дача катаева в переделкино
Дача катаева в переделкино
Последние 20 лет Катаев жил в Переделкине, наезжая в Москву только по редакторским делам, и, как сам говорил, никогда не оставаясь ночевать в московской квартире.
Михаил Ардов в книге «Вокруг Ордынки» пишет:
«А теперь несколько слов о том самом загородном доме, где Валентин Петрович прожил долгие годы. До войны, когда только появился в Переделкине писательский поселок, Катаеву там дача не досталась. А среди тех, кто получил от Литфонда загородные дома, был И. Г. Эренбург. Он, как помним, подолгу жил во Франции, и Катаев, воспользовавшись отсутствием Ильи Григорьевича, вселился в его дачу. Тут надобно отдать должное Эренбургу — человек очень умный и осторожный, он не стал поднимать скандала, а на собственные деньги построил себе загородный дом подальше от Переделкина — в Новом Иерусалиме.»
А.Нилин в книге «Станця Переделкино поверх заборов»замечательно написал:
«Мне всегда казалось, что любой пейзаж в прозе Катаева пропущен через тот переделкинский пейзаж, что видел он каждый день из окна своего кабинета. И случайно ли “Алмазный мой венец”, где вся жизнь писателя, вся молодость, не в Переделкине проведенная, завершается видом острых силуэтов черных елок на берегу Самаринского пруда, если ничего не путаю (а если и путаю, то все равно, как упорствовал Пастернак, “с ошибкой не расстанусь”).
Я думаю, что и прожил бы он дольше, не начнись у него на даче ремонт — и Катаев был вынут из привычного пейзажа.
В этом пейзаже ничего не могло стать помехой для его работы — все происходившее вокруг него оказывалось, как теперь сказали бы, в теме».
120-летие Валентина Катаева
Интервью с дочерью писателя
На этой даче в Переделкине Катаев прожил большую часть жизни. Фото: Лев Лобов
Дочь Валентина Катаева: «За идею романа «Двенадцать стульев» папа попросил Ильфа и Петрова с первого же гонорара купить ему золотой портсигар»
Ольга СМЕТАНСКАЯ, «ФАКТЫ»
Сто двадцать лет назад в Одессе родился известный писатель, автор произведений «Белеет парус одинокий», «Сын полка», «Алмазный мой венец» и многих других
В сокровищницу мировой литературы Валентин Катаев вошел бы уже потому, что именно он подарил Илье Ильфу и своему родному младшему брату Евгению Петрову идею романа «Двенадцать стульев». Блистательного литератора Катаева, творчество которого многим знакомо со школьной скамьи, также называли устроителем судеб писателей. Уехав из Одессы в Москву в 1922 году, Валентин Петрович увлек за собой Евгения Петрова, Илью Ильфа, Юрия Олешу Исаака Бабеля и помог им обустроиться на новом месте — все они какое-то время работали в железнодорожной газете «Гудок». О том, что станет писателем, Валентин Катаев решил уже в детстве. И сама его судьба столь необычна, что могла бы послужить основой для увлекательного романа. О своем знаменитом отце «ФАКТАМ» рассказала дочь Валентина Катаева журналист Евгения Катаева.
— Евгения Валентиновна, какой день рождения отца вам особенно запомнился?
— Папа не любил официальных празднований юбилеев, никогда их громко не отмечал. Исключением стало 80-летие, когда в Союзе писателей его уговорили это сделать. Папу поздравляли коллеги, друзья. Обычно же свой день рождения он праздновал дома в семейном кругу. За столом собирались родители, моя семья, семья брата Павла, обязательно приходила вдова Евгения Петрова с сыновьями (сын Петр стал кинооператором, снимал «Семнадцать мгновений весны»). Хорошо запомнилось и папино семидесятилетие, потому что мне пришлось принимать гостей. Мама лежала в то время в больнице, а гости все равно пришли. Дом в Переделкино гудел с утра до поздней ночи.
— Чем же угощали гостей?
— Были домашние пироги и другие вкусности. Готовили я и помощница по дому. Но папе уже не все можно было есть — он болел. А в молодости очень любил меренги (безе), которые попробовал в доме у Ивана Бунина. Когда знаменитого писателя не стало и папа с мамой приехали к его вдове Вере Николаевне в Париж, она угощала их этим десертом, запомнив, что Валентин Петрович его обожает. Родители в Париже бывали часто, почти каждый год. Папа очень любил этот город. Мама тоже — она ведь там родилась.
— Когда ваш отец, отпраздновав 89-летие, неожиданно оказался в больнице с инсультом, медперсонал вспоминал, что Валентин Петрович попросил принести ему его любимый цитрусовый парфюм марки Christian Dior.
— Да-да, подаренный ему в день рождения. Но не подумайте, что папа был пижоном. Нет, это не так. Он был эстетом. К примеру, в Переделкино у него под окном благоухали розы. Изысканные сорта папе присылали из Никитского ботанического сада.
— Валентин Петрович родился с двумя макушками. Расценивал это как знак судьбы?
— Считалось, что это на счастье.
— Однако в детстве вашему папе пришлось пережить страшную трагедию. В шесть лет он потерял маму.
— Папиному младшему брату Жене было в то время всего четыре месяца.
— Нельзя без слез читать, как Валентин Катаев вспоминал маму-волшебницу, которая укладывала его спать. Однажды, придя с прогулки, он побежал в ее комнату, чтобы поделиться с ней впечатлениями и вдруг вспомнил, что ее. нет. А жена Валентина Петровича Эстер рассказывала, как уже немолодой он иногда запирался в комнате и плакал, вспоминая маму.
— Все это так. Ранней весной во время прогулки у моря Евгения Ивановна простудилась. Случилось воспаление легких, отек. Спасти ее не удалось. Дедушка, преподаватель епархиального училища, сам воспитывал сыновей. Больше он так и не женился. Помогала ему в воспитании сестра его жены Елизавета Ивановна.
— В семье выросло два известных писателя, хотя в роду, как понимаю, литераторов не было?
— Нет. Однако бабушка, дочь генерала Бачея из Полтавской губернии, отличалась талантами, увлекалась музыкой. Дедушка тоже был человеком образованным. Все это не могло не повлиять.
— Валентин Петрович рассказывал вам, как в 1910 году со своим отцом они отправились в путешествие в Италию, плыли через Турцию и Грецию?
— В Италии они увидели много интересного. Папин отец копил на поездку деньги. Он считал очень важным, чтобы сыновья увидели мир. Это была первая поездка детей за границу. А вообще, папе удалось посмотреть много стран. В своих интервью он неоднократно говорил, что за последние лет тридцать своей жизни ни разу не ночевал в Москве. Возвращаясь домой из Нью-Йорка, Лондона, Парижа, сразу отправлялся на дачу в Переделкино. Хотя в Москве у нас была квартира в знаменитом доме в Лаврушинском переулке, где жили многие известные люди.
— Какая же страна была самой экзотической в списке тех, где он побывал?
— Сенегал. Папа был ассоциированным членом Гонкуровской академии. Его пригласил в Сенегал президент этой африканской страны, который являлся поэтом и членом Гонкуровского комитета. Одно из заседаний он устроил в своем государстве. Прислал за писателями в Париж самолет. В Сенегале их роскошно принимали. Из этой страны отец привез мне и маме золотые колье ручной работы, которые купил на местном рынке.
— Но вернемся в то время, когда Валентин Катаев был девятилетним мальчиком и начал писать свои первые произведения.
— Взяв тетрадку, он сразу ее озаглавил «Роман» и начал сочинять. А спустя время написать первый рассказ заставил и брата — запер его в комнате и ушел. Дядя Женя возмущался, однако написал, после чего папа отнес рассказ в издательство и попросил его напечатать и заплатить автору гонорар. Когда же Евгений стал писать всерьез, взял себе псевдоним Петров, чтобы не возникало путаницы.
— Известно, что идею романа «Двенадцать стульев» Ильфу и Петрову подарил Валентин Катаев, пообещав потом пройтись по тексту рукой мастера. В своей книге «Алмазный мой венец» он писал: «Сейчас я вам, синьоры, расскажу, каким образом появился на свет этот роман. Прочитав где-то сплетню, что автор „Трех мушкетеров“ писал свои многочисленные романы не один, а нанимал нескольких талантливых литературных подельщиков, воплощавших его замыслы на бумаге, я решил однажды тоже сделаться чем-то вроде Дюма- пэpa и командовать кучкой литературных наемников. Благо в это время мое воображение кипело и я решительно не знал, куда девать сюжеты, ежеминутно приходившие мне в голову. Среди них появился сюжет о бриллиантах, спрятанных во время революции в одном из двенадцати стульев гостиного гарнитура. »
— Папа любил пошутить, поэтому не стоит воспринимать всерьез то, что он хотел стать Дюма-пэром и иметь литературных наемников. Это была хохма. В ту пору Катаев, Петров и Ильф были молоды, работали в московской газете железнодорожников «Гудок» и старались жить ярко и весело. Ильф и Петров сели за роман, придумали Остапа Бендера. И когда папа прочел то, что у них получилось, сказал: «Мне тут делать абсолютно нечего. Вы гении».
— Существует мнение, что предприимчивый Валентин Катаев во многом стал прототипом Остапа Бендера.
— Нет, папа не был Остапом Бендером. Но какие-то черточки характера Ильф и Петров для своего героя у него позаимствовали. У папы тоже была склонность к авантюризму, но, естественно, не такому, как у Бендера. Он был энергичный, напористый. К слову, за идею романа «Двенадцать стульев» попросил Ильфа и Петрова с первого же гонорара купить ему золотой портсигар. Они это сделали. Правда, портсигар оказался. дамский. Вот как отец рассказал об этом в произведении «Алмазный мой венец»: «Один из соавторов протянул мне небольшой, но тяжелый пакетик, перевязанный розовой ленточкой. Я развернул папиросную бумагу, и в глаза мне блеснуло золото. Это был небольшой портсигар с бирюзовой кнопочкой в замке, но не мужской, а дамский, то есть раза в два меньше. Эти жмоты поскупились на мужской.
— Мы не договаривались о том, какой должен быть портсигар — мужской или дамский, — заметил мой друг, для того чтобы сразу же пресечь всяческие словопрения. Мой же братишка на правах близкого родственника не без юмора процитировал из чеховской «Жалобной книги»:
На чем наши деловые отношения закончились, и мы отправились обмыть дамский портсигарчик в «Метрополь».
— Это был богемный ресторан, где собирались писатели, поэты, художники. Говоря языком современным, культурная тусовка.
— Молодые писатели могли себе позволить такую роскошь?
— Могли. Получив гонорар, шли в ресторан общаться. Накопительством не занимались. Они ведь были еще совсем молоды.
— Сегодня не верится, что поначалу роман «Двенадцать стульев» был принят критикой упреками в безыдейности и пустоте.
— Да, сейчас это уже классика. Книга имеет успех уже 90 лет. Ведь написан роман был в 1927 году.
— С легкой руки вашего отца в мировую литературу шагнуло немало молодых авторов, которым он в нужный момент протянул руку.
— Папа любил талантливых людей. И если видел в ком-то искру Божью, старался сделать все, чтобы она не угасла. Когда уехал из Одессы в Москву, вслед за ним потянулись брат, Илья Ильф, Юрий Олеша, Исаак Бабель, Эдуард Багрицкий. А сколько писателей папа выпустил в свет, когда стал главным редактором журнала «Юность», который фактически основал. Публиковал в нем «шестидесятников» Василия Аксенова, Евгения Евтушенко, Беллу Ахмадулину. Потом папа ушел оттуда, потому что хотел писать, а для этого требовалось время.
— К слову, мало кто знает, что, кроме прозы, у Валентина Катаева немало хороших стихов.
— Папа писал их до последних дней.
— Какое стихотворение у вас любимое?
— Каждый день, вырываясь из леса,
Как любовник в назначенный час,
Поезд белый с табличкой «Одесса»
Пробегает, шумя, мимо нас.
Пыль за ним поднимается душно,
Стонут рельсы, от счастья звеня.
И глядят ему вслед равнодушно Все прохожие, кроме меня.
— Во многих своих произведениях, например, в повести «Белеет парус одинокий», рассказе «Отче наш», ваш отец описывает Одессу. А он часто бывал в родном городе, когда уже стал знаменитым?
— Конечно. Вспоминается, как в 1949 году папа вывез нас всей семьей в Одессу, чтобы показать город. Я его об этом просила, и он сделал это. Город мне очень понравился. Мы ездили на пляж, ходили в море на лодках, были в катакомбах.
— В 1966 году Валентин Катаев подписал письмо 25 деятелей культуры и науки, среди которых также были Олег Ефремов, Петр Капица, Виктор Некрасов, Константин Паустовский, против реабилитации Сталина.
— Все верно. А в 1979 году в журнале «Новый мир» была опубликована папина «антисоветская» повесть «Уже написан Вертер», вызвавшая скандал. В ней он в 83 года открыл тайну, которую хранил много лет, о своем участии в белогвардейском движении.
— Это же было время застоя — до перестройки еще нужно было дожить.
— К счастью, в это время за подобные факты биографии уже не сажали. Однако данное произведение папе не позволили включить в собрание сочинений. Тогдашний начальник Госкомиздата сказал: «Валентин Петрович, лучше бы вы эту вещь не писали».
— Какая черта отцовского характера вас поражала?
— Он был очень нежным и любящим отцом. Вспоминается, как трогательно ждал появления на свет моего ребенка. Все думали, что будет мальчик. Я сказала, что назову его Валентинчик. Однако родилась девочка. Папа позвонил мне в роддом и сказал: «Я очень рад, что родилась девочка». И вдруг как-то грустно продолжил: «Но теперь это будет не Валентинчик». Тогда я ему ответила: «Так будет Валентиночка». И папа был счастлив. 10 января 1959 года в роддом, где я находилась с дочкой, прислал большую корзину белой сирени. Это было чудо! Этот куст мы посадили на даче и он до сих пор цветет. Вообще, папа был очень яркой личностью. Его уже нет с нами почти тридцать лет, но не бывает дня, чтобы я о нем не думала, не разговаривала с ним мысленно.
*Валентин Катаев, по словам дочери, любил талантливых людей. И если видел в ком-то искру Божью, старался сделать все, чтобы она не угасла (фото из альбома Евгении Катаевой)
«В комнатах стояли нары». С чего начинались писательские дачи в Переделкине
«Дача» в этом году — главное слово для всех отпускников. Так почему бы не рассказать о легендарных дачных местах вокруг Москвы, подумали мы. И решили начать с Переделкина — культового места с 85-летней историей, поселка, где рождались книги Пастернака и Чуковского, впервые читали свои стихи Ахмадулина и Рождественский и гостили Высоцкий, Солженицын и Плисецкая.
Поселок Переделкино расположен в 5 километрах от МКАД, сегодня он часть Новой Москвы. Но к новостройкам, с которыми обычно ассоциируют данный столичный округ, это место, конечно, никакого отношения не имеет. Одноименная платформа была открыта тут еще до образования СССР, в XIX веке. Никакой организованной сельской жизни с удобствами на рубеже веков в Переделкине, правда, не было, но зато потом она буквально забила ключом — и поселок стал центром притяжения столичной интеллигенции. По крайней мере, в летние месяцы точно.
В начале 1930-х вокруг Москвы стали появляться первые дачные кооперативы — в них давали дома писателям, художникам, ученым. Принято считать, что идея создания отдельного писательского городка такого типа принадлежала Максиму Горькому: он якобы рассказал Сталину о том, как живут европейские литераторы в своих загородных резиденциях, и в 1933 году Совнарком учредил постановление «О строительстве „Городка писателей“». К 1935 году в Переделкине построили около 30 деревянных писательских дач. Дома были довольно простыми: одно- или двухэтажными, но зато с просторными светлыми террасами; за проект отвечал немецкий архитектор Эрнст Май.
Стать жителем Переделкина, просто придя с улицы, было невозможно. Каждую дачу закрепляли за отдельным писателем — пожизненно и бесплатно
Правда, после смерти хозяина семья должна была покинуть дом в течение полугода: дача переходила к другому его коллеге.
В первой волне поселившихся в Переделкине были Исаак Бабель, Илья Эренбург, Илья Ильф и Евгений Петров, Артем Веселый и даже Лев Каменев — некоторые из них были вскоре репрессированы, и дома перешли к новым хозяевам.
Живыми легендами Переделкина считались Борис Пастернак и Корней Чуковский: оба прожили там до конца своих дней, а в их домах теперь располагаются мемориальные музеи. Дом Чуковского, впрочем, еще при жизни писателя был центром притяжения: все переделкинские дети помнят праздничные костры в начале и в конце лета, которые устраивал «дедушка Чуковский». А взрослые вспоминают многочисленных именитых гостей Корнея Ивановича, среди которых, например, неоднократно бывал Солженицын.
Позже в Переделкине поселились Белла Ахмадулина, Булат Окуджава, Андрей Вознесенский, Роберт Рождественский, Евгений Евтушенко, Василий Аксенов и другие шестидесятники. Дома у Ахмадулиной собирались не только соседи, но и весь творческий авангард того времени: приезжали Владимир Высоцкий и Майя Плисецкая, гостили иностранные писатели и журналисты, — это было, пожалуй, самое яркое и насыщенное время в жизни поселка.
Сегодняшнее Переделкино утратило былое очарование: рядом с чудом сохранившимися писательскими дачами (их становится все меньше) можно увидеть построенные в 90-х каменные «замки». Но приехать сюда на прогулку можно и нужно — сводить детей в Дом-музей Корнея Чуковского, заглянуть на бывшие дачи Пастернака и Окуджавы (там тоже сейчас музеи), побродить по улицам, как это любили делать все знаменитые жители поселка: сначала по «малому кругу», а потом совершить путешествие «вокруг света».
Тина Катаева, внучка писателя Валентина Катаева:
В те годы было печное отопление, потом постепенно все перешли на уголь, появился водопровод, и после войны поселок организовали так: три основные параллельные улицы — Серафимовича, Горького, Лермонтова — и небольшие переулки. В Переделкине всегда было принято гулять, все писатели приезжали и гуляли. Был «малый круг» — прогулка по двум параллельным улицам, а через все три улицы — большой круг, или «вокруг света». Люди встречались на улицах, практически весь поселок был знаком между собой.
На нашей улице находится дача Чуковского — он был соседом через забор. Дальше была дача Сергея Смирнова, автора «Брестской крепости», а потом — дом Льва Кассиля
Часть писательских семей жила в Переделкине круглогодично, а часть приезжала только на лето. Мои дедушка и бабушка где-то с 1959 года жили там постоянно. В Переделкине всем давали очень большие участки, и в послевоенные годы, когда было голодно, было принято держать сторожа: в сторожку пускали жить людей, которые ничего не платили за аренду, но подметали двор и наводили какой-то порядок на участке.
Мой дедушка финансово помогал семье своего брата Евгения Петрова, автора «Двенадцати стульев», который погиб в войну и у него остались два сына. И семье моей бабушки — у нее две сестры, соответственно, их дети и внуки тоже всегда находились у нас на даче летом. Чтобы всех прокормить, бабушка и дедушка купили корову, и наши сторожа ухаживали за ней, а молоко шло пополам. Потом сторожа завели кур и еще какую-то живность и иногда давали нам, скажем, яйца, но это была уже их собственность. В какой-то момент бабушка с дедушкой держали козу, и когда у нее родился козленок, коза некоторое время жила в крошечной комнатке прямо в доме. Животные тогда были у многих в поселке.
Естественно, был огород, сад: сажали картошку, морковь, кабачки, соседи сажали всё, что только можно: у кого-то росла даже спаржа
Люди друг другу передавали семена, навыки. Остатки огорода были еще в моем детстве, но это скорее было уже баловство. А еще у нас было огромное клубничное поле — уже в пятидесятых. Сначала мама с Павликом, моим дядей, занимались прополкой клубники и срезали «усы» — это была их общественная нагрузка, — а потом уже я.
У большинства людей были собаки и кошки. Собаки бегали сами по себе, знали всех гуляющих: или проходили мимо, задрав нос, или подбегали поздороваться. Даже собаки тут тоже ходили друг к другу в гости. У нас была белая болонка Стёпка и рыжий пёс Мишка, помесь сеттера неизвестно с кем, у нас он назывался «помесь бомбы с мотоциклом». Бабушка ходила в гости с собаками к своей подруге Елене Сергеевне Лаптевой, а те приходили с братом нашего Мишки к нам в гости, и иногда собаки делали подкоп под ворота и удирали друг к другу.
По поселку сначала ходили, а потом уже ездили молочники, и мы у них покупали молоко, из которого делали творог и простоквашу
Бабушка Эстер, моя мама и дядя Павлик были любителями кофе, а дедушка пил то, что он называл «бурдоне», — кофейный напиток из злаков. Соответственно, бурдоне доставалось и мне до 13 лет, пока я не взбунтовалась и не вытребовала настоящий кофе. Обед у нас был в два часа — собирался весь дом. Всегда был суп, обязательно вегетарианский: бабушка брала рецепты у итальянцев, у наших знакомых французов, всегда было что-то навороченное и страшно вкусное. И, естественно, зелень, салаты, овощи. Делали фаршированные кабачки, Эстер делала соте и икру из баклажанов. Я до сих готовлю по ее рецептам.
Обязательным был пятичасовой чай — файвоклок. Бабушка родилась в Париже, во время Первой мировой войны ее семья бежала в Лондон и в двадцатые годы вернулась в Россию. Доставшаяся от матери тобольская традиция чаепитий с пирогами и английский файвоклок были у нее в крови. Поэтому в пять часов у нас делалась или творожная запеканка с изюмом, или пирожки из слоеного теста, но чаще всего бабушка делала настоящий английский пай с яблоками. Это было всегда, не было такого, чтобы чего-то из этого у нас не было на столе в пять часов. Люди знали, что можно позвонить и спросить, можно ли зайти на чаек, и постоянно кто-то приходил.
Естественно, не все соседи дружили, но какими-то группами было принято ходить друг к другу в гости
Среди массы народа, жившей в Переделкине, было несколько человек, которые могли приходить к нам без звонка. Калитка закрывалась на деревянную вертушку, и около этой вертушки была прорезь, то есть формально калитка закрыта, но те, кто хотят, могли просунуть руку и открыть. С Чуковским у нас был общий забор, и там тоже была калитка с такой вертушкой. Корней Иванович всегда мог прийти, как и мы к нему, но чаще всего этой калиткой пользовалась я и нагло сидела у него на голове.
Как сказки сделали Корнея Чуковского любимым детским писателем, но испортили ему жизнь
Корней Иванович — это особая для меня жизнь: помимо прочего, с ним были связаны костры «Здравствуй, лето» и «Прощай, лето». На этих кострах выступала Рина Зеленая, которую мы обожали, выступал Аркадий Райкин, который жил тоже в Переделкине. Я была страшно в 4–5 лет влюблена в Райкина, и дедушка меня повел с ним знакомиться, а я пряталась за его ноги.
Без звонка к нам могли приходить Вознесенский, Евтушенко, Аксенов, Белла Ахмадулина
Те, кого открыл дедушка, когда был главным редактором журнала «Юность», продолжали приходить к нам, даже когда он ушел оттуда. Когда в Переделкине бывали Кайсын Кулиев, Расул Гамзатов, они тоже имели право прийти без звонка. Дом был для многих открыт. Вознесенский периодически приводил к нам знакомых: они могли ввалиться к деду большой компанией, и пока Эстер соображала, что поставить на стол, просто читали стихи. Как-то они привели Окуджаву, по чьим-то воспоминаниям, он у нас пел, но мама и Павлик этого не помнят.
Очень часто дед устраивал такие тусовки летом: выносили столик и дачные плетеные кресла, и собиралось огромное количество народу — «замечательные ребята», как их называла бабушка. Вся эта тусовка жутко творческая, они говорили об искусстве в основном — это было то, чем все болели. Всегда было красное сухое вино — было сложно его достать, и дед закупал огромные плетеные бутыли гамзы — болгарского сухого вина, которые у нас всегда стояли ящиками под лестницей. Делали сифоном содовую воду и вино пили или в чистом виде, или в виде шприца с содовой, но весь молодняк гордо отказывался: «Разведенное вино пить не будем».
В Центральном доме литераторов в Москве был буфет, где продавалось иногда то импортное вино, то мартини, то коньяк, всё это покупали тоже и хранили на случай летних тусовок. Дом всегда был открытым, гостеприимным. В общем, это была очень доброжелательная атмосфера, такой идиллический деревенский быт с единением и общением, картина ушедшего мира, времени, взаимоотношений и ценностей.
Иллюстрация: Дарья Фомичёва для «Мела»