дача лансере в павловске

Павловск

97 материалов по 31 объекту, 1 639 фотографий

Вы можете следить за всеми новыми публикациями по любой стране или городу с помощью лент материалов в своей личной странице, а также с помощью RSS-подписки.
Подробнее

Воспользуйтесь этим кодом, чтобы вставить ссылку на это направление в текст путевой заметки, совета, записи блога или сообщения форума на Турбине.
Подробнее

В этот список попадают авторы, набравшие наибольший рейтинг за материалы о Павловске.

Добавьте пользователя в друзья, если вы хотите следить за его новыми материалами, статусами и сообщениями на форумах. Если же вы просто хотите сохранить данные пользователя, чтобы не искать его заново в будущем — добавьте его в свои контакты.

Прогулки по Павловску

Сейчас бывшее дворцовое имение Павловск входит административно в Пушкинский район С-Петербурга. Теперь от ж.д. платформы Купчино до Павловска можно доехать на электричке за 20 минут. А когда-то поездка в Царское Село и уж, тем более, в Павловск занимала у русского императорского двора до двух суток.
Павловск отделяет от города Пушкина Витебская железная дорога.

Это не тот вокзал, где давал концерты И.Штраус. Тот не сохранился, — на его месте в Павловском парке памятный камень.

Обелиск в честь основания Павловска

Выходы ордовикского известняка на реке Поповке

Трельяжная лестница в парке Мариенталь

церковь Марии Магдалины

церковь Николая Чудотворца

Дом Офицерского собрания

дом купчихи Пытниковой

церковь Спаса Преображения

Ферма Марии Федоровны

Нажатием кнопки вы поблагодарите автора и повысите его рейтинг.

Воспользуйтесь этим кодом, чтобы вставить ссылку на этот материал в текст путевой заметки, совета, записи блога или сообщения форума на Турбине.
Подробнее

Источник

Глава 32

ЛЕТО 1875 ГОДА В ПАВЛОВСКЕ

Лето 1875 года мы провели в Павловске, но познакомился я с Павловском за несколько месяцев до нашего переезда туда на дачу, и нельзя сказать, чтобы это первое знакомство произвело на меня приятное впечатление. Напротив, я сохранил об этом пребывании в Павловске, длившемся всего один вечер и одну ночь, очень жуткое воспоминание, и, курьезнее всего, что какая-то тень, брошенная на Павловск тогда, когда мне не исполнилось еще пяти лет, оставалась лежать на нем и впоследствии, несмотря на мои частые посещения Павловска, на жизнь там целыми месяцами на даче, несмотря, наконец, на всё мое художественное увлечение этим чарующим местом.

Но всё вышло совсем иначе. Проснувшись еще до солнца, я к беспредельному своему ужасу увидал в окне две, слабо выделявшиеся на фоне еле брезжившей зари фигуры. На головах у них были каски; сами они не двигались, но очевидно они только и ожидали подходящего момента, чтобы ринуться в комнату.

Столь поразившая меня дача г-на Шторха и стала lia первых порах главной приманкой моих прогулок по Павловску. Туда, к мосту, с которого открывался вид на это подобие замка, я и тянул свою бонну, очень мне полюбившуюся Лину, и оттуда подолгу я любовался и замком, и его необычайным гербом. Лишь после всяких уговоров Лине удалось меня затащить и в другие места, в Павловский парк и ко дворцу. Там приманкой для меня явился памятник Павлу I, стоящий в центре овальной площади перед фасадом дворца, в те годы принадлежавшего великому князю Константину Николаевичу (Эта превосходная, необычайно характерная статуя, является повторением той работы Витали, которая с 1851 года украшает замковый двор Гатчины.). Странное дело, но свою притягательную силу этот монумент оказал через много-много лет и на моего старшего внука «Татана» Черкесова, когда ему было еще не полных два года. К этой статуе, которую он сам, неизвестно почему прозвал «дядей Павлом», он требовал, чтобы его подвозили в колясочке, а подъехав, он сползал на землю и тогда начиналась курьезная церемония. Малыш раза три обходил вокруг постамента, отвешивая поклоны и что-то бормоча себе под нос. Случай этот я предлагаю вниманию людей, интересующихся особенно загадочными проявлениями атавизма.

Нужно, впрочем признать, что этот памятник имеет действительно в себе, помимо своих художественных достоинств, и какую-то особую притягательность. Гордо занеся голову в огромной треугольной шляпе, вычурно, по-балетному, расставив ноги в тяжелых ботфортах, отнеся в сторону правую руку, которой он опирается на трость, безумец-государь представлен как бы присутствующим на смотру своих гренадеров.

Подойдя к памятнику в Павловске, я принимался его разглядывать со всех сторон, всматриваясь в ноздри вздернутого носа, любуясь сказочно огромными сапогами, треугольной шляпой, одетой набекрень и длинной шпагой, выглядывавшей из-под подстегнутых фалд.

Разумеется, в 1875 году меня, пятилетнего, такие «исторические» мысли не посещали. Напротив, как и всякого другого ребенка, меня в Павловске особенно манили два места: Розовый Павильон и Сетка. То были сборные пункты дачной детворы, хотя как раз Павильон роз находился на довольно далеком расстоянии от нашего жилища и туда иначе, как пешком, нельзя было добраться. Я часто таскал туда покорную Лину, а по воскресеньям и самого папочку.

Приманкой в Розовом павильоне служил мне вовсе не самый тот милый «помещичий домик», на фасаде которого написано по-французски: «Pavillon des Roses», и не тот садик, в котором погибало несколько чахлых розовых кустов, а служили приманкой детские игральные приспособления, стоящие здесь с самых дней Марии Федоровны. Можно было крутиться, сидя на деревянных лошадках, можно было катать шары на кегельбане, можно было до одури качаться на разного рода качелях, и тут же возвышалась катальная горка, с которой скатывались на специальных салазках или же просто садясь на гладкую наклонную плоскость.

Сеткой называлась другая Павловская забава. Она была устроена поблизости с дворцом в боскете специально отведенном под «морские» упражнения детей великого князя, генерал-адмирала русского флота, Константина Николаевича. Состояла Сетка из мачты, с ее канатными лесенками и реями, и из туго натянутой под ней канатной сетки. Можно было без риска увечий производить всякие эволюции на реях и на лесенках, так как в случае падения эта сетка вас подхватывала. Масса более взрослых мальчишек (все одетые в матросские рубахи) с утра до ночи взбегали здесь по лесенкам и проделывали, под наблюдением двух всегда при Сетке дежуривших матросов, всякие акробатические номера. Мы же, «малыши и карапузы», мальчики и девочки, довольствовались тем, что топтались по сетке, куда мамаши, няньки, гувернантки или те же дежурные матросы нас подсаживали. До сих пор я помню то насладительное ощущение, которое испытываешь, топчась по зыбкой, поддающейся и снова вздымающейся под ногами дырявой поверхности. Наслаждение это было столь острым, что когда наступал момент идти домой, то раздавался рев. Плакали все мои сверстники, но громче всех плакал я.

И как чудесно, по всем правилам школы Давида и Шебуева, он это исполнил! Лист аршинной бумаги был положен на полу в гостиной нашей дачи и разграфлен бледными квадратиками, на которые и наносился абрис, согласно с предварительным эскизом. Мне была затем поручена (из чистого баловства) раскраска желтым гумигутом лучей, шедших от головы бога, что я, с чрезвычайной аккуратностью и удачно исполнил. Какова же была моя гордость, когда я увидал на месте вставленного нашего Аполлона! Каким он мне показался прекрасным и грандиозным.

«Вокзал» являлся для постоянных (взрослых) обитателей Павловска главным сборным пунктом, своего рода клубом на открытом воздухе. Сюда же по вечерам, отчасти для слушания музыки, а более для того, чтобы хорошо покушать в славившемся вокзальном ресторане, приезжала масса петербуржцев, которые самим Павловском и его буколической красотой не интересовались вовсе. Была впоследствии и у меня полоса, когда я сделался завсегдатаем Павловских концертов, перебравшихся к тому времени в специально для того построенное закрытое помещение. Но это мое увлечение Павловским вокзалом относится к иной эпохе, к моим студенческим годам, тогда как в детские годы «вокзал» и его округа были для меня местом скорее ненавистным. Трудно себе представить ту скуку, которую я испытывал, когда бонне удавалось меня затащить туда, и я был вынужден топтаться на солнцепеке по пыльному песку дорожек или смирно сидеть на скамейке, тем временем, как Лина предавалась болтовне с какой-либо знакомой бонной или гувернанткой. Мы и в Петербурге иногда совершали подобные посещения увеселительного сада, что находился при доме Демидовых, но там, на открытой сцене, я мог по крайней мере смотреть, как клоуны или акробаты готовили свои номера (Демидов Сад или, как его называли тогда, «Демидрон» выходил на Офицерскую. В построенном на его территории театре впоследствии помещалась антреприза Неметти, а позже театр В. Ф. Коммиссаржевской, но в 1870 годах Демидов Сад был только увеселительным садом, в котором были две открытые сцены и разные нехитрые развлечения, вроде стрельбища, карусели и кегельбана. Вход в этот сад в утренние часы был свободен для детей и нянек.).

А здесь, в Павловске, среди дня приходилось слушать настраивание инструментов или же репетицию непонятной, трудно усваиваемой и беспрестанно прерывавшейся дирижером симфонической музыки. Это было убийственно скучно!

То был сам Иоганн Штраус. Божество всей Европы (об Америке тогда меньше думали), диктатор придворных и светских балов, покоритель мириада дамских и девичьих сердец. Тут в это летнее утро выдался случай поглядеть на него и послушать его во время репетиции на даровщинку (за вход на вокзал ничего не взималось), да еще и без тесноты и давки, которая получалась вечером, когда «на Штрауса» ожидались экстренные, битком набитые поезда. Но какое было мне тогда дело до Штрауса? Разве только, что я смог затем похвастать, что собственными глазами видел этого знаменитого человека, портреты которого были даже мне известны.

Знаменитые же его вальсы я тогда терпеть не мог, и это было даже первое во мне определенное выражение какой-то музыкальной идиосинкразии. Хоть я еще самого слова пошлость не знал, однако пошлость я ощущал очень остро и мне именно пошловатый дух этой музыки был не по нутру. Позже я изменил свое отношение к автору «Die blaue Donau» так же, как я изменил и отношение к авторам «La fille de madame Angot» и «La belle Helene». Я достаточно для того «развратился». Но пока я еще был «неиспорчен», я эту, типичную для своего времени музыку терпеть не мог: она даже вызывала во мне странное чувство, похожее на тошноту. Видно, я уже тогда «не шел с веком». Мне, например, ненавистны были такие причуды моды, особенно мужской, как прическа a la Capoule, растопыренные у шеи воротнички, плоские круглые шляпы и штаны книзу раструбом; в дамском наряде мне ужасно не нравились высоко взбитые на спине массы материи, кружев и лент и низко свисавшие на спину шиньоны.

Наше павловское лето 1875 г. кончилось для меня довольно печально. Заразившись от детей дворника, я заболел скарлатиной. И нужно же было так случиться, что болезнь обнаружилась как раз накануне того дня, когда «дядя Чарльз Хис» пригласил меня к себе на дачу (стоило дорогу перейти, чтобы оказаться у него), принять участие в играх его высочайших воспитанников, любивших приезжать к нему и играть в его саду в солдаты! Для того даже была устроена палатка-землянка, а при палатке стояла настоящая полосатая будка со столбом для колокола.

Первые дни болезни я лежал в сильном жару и в довольно приятном полузабытье, но временами меня вдруг схватывало желание выскочить и пройти в соседние комнаты. Чтобы удержать меня под одеялом, мне сулили новые картинки, новые игрушки, и тогда мое возбуждение сменялось ожиданием этих подарков. Под вечер я мучительно вслушивался в шумы, окружавшие дачу, стараясь уловить стук колес извозчика, на котором возвращался с вокзала папочка. Вот я слышу, как хлопнула калитка, по ступенькам крыльца подымаются папины знакомые шаги, он уже в дверях и обращается ко мне с обычными ласкательными словами на своем, специально для излияния чувств созданном, «тарабарском наречии». Меня однако вид его самого не трогает, а я стараюсь разглядеть, что у него в руках.

Вот я уже в вагоне, вот замелькали ели парка, а среди них белый павильон Музыкального Зала: потянулись поля, огороды, промелькнули станции Царского Села и Средней Рогатки, справа проплыла роща со многими надгробиями (там были похоронены жертвы первой в России железнодорожной катастрофы), слева, при замедленном ходе, появилась эффектная Егерская церковь. Мы снова в Петербурге. При выходе с вокзала в толкотне меня чуть было не потеряли, но снова нашли и посадили в карету.

Источник

dharma_ser

Сергей Выжевский

Так с чем же была связана перепланировка, а затем и «презентация» дачи? Ответ дают опять-таки камер-фурьерские журналы. 1793 год, действительно, становится рекордным по числу ее посещений.
В конце 1792 года в Россию приехали две баденских принцессы. Одна из них приняла православие под именем Елизавета Алексеевна и стала невестой Александра Павловича. Летом 1793 года она переезжает вместе с Русским двором в Царское Село. Первое ее свидание с Александровой дачей состоялось 4 июня: «В субботу, во 2-м часу, Ея Высочество Великая Княжна Елисавета Алексеевна изволила иметь выход с составляющими свиту дамами и кавалерами в каретах на дачу к Его Высочеству Великому Князю Александру Павловичу в Александрову к обеденному столу, где изволили за обеденным столом кушать. После стола изволили быть в Павловском у Его Высочества Великого Князя Павла Петровича и Великой Княгини Марии Фёдоровны, в саду прогуливаться несколько времени и благоволили отсутствовать на дачу же в Александрову, где изволили несколько времени прогуливаться в саду и отсутствовали в село Царское в пребывающие Свои покои. ».
В этой поездке Александра сопровождал брат Константин. 18 июня в субботу все происходило как прежде. Был обед, но не было повторной прогулки. Зато присутствовала сестра Елизаветы Алексеевны принцесса Баденская Фридерика. Третье посещение состоялось 30 июля, в субботу, незадолго до отъезда на родину Фридерики, которой, вероятно, понравилось развлечение: «Сегодня, Их Императорские Высочества Государь Великий Князь Александр Павлович и обрученная Его Невеста Государыня Великая Княжна Елизавета Алексеевна, Государь Великий Князь Константин Павлович и Ея Светлость Принцесса Баденская со свитою дежурных Своих фрейлин и кавалеров изволили иметь обеденное кушанье в Александровой даче. ».
11 августа мимо Александровы проехала Екатерина, 13-го с дачей попрощались на этот год Александр и Елизавета, переехавшие в тот же день в Петербург, где вовсю шла подготовка к свадьбе.
Своеобразную презентацию дачи летом 1793 года подтверждает еще один источник. В РНБ хранится экземпляр подносной поэмы, в заголовке которой значится: «ПРИОБРЕТЕННОЙ РАЙ ЕГО ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЫСОЧЕСТВУ ГОСУДАРЮ ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ ПАВЛУ ПЕТРОВИЧУ. Торжество на 29 Июня 1793 года в прекрасном Селе Павловском. С подобающим высокопочитанием приносит верноподданный Иван Розов». Стихи еще более безыскусны, чем у Джунковского, но в их конце неожиданно обнаруживаем:

Единой Холм дух услаждает!
Где вновь созижденной зрим Храм,
Вызбытке Флора истощает;
Сосвитою, и ПАВЕЛ там.
Наследник мудраго закона,
Присудствуют, Цари, Помона,
Там АЛЕКСАНДР и КОНСТАНТИН!
Краса! Герою, Героине,
То племя в честь ЕКАТЕРИНЕ;
Их божество, как дщерь, так сын [16].

Источник

Москвич

Московская династия: Лансере

Лансере — знаменитый художественный клан, где что ни член, то скульптор, архитектор или живописец. Взять хотя бы Зинаиду Серебрякову, урожденную Лансере, или Евгения Лансере, автора майолики в метро «Комсомольская».

Узор жизни и судьбы представителей этого большого семейства весьма прихотлив. Пытаемся в нем разобраться с Екатериной Евгеньевной Лансере, членом Международного художественного фонда, членом-основателем Фонда Зинаиды Серебряковой, и ее сыном, искусствоведом Павлом Павлиновым, доцентом кафедры теории и истории искусств МГАХИ им. В. И. Сурикова.

Расскажите о первом Лансере, от которого пошла ваша семейная ветвь.

Екатерина Лансере: По одной из легенд, майор французской армии Поль Лансере в 1812 году был ранен при Бородино и попал в русский плен. Влюбился в балтийскую немку, баронессу Ольгу Карловну фон Таубе, и остался в России. С французского фамилия Лансере переводится как «копье».

Людвиг Александр Лансере с женой Элеонорой Яхимовской

Павел Павлинов: Сын Поля, Людвиг Александр (1815–1869), инженер путей сообщения, служил полицмейстером судоходства на реке Цне в Тамбовской губернии. Именно в тех краях он встретил полячку Элеонору Антоновну Яхимовскую, которая стала его женой. В метрической книге была оставлена запись: «Благородный господин Людвиг Павлов сын Лансере, юноша тридцати лет, с госпожою Элеонорой Антоновой, дочерью Яхимовского, девицей двадцати лет, обоих римско-католического исповедания… законным браком сочетал и торжественно благословил в присутствии достойных свидетелей… »

12 августа 1848 года у супругов родился сын Евгений.

Это ваш прадед, Екатерина Евгеньевна?

Е. Л.: Да, мой прадед, скульптор. Родился Евгений Александрович Лансере в Моршанске близ Тамбова, затем вся семья переехала в Петербург. Евгений Александрович окончил юридический факультет Петербургского университета, успел поработать переводчиком в Министерстве финансов, но именно с него началась династия художников Лансере. С ранних лет главным интересом прадеда стали лошади и все с ними связанное. Еще 11-летним Евгений Лансере сделал свою первую восковую «тройку», которая была подарена наследнику престола, будущему императору Александру III.

Он изучал технику ваяния, посещал мастерские скульпторов, в том числе анималиста Николая Ивановича Либериха, Петра Карловича Клодта, работал с натуры. И, надо сказать, довольно скоро добился успеха, стал признанным мастером кабинетной скульптуры, одним из лучших анималистов второй половины XIX века. Пожалуй, самые знаменитые работы Евгения Александровича Лансере — «Прощание казака с казачкой» и «Ловля дикой лошади».

П. П.: Кстати, Евгений Александрович очень любил путешествовать. Первым в семье он заинтересовался Востоком. Побывал даже в Алжире. Сразу после окончания университета Лансере отправился на Кавказ. Под влиянием увлечения этой культурой начал даже носить кавказскую одежду, чем немало удивил семейство Бенуа, когда пришел свататься к дочери архитектора Николая Бенуа, Екатерине.

Ее брат Александр Бенуа вспоминал потом: «Однажды среди наших гостей я заприметил новое лицо — молодого человека с заостренной бородкой, одетого совсем не так, как другие — в кафтан без пуговиц и в шаровары. На ногах у него были мягкие черкесские сапоги, а на голове странная кавказская шапочка. Уже одно это было поразительно, но еще поразительнее было то, что являлся этот молодой человек всегда верхом на казацкой лошади».

Позволю себе напомнить, что клан Бенуа происходил так же, как и Лансере, от французских эмигрантов. Но в России Бенуа оказались несколько раньше. Кондитер Луи-Жан Бенуа покинул родину в 1794 году. При дворе Павла I он служил царским метрдотелем и женился, кстати, тоже на немке, фрейлен Гроппе. Как Евгений Лансере познакомился с Екатериной Бенуа?

П. П.: Бенуа были, как известно, художественной семьей. Екатерина Николаевна Бенуа (1850–1933) посещала Императорскую Академию художеств в Петербурге как вольнослушатель, занималась под руководством Павла Чистякова. С Лансере она познакомилась в рисовальных классах. Их роман начался в 1874 году. Екатерина Николаевна продолжала работать как акварелист, но появление детей мало оставляло времени для творчества.

На фотографии Екатерина Николаевна в окружении шестерых детей.

П. П.: Да: Евгений, Николай, Софья, Екатерина, Мария и младшая, Зинаида, ставшая выдающимся живописцем Зинаидой Серебряковой. Она родилась в имении Нескучное Белгородского уезда Курской губернии, где семейство жило тихой сельской жизнью, пока в 1886 году от туберкулеза не умер отец, скульптор Евгений Александрович Лансере.

Евгений Александрович Лансере, Екатерина Николаевна Бенуа (Лансере) с детьми: Евгением, Николаем, Зинаидой, Софьей, Екатериной и Марией

Е. Л.: Мы с Павлом в 1990-е годы ездили в Нескучное и нашли приблизительно место, где Евгений Александрович мог бы быть похоронен. Известно, что могила находилась близ храма, но ни усадьба, ни храм не сохранились. Большевики все уничтожили в Нескучном. Мы поставили крест и пригласили священника. Есть фотография.

Овдовев, Екатерина Николаевна осталась жить в имении?

Е. Л.: Она сочла лучшим покинуть Нескучное и уехать с детьми в Петербург, к своим родителям, главному архитектору Петергофского дворцового правления Николаю Леонтьевичу Бенуа и его супруге Камилле Альбертовне Кавос. Екатерина с детьми поселилась в доме у Николы Морского. Кстати, в семье сохранился огромный резной сундук, с которым из Италии в Россию приехал еще один наш предок, Кавос.

Ваш дед, Евгений Евгеньевич Лансере (1875–1946), известный художник, член «Мира искусства», академик Императорской Академии художеств. Расскажите немного о его ранних годах. Где он учился?

Е. Л.: Воспитывался Евгений Евгеньевич в петербургском доме своего деда, в Павловске, на дачах в Кушелевке и Мартышкино. Выбор профессии сомнений у него не вызывал: «Прежде всего — быть отличным художником».

Первым художественным авторитетом Евгения Лансере стал его дядя Александр Бенуа, Шура, который был старше на пять лет. Авторитет ощущается даже по текстам дневниковых записей деда тех лет (они опубликованы в трех томах издательством «Искусство — XXI век». — «Москвич Mag»). Учился он во 2-й классической гимназии в Петербурге, рисовальной школе Общества поощрения художеств. Профессиональное образование Евгений Лансере по совету все того же Шуры Бенуа получал в парижских частных академиях Ф. Коларосси и В. Жюлиана, студиях живописца Жан-Поля Лорана и иллюстратора Жан-Жозефа Бенжамен-Констана. В 1896 году Евгений писал из Парижа: «Неделя сменяется неделей, натурщик натурщиком, надежда за надеждой, проект за проектом. А каковы окажутся следы всего этого? … Вообще, я работаю с восторгом, и совершенно счастлив, и доволен Парижем, Академией… ».

Вернувшийся в конце 1890-х годов в Петербург Лансере оказывается вовлеченным в деятельность художественного объединения «Мир искусства», много работает с книжной графикой, участвует в создании сатирического журнала «Адская почта», занимается фарфором и стеклом.

И женился Евгений Евгеньевич Лансере, судя по фотографии, на очень красивой женщине.

Е. Л.: Моей бабушке, Ольге Константиновне, урожденной Арцыбушевой, посвящал стихи поэт Георгий Чулков. Есть несколько ее портретов кисти Серебряковой. Самый знаменитый, очевидно, тот, где Ольга Арцыбушева заплетает свои длинные черные волосы в косу. Известно, что бабушка родилась в Абрамцево. Ее мать Мария Ивановна Лахтина приходилась двоюродной сестрой предпринимателю и хозяину усадьбы Абрамцево Савве Ивановичу Мамонтову. Ее отец — Константин Дмитриевич Арцыбушев, курский дворянин, инженер-путеец и компаньон Мамонтова по строительству Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги.

Кстати, Мамонтов и Арцыбушев основали Мытищинский машиностроительный завод, сегодня известный как «Метровагонмаш».

Ольга Константиновна Лансере (Арцыбушева) и Евгений Евгеньевич Лансере, 1904

Арцыбушев был большим любителем искусства, коллекционером. За некоторую меланхоличность друзья называли его «Черным принцем». Михаил Врубель писал портреты Константина Дмитриевича и Марии Ивановны, которые сейчас хранятся в Третьяковской галерее. Художник подолгу жил в доме у Арцыбушевых у Земляного Вала в первой половине 1890-х годов. По некоторым сведениям, Евгений Лансере познакомился с Ольгой Арцыбушевой тоже в Абрамцево.

Когда они поженились?

Е. Л.: В 1904 году. И совершили свадебное путешествие на Кавказ и в Крым. Такую же поездку в свое время предпринимали родители моего деда.

Через три дня после венчания, 7 июля, Евгений Евгеньевич и Ольга Константиновна остановились в «Гранд-отеле» Г. И. Бурдули во Владикавказе, а 11 июля по Военно-Грузинской дороге отправились в Тифлис, где поселились в гостинице «Лондон» у Сухого моста. Далее на пути в Крым у молодоженов лежали Сухум и Гагры.

Тут я бы осведомилась у Павла, автора замечательной книги «Евгений Лансере. Кавказ», о причинах симпатии художника к этому региону.

П. П.: Интерес к изучению дальних стран и народов у Евгения Евгеньевича, конечно, шел от отца. Он сам это подтверждал: «Я от отца получил несколько черт (только как наследственность), о которых тут и хочу упомянуть: интерес к исканию верного бытового жеста, движения; интерес к этнографической характеристике своих персонажей и, наконец, влечение к Кавказу».

По совету Александра Бенуа Евгений Лансере читал книги побывавшего на Кавказе в 1830-е годы путешественника Фредерика Дюбуа де Монпере и Александра Дюма. Следующее путешествие на Северный Кавказ художник осуществляет в 1912 году, на лошади преодолев около шестисот километров по горам, побывал в Чечне, на территориях современной Северной Осетии, Ингушетии, Дагестана, Азербайджана и Грузии. Поводом для той поездки стал заказ на иллюстрации к повести Льва Толстого «Хаджи-Мурат» для издательства «Товарищество Р. Голике и А. Вильборг».

Эта работа сделала имя Евгения Лансере по-настоящему известным. К слову, в 1912 году художник получил звание академика Императорской Академии художеств.

К этому моменту, как я понимаю, академик Лансере уже успевает стать отцом большого семейства.

Е. Л.: В 1907 году рождается мой папа, Евгений Евгеньевич Лансере (младший), а в 1909-м — его сестра Наталья. Папа на всю жизнь запомнил случай, как однажды, когда ему было лет семь-восемь, во время прогулки с няней он повстречал императора Николая II. И папа не снял картуз. Тогда ему этот картуз сзади сшибла няня.

Ольга Константиновна Лансере (Арцыбушева) с детьми, Евгением и Натальей

Лансере жили в Петербурге?

Е. Л.: В Петербурге и в усадьбе. Родители бабушки Арцыбушевы владели имением Усть-Крестище в Курской губернии, сравнительно недалеко от Нескучного. Там же, в Усть-Крестище, бабушка получила землю в приданое. На ней в 1910 году был построен дом по проекту брата Евгения Евгеньевича, архитектора Николая Лансере, выпускника Академии художеств.

Евгений Евгеньевич Лансере (1875–1946) получил известность не только как иллюстратор, но и как художник-монументалист.

П. П.: В декоративной росписи Лансере попробовал себя в 1906 году. Прадед создал панно в «Большой Московской гостинице» С. С. Корзинкина на Воскресенской площади (ныне площадь Революции). Через год он оформил Café de France, спроектированное в Петербурге архитектором Александром Таманяном, приходившимся свойственником Бенуа, потом интерьер особняка Тарасова на Спиридоновке, дома Носовых на Введенской площади.

В 1916 году Щусев, начавший строить Казанский вокзал на Каланчевской площади, обернувшийся, как известно, долгостроем, к его живописному оформлению привлек весь свет тогдашнего изобразительного искусства — Александра Бенуа, Мстислава Добужинского, Николая Рериха, Бориса Кустодиева и Зинаиду Серебрякову. Евгению Лансере досталась роспись плафона зала ожидания I и II классов с темой композиции «Россия соединяет Европу и Азию». В центре плафона в барочном картуше и нагромождении облаков должна была парить фигура царицы, символизирующей Россию. С одной стороны от нее в окружении античных богов на быке восседала Европа, с другой — азиатская богиня на драконе. Первая мировая война и революция прервали строительство Казанского вокзала. Лансере вернется к этой работе уже после 1932 года.

Где революция застала семью Лансере?

П. П.: 1916-й и первую половину 1917 года в основном семья провела в усадьбе Усть-Крестище. Евгений Евгеньевич писал холсты для зала заседаний правления Московско-Казанской железной дороги. В октябре-ноябре 1917 года участились грабежи и поджоги в имениях Курской области. Наступали тревожные времена. Оставаться в Усть-Крестище было уже опасно.

Социалист Магомет Хизроев, знакомый Лансере по Кавказу, ставший продовольственным комиссаром в правительстве Горской республики, предложил переехать к нему в Дагестан. 19 ноября 1917 года Евгений Евгеньевич и Ольга Константиновна с детьми выехали в Курск и с пересадкой в Ростове-на-Дону добрались до Грозного.

Революция разлучила членов большой семьи Лансере. Обычная для России история.

Е. Л.: Сестра моего деда Зинаида Серебрякова до ноября 1919 года жила в Нескучном, пока усадьбу не сожгли крестьяне. Ее сестра Екатерина умерла от туберкулеза. Еще двум сестрам, Марии и Софье, удалось эмигрировать через Харбин в Европу.

Серебрякова ведь тоже уехала в Париж.

Е. Л.: В 1924 году. В Петербурге, уже тогда Ленинграде, в уплотненной квартире у Николы Морского осталась мать Екатерина Николаевна, которая умерла в 1933 году от голода. Остался в России и брат деда, Николай Лансере.

Расскажите о его жизни.

Е. Л.: Дед очень любил младшего брата. Они были просто не разлей вода.

П. П.: Николай Евгеньевич Лансере — замечательный архитектор, художник, член объединения «Мир искусства», профессиональный путь начинал в мастерской своего дяди Леонтия Бенуа.

В 1929 году, когда объявили международный конкурс на проект памятника Христофору Колумбу в Сан-Доминго, Николай Лансере принял в нем участие и, получив денежный приз, решил отправить его сестре в Париж, чем были крайне недовольны наши власти. Они рассчитывали, что архитектор отдаст все государству. Лансере как французского шпиона приговорили к высшей мере наказания, которую заменили на десять лет лагерей, а в действительности отправили в архитектурную «шарашку» в структуре технического отдела Наркомата внутренних дел. Лансере и еще несколько архитекторов проектировали секретные объекты, в том числе Большой дом на Литейном проспекте, здание управления НКВД, правительственные дачи на Каменном острове, гараж ОГПУ. В 1935 году он был досрочно освобожден. В 1938-м последовал второй арест. На этот раз Лансере отправили по этапу в Котлас Архангельской области и далее — в Воркутлаг.

Екатерина Николаевна Лансере с сыновьями Евгением и Николаем в Петербурге

Е. Л.: Николай Евгеньевич был женат на Елене Казимировне Подсендковской, она была зубным врачом. У них было двое детей, Алексей и Наталья.

Алексей Николаевич рассказывал, как им с сестрой довелось повидать отца в последний раз. Они знали, что будет пересылка, и пошли на вокзал, к поезду. Бегут вдоль вагонов и никак не могут найти отца. Вдруг слышат тихий шепелявый голос: «Алеш-ша!» Смотрят, в окне совершенно чужой человек, с выбитыми зубами, худющий…

Погиб Николай Лансере в 1942 году в Саратовской тюрьме. 19 ноября 1942-го Евгений Лансере записал в дневнике: «Что всех интересует, будут ли после войны перемены; большинство [думает], что нет, будет хуже в случае победы. Я обычно один надеюсь на эволюцию и спуск на тормозах».

Сколько лет Евгений Лансере прожил на Кавказе с тех пор, как покинул Усть-Крестище?

П. П.: Почти семнадцать. Сначала Лансере обосновались в тогдашней столице Дагестана Темир-Хан-Шуре, нынешнем Буйнакске. Жизнь сводилась к выживанию. Евгений Евгеньевич работал, в том числе преподавал рисунок в женской гимназии, но работать приходилось не только ему — Ольга Константиновна шила заготовки для мужской и женской обуви. На рынке их продавала домработница Матрена — Мотя, крестьянка, приехавшая с ними из имения и прожившая в семье Лансере до кончины.

В Дагестане тем временем становилось неспокойно. В 1918 году случился националистический переворот. Прадед перевез семью в аул в семи километрах от Темир-Хан-Шуры. В мае 1919 года город заняла Добровольческая армия Деникина. В августе Евгению Евгеньевичу удалось уехать в Ростов-на-Дону, где тогда находится брат Николай, а оттуда на три дня он отправился в усадьбу Нескучное, где повидался с матерью и сестрой Зинаидой.

Вскоре прадед вернулся. Забрав жену и детей, он перебрался в Ростов-на-Дону и поступил на работу в отдел пропаганды при правительстве Деникина.

Удивительно, что советская власть потом не припомнила ему сотрудничество с Белой армией.

П. П.: Кажется, Евгений Евгеньевич работал в отделе пропаганды не на постоянной основе, без оформления документов. В Ростове в это время сложился удивительный художественный круг беженцев: писатель Мариэтта Шагинян, архитектор Андрей Оль, художники Иван Билибин, Мартирос Сарьян, который и приютил Лансере у себя в доме на Большой Софийской улице. Евгений Евгеньевич преподавал в художественной школе имени М. А. Врубеля и совместно с поэтом-символистом Соколовым выпускал ежемесячный журнал «Орфей».

Вскоре к Ростову-на-Дону стала приближаться Красная армия, которую прадед ждать не планировал. Отправив жену и детей в Кисловодск, в марте 1920 года в Новороссийске он сел на пароход, шедший в грузинский порт Поти. В Тифлисе он активно включился в художественную жизнь.

Семья все же с ним воссоединилась?

П. П.: Ольга Константиновна приехала с детьми в Тифлис в сентябре. Они сняли комнату в районе Сололаки, вели более чем скромный образ жизни, считали каждую копейку. Любая проданная работа помогала выживать, но картины покупались редко.

В Грузии Лансере стал одним из первых профессоров рисования и живописи в Академии художеств, затем деканом живописного факультета.

Тем временем в Москве Щусев вернулся к строительству Казанского вокзала и вызвал Лансере продолжить работу над росписью панно. Советам нужны были кадры, нужна была пропаганда, а соответственно, художники-монументалисты. Щусев очень ценил Лансере.

Далее последуют государственные заказы на оформление гостиницы «Москва», станции метро «Комсомольская», в аванзале которой Евгений Лансере создал многофигурный майоликовый диптих «Метростроевцы» и «Проходка шахты».

Это работа, за которую Евгений Евгеньевич удостоился Сталинской премии?

П. П.: Да, в 1943 году. Когда прадед расписывал гостиницу «Москва», заканчивая работу, он спускался с лесов, отправлялся на Лубянку ходатайствовать за брата, писать письма главному прокурору СССР. Тщетно.

Е. Л.: Хорошо помню, как в детстве по пути в «Детский мир» мы с бабушкой Ольгой Константиновной проходили мимо КГБ. Она просто останавливалась, тихо говорила «тьфу» и шла дальше. Баба Оля четко знала правила жизни.

Из Тифлиса Лансере приехали в Москву и поселились в доме в Милютинском переулке, где мы с вами сейчас находимся?

Е. Л.: Не сразу. 28 января 1934 года Евгений Евгеньевич, будучи в Москве, передал через Академию архитектуры прошение о квартире секретарю ЦИК СССР А. С. Енукидзе и первому секретарю Московского горкома ВКП(б) Л. М. Кагановичу. Поиском подходящей квартиры для жизни семьи и для мастерской занималась дочь Евгения Евгеньевича, Наталья, моя тетя, тоже архитектор. Эта профессия, как и профессия художника, занимает в нашей семье важное место.

Выпускницу Архитектурного института в Тифлисе, тетю направили в Москву. Наталья Евгеньевна работала в Мосгипротрансе, в бригаде главного архитектора проекта Георгия Ипполитовича Волошинова, за которого, кстати, и вышла замуж.

Подходящее жилище нашлось в Милютинском?

Е. Л.: Тогда, кстати, это была улица Мархлевского. Наш дом был построен в мотивах готики в 1914 году архитектором Валентином Евгеньевичем Дубовским для акционерного общества «Феттер и Гинкель». Уже в начале 1930-х здание достроил другой архитектор, Александр Калмыков. К слову, через сто лет, в 2014 году, департамент культурного наследия присвоил дому и квартире художника Лансере статус объекта культурного наследия регионального значения. К сожалению, в доме до сих пор не проведен капитальный ремонт. С 1971 года висит мемориальная доска, посвященная деду.

Лансере дали квартиру на пятом этаже. 137 квадратных метров, четыре большие комнаты и кухня, потолки — 4,2 метра, дубовый паркет.

Евгений Евгеньевич Лансере-старший с детьми Евгением и Натальей

П. П.: 7 июня 1934 года Евгений Евгеньевич сообщил сыну в письме: «Милый Женя! Вот пишу тебе из нашей новой квартиры… Представь себе — в центре, в тихом асфальтированном переулке — четыре комнаты! Одна метров 35 — моя мастерская, другая, немного меньше — столовая, две малые — наша спальня и твоя… Повсюду огромные окна, вид на крыши, северо-запад. Центральное отопление. Газовая плита… Дал эту квартиру Моссовет, так это с моей службой в Академии архитектуры не связано. Тоже плюс». И тут же от руки нарисовал план квартиры и карту местности. Правда, в дневнике записал:«… Оля ужасно огорчена, что мы не одни в квартире — общая ванна, кухня, клозет… ». Но уже в декабре поставили елку и праздновали Рождество.

Большая квартира!

Е. Л.: Квартиру дали большую, но при этом она была коммунальной. С соседом, музыкантом из Большого театра Яшей, отношения складывались непростые.

Наш дом всегда был набит людьми. Дед, большую часть жизни ощутивший на себе тяжесть переездов, радушно всех принимал и даже давал приют. В 1960-е годы к нам попросился пожить Дмитрий Иванович Мейснер, белый эмигрант, в прошлом секретарь министра Временного правительства Павла Милюкова. Он приехал из Праги, решив умереть на родине.

Я освободила свою комнату, где Мейснер прожил несколько лет. Потом ему дали квартиру в Коломенском, где он спокойно прожил еще несколько лет, занимаясь писанием книги мемуаров «Миражи и действительность». А в кухне у нас свой век доживала та самая Матрена, Мотя, крестьянка из Усть-Крестища.

Павел, вы застали своего деда Евгения Евгеньевича Лансере-младшего. Каким вы его запомнили?

П. П.: В этой квартире родился и я. Деда помню хорошо. Мы много гуляли вместе. Ходили на Почтамт, который находится рядом. Вместе читали и много беседовали. Мне было одиннадцать, когда он скончался.

Дед учился в трех институтах, но не все окончил. Начинал в 1925 году на архитектурном факультете Академии художеств Грузии. В автобиографии он писал: «Не в ВКП(б), ни в ВЛКСМ не состоял». Со второго курса дед перешел на электромеханический факультет Политехнического института Грузии, где проучился с 1927 по 1931 год.

Увлекся электрикой?

П. П.: У Евгения Евгеньевича изначально были задатки инженера, с детства он интересовался механикой, техническими вещами. Так, на протяжении всей жизни имел два основных направления — архитектурно-художественное и математико-механическое. Творческое и техническое. Но диплом Политехнического института дед почему-то не получил, вероятно, оставляя себе возможность приобретения еще одного образования. В 1931 году из Тифлиса он отправился в Ленинград, где работал инженером-электриком Гидроэлектропроекта, в то время строившего Свирскую ГЭС, Волховстрой.

В апреле 1936 года дед поступил на работу во 2-ю архитектурную мастерскую Моссовета, возглавляемую Алексеем Щусевым, участвовал в проектах, имевших отношение к Академпроекту. И все же в нем победил архитектор. В 1938-м по рекомендации мастерской Щусева деда приняли экстерном в МАРХИ.

Институтом тогда руководил Иван Жолтовский, чьим учеником Евгений Евгеньевич Лансере-младший считал себя в большей степени. Ему импонировало направление Жолтовского с упором на классику и итальянский Ренессанс, что дед и продемонстрировал в дипломном проекте в 1946-м. Это был проект музея 800-летия Москвы, один из лучших дипломов того года. На берегу Москвы-реки должно было быть построено огромное здание в стиле классицизма, немного похожее на Дворец Дожей в Венеции. После войны Евгений Евгеньевич работал в «Гипрогоре», восстанавливал города, много ездил по стране. Многие дома и кварталы современных Новокузнецка и Волгограда построены по его проектам.

Евгений Евгеньевич Лансере-старший умер в 1946 году.

П. П.: Да, не успев завершить работу над панно «Победа» на Казанском вокзале. Ее завершил сын.

В послевоенные годы Евгений Евгеньевич Лансере-младший отошел от архитектуры. Его последний проект — павильон «Шелководство» на ВДНХ. Как главный художник павильона дед выполнил эскизы интерьера, включая скульптурное оформление, фризы, живописные композиции потолка, витражи, настенные панно. К сожалению, все это было утрачено несколько лет назад при реконструкции. Также им были сделаны росписи Ярославского и Курского вокзалов, которые были заменены в 1960–1970-е годы.

Евгений Евгеньевич Лансере-младший, Светлана Лансере

Хочу также напомнить, что в 1945 году вместе с отцом Евгений Евгеньевич Лансере-младший участвовал в оформлении балета «Барышня-крестьянка» в филиале Большого театра. В 1949 году он был художником оперы «Спящая красавица» там же, в Большом. С конца 1940-х годов дед уже работал больше как художник книги. Он оформил свыше сорока изданий, в том числе монографию о Баженове, выпущенную издательством Академии архитектуры СССР. У деда был особенный характер. Женился он, когда ему было уже за сорок.

О! Видимо, и не собирался…

Е. Л.: И не скрывал этого, но любовь. Мама, Светлана Дмитриевна Иванова-Якунина, на 17 лет его моложе. Она происходила из дворянской семьи. Ее мать, моя бабушка Лидия Ивановна Якунина — дочь коллежского советника Ивана Галактионовича Якунина, служившего в 60-м пехотном Замосцком полку. Она получила великолепное образование, посещала курсы при факультете литературы и общественных наук университета Женевы, училась на историко-философском факультете Московских высших женских курсов. Затем бабушка окончила Императорский Московский Археологический институт им. Императора Николая II. В советское время, в 1934 году, Лидия Якунина была назначена заведующей отделом ткани в Историческом музее, где и проработала до кончины.

Ваша мама Светлана Дмитриевна также получила историческое образование?

Е. Л.: Да, вместе с сестрой Людмилой (они были близнецы) они учились на историческом факультете МГУ. Этот факультет окончила и я. Мой брат Евгений Евгеньевич — сочетание имени и отчества, уже принятое в нашей семье, — учился на худграфе Педагогического института.

Сергей Павлинов, Екатерина Лансере, Светлана Лансере и ее внуки, Павел и Ольга Павлиновы

А ваши дети?

Е. Л.: Дочь Ольга Павлинова выбрала отделение урбанистики географического факультета, а сын Павел Павлинов стал искусствоведом, также окончил МГУ и Московский государственный академический художественный институт им. В. И. Сурикова, где сейчас руководит кафедрой истории искусства.

П. П.: На мой интерес к искусствознанию повлиял не только дед Евгений Евгеньевич, но и бабушка Светлана Дмитриевна. Она много занималась семейным наследием, огромным архивом. Благодаря ей я впервые понял, что такое искусствоведческая атрибуция.

Источник