законоправия” и личных свобод — и вообще русским чужд собственнический инстинкт и торговый дух, отвратительна коммерция, негоция, спекуляция и прочие нетрудовые доходы, нам-де гадок золотой телец. И Макс Вебер, дескать, это давно уже разобъяснил. Горянин, ссылаясь на исторические документы, доказывает несправедливость этого позорного заблуждения. Россия изначально возникла на торговых путях (“из варяг — в греки”, к сарацинам, хазарам, персам и т.д.) как торговое государство и оставалась им вплоть до 1917 года. Богатство ее знати восхищало иноземцев, а достаток простолюдинов иных даже и возмущал. Кому-то казалось, что “никуда негоже, чтобы ничтожный писец ходил в одинаковом платье со знатным боярином… а люди низшего сословия подбивают соболями целые шапки и целые шубы… а что можно выдумать нелепее того, что даже черные люди и крестьяне носят рубахи, шитые золотом и жемчугом? …Такого безобразия нет нигде в Европе”. Опровергая расхожее заблуждение, что-де “до новейшего времени в России практически не было коммерческого кредита и банковского дела”, Горянин приводит сведения о наличии с конца XVII века немалого числа “земских изб”, монетных контор, банков и прочих кредитных учреждений, которые принимали вклады, выплачивали проценты, переводили деньги, имели депозитарии, учитывали векселя, обменивали валюты и творили прочие чудеса современной коммерции. Именно русская оборотистость позволила российскому бизнесу в 1990-х возродиться из праха и стать на ноги. Нынешние СМИ пытаются убедить нас, что жизнь ужасна. Тем не менее большинство жителей страны, ставших благодаря приватизации собственниками квартир, дач, приусадебных и садовых участков, ни за что не согласились бы на новое отчуждение всего этого в пользу так называемого народа. Поразительные изменения российского общества за последние 15 лет не осознаны ни властью, ни самим обществом. Это дает возможность записным “экспертам” как заведенным талдычить, что правительство в России единственный европеец, что модернизация отторгается массами и все остается без перемен, потому что Россия-де сохранила традиционное общество с укорененными архаичными кодами, табу, матрицами, архетипами и проч. в том же духе. Горянин, напротив, уверен (и находит подтверждения этому в социологических исследованиях), что система ценностей исторической России мало-помалу воскресает. Модернизация блокируется не менталитетом населения, а российской элитой, не готовой и не способной управлять свободными людьми. Стремясь компенсировать эту неспособность, она реанимирует старые мифы о русском народе.
Вспоминая 60-летие Великой Победы, социолог Б. Дубин пишет “О политическом употреблении символов” (“Критическая масса”, № 2). Если верить социологическим опросам, большинство наших соотечественников высоко оценило праздник и назвало его событием “для всего народа”. Дубин пишет, что для нынешней власти это событие послужило компенсацией символической бедности сегодняшней политики. В праздновании юбилея прорисовывается единственный, но важнейший символический контур — контур “государственничества и державности”. Воображаемое целое — народной массы и власти, прошлого и настоящего — скреплено здесь мифологизированным представлением о героической войне и Великой Победе. Никакого другого столь же общего и столь же позитивного символа России за последние десятилетия выработано не было. Символ Победы конструирует в коллективном сознании ощущение некоего общественного единства и социального порядка. Функция этого символа — не только воображаемая интеграция социального целого в настоящем, но и воссоединение с прошлым через разрыв, который был внесен как бы извне (“волюнтаристами”, “реформаторами” — словом, “чуждыми силами”). На разных этапах советской и постсоветской истории символ этот функционировал по-разному. В идентичности (коллективном самоопределении) сталинской эпохи объединялись собственно мобилизационные, мессианско-утопические компоненты со стабилизационными и исторически-державными (согласно этой версии, война как последний героический эпизод в истории советского мессианства спасла мир для народов всей планеты). Для брежневского периода характерно примирение со всем советским ценой устранения в нем тревожных моментов (политических репрессий, антропологической катастрофы, исторической вины), а также отказ от мессианства и утопизма в пользу идеи благополучия, явившегося результатом Победы. В путинский период преобладает защитно-компенсаторная симуляция прошлого, задача которой — не вызвать активность масс, а, напротив, сохранить и увековечить их пассивность. Отсюда упор на визуальную символику власти и созерцательно-отстраненное, зрительское отношение масс к церемониалам власти. Образ Победы в такой версии, указывает Дубин, заслонил для населения России и реальность войны, и возможность ее осмысления. А символизация Победы сводится, по сути, к реставрации архаичных структур коллективного сознания и продвигает нынешнее общество к наиболее примитивным, еще домодерным, состояниям и формам — к высокому и безальтернативному воображаемому единству “всех и каждого”.
Как отражается описанное состояние библиотек на читателях? Как это связано с сегодняшними требованиями образованного сословия (слово “интеллигенция”, привычного в таком контексте, авторы не употребляют)? Советский период существования библиотек породил особый тип интеллектуала. Доступ к большей части иностранной, да и отечественной литературы по социальной и гуманитарной проблематике сопровождался такими условиями, которые не допускали ее свободного осмысления. Двоемыслие интеллектуалов, точно знающих, что можно, а что нельзя упоминать в своих текстах, привело к исчезновению интеллектуальной честности и цинизму. Короче говоря, организация библиотек на всех уровнях воспроизводила через систему фильтров и ограничений специфический тип массовой “образованщины” (научной, литературной и журналистской). Эта специфическая интеллектуальная прослойка в советских и постсоветских условиях занималась символическим самоопределением и дистацировалась от “чужих”. Чужими были, с одной стороны, непонимающая власть, с другой — “серая масса”. По отношению к тому и другому важно было обозначить пространство “собственной вненаходимости”. Подобная символическая конструкция собственной роли стала воспроизводиться представителями образованного сообщества в самых разных формах. В любой ситуации публичного пространства “свои” опознавали друг друга и “чужих”. В пору гласности механическое воспроизводство старых текстов сам- и тамиздата не сопровождалось никакой критической рефлексией. Открывшаяся литература, прежде обреченная на уничтожение и замалчивание, не породила у российского образованного сословия вопросов к самим себе, не стала источником не мыслимого прежде экзистенциального опыта, стимулом к новым представлениям о мире, обществе и человеке. Центральной проблемой интеллектуального сообщества было и остается не самостоятельное познание, производство новых смысловых перспектив, а прежняя символическая идентификация, определение “своих” и “чужих” в сложившемся социальном пространстве. Такая примитивность социального воображения упрощает, снижает, искажает образ “чужого” и даже внушает к нему отвращение. А это, в свою очередь, порождает невротические страхи, фантомные боли. Между “мы” и “они” вырастает зримая граница, проявляющаяся либо в неуместном преувеличении ушедшего и былого, либо в навязчивой утрированности карикатур и пародий. Так возникают не конструктивные идеи и концепции, а воспроизводится поза “непринадлежности”. Гудкову и Дубину как социологам ясно, что подобные “кружковые” формы самоидентификации не в состоянии взять на себя задачу поддержания и воспроизводства культурного многообразия, от которой освободили себя государственные институции. Общественные библиотеки не сложились, поскольку так и не возникло “общество”, т.е. сложная структура представления различных интересов и ценностей со множеством равнозначных друг другу партнеров. А вместо него по-прежнему существует советский народ с “домодерной” идеей государства, которое в сознании российского обывателя отождествляется с теми, в чьей власти сегодня принуждать к повиновению. Здесь нет ни трансцендентного, ни метафизического, ни социального, ни даже правового понимания государственной власти. Это слепое, чисто пассивное отношение к государству в том смысле, что силовые линии воздействия направлены только сверху вниз. Влияния массы населения на государство даже и не предусматривается. Поскольку подобное государство экспроприировало всю сферу высокого и идеального (коллективную солидарность, справедливость, “культуру души”, культуру общества), уделом субъективного сознания в России становится состояние всеобщей скуки, бессилия, постепенно вырождающихся в тупое равнодушие и цинизм. Отдавая общие дела государственным ведомствам, образованное сословие соглашается с фундаментальнейшим принципом конституирования холуйского общества “сверху вниз”, когда власть подбирает удобных для себя ученых, академиков, писателей, киношных и эстрадных артистов, публичных деятелей и других “идеологов”. Возникает стойкий эффект “конвенционального цинизма”, или жлобства, как нормы человеческого понимания и взаимодействия.